Юрка испарился. А вскоре из конторки вышел Виктор Сергеевич и сказал:

— Секретарь горкома партии к нам сейчас приедет. Посмотреть хочет, как мы работаем.

— Ох, уж не мешался бы, — сказал Матвеич, — и так ни шиша…

Он не договорил, но все с ним согласились: секретарь горкома сейчас тут был вовсе ни к чему. Без него запарились.

Секретарь приехал скоро. Просто огромный человек. Черные волосы, улыбается. Где-то я его видел. Где же, где?

И я вспомнил: это же тот самый Николай Кузьмич, председатель торжественного заседания в театре. Тот, что с летчиком к нам подходил. Вот он, оказывается, кто…

Николай Кузьмич пожал всем руки, хотя мы не хотели — руки были грязнущие от смазки, — но он поздоровался с каждым, будто красовался, что не боится испачкаться. Меня он узнал и спросил:

— Ну, а где же ваш главный герой, где ваш ударник коммунистического труда Юрий Гагарин?

— Это Юрка-то, што ли? — спросил Матвеич.

— Наверно он, — улыбнулся Николай Кузьмич.

Матвеич хмыкнул и отвернулся, будто говоря Виктору Сергеевичу: вот видишь!

— Так он у нас еще не ударник, — сказал Виктор Сергеевич. — Бригада еще только борется за звание. Вот пустим стан, — прибавил он весело, — думаю, всем сразу присвоят.

— Как же так, — удивился Николай Кузьмич. — А я понял, что он ударник… Я его спросил, он кивнул. — Секретарь посмотрел на всех, кто стоял рядом. — Я так его тогда и представил, на городском вечере в театре. Когда Гагарин в космос летал. В апреле.

— Н-не знаю, — протянул начцеха. — Не ударник он.

— Вот так штука! — нахмурился секретарь. — Обманул, значит? Ну, а где он сейчас-то?

— Ушел! — весело сказал Матвеич. — Ушел на пленум обкома комсомола. Билет даже мне показал. Я, правда, не очень разглядывал, что там, в билете-то.

— Ну и ну! — снова удивился Николай Кузьмич. — Никакого у нас пленума сегодня нету!

Матвеич зажмурился и хитро поглядел на секретаря.

— А он у нас теперь общественная единица. То в обком вызывают, то в горком. Испортите парня!

— Что делать! — ответил секретарь. — Надо! Приходится. Не он один.

Виктор Сергеевич топтался и сигналил Матвеичу: ладно уж, молчи, коли сами прохлопали!

Матвеич умолк, а Николай Кузьмич заговорил о машине, потом снова пожал всем грязные руки и пошел, сказав на прощание Виктору Сергеевичу:

— А вас прошу, вы не очень-то на Гагарина! Все-таки неплохой парень. К тому же, Гагарин!

— Ладно, — недовольно буркнул Виктор Сергеевич, — не беспокойтесь. Разберемся, какой он там Гагарин.

Утром на следующий день Виктор Сергеевич с Матвеичем задали Юрке перцу. Он молча выслушал их крики, надел шляпу, поправил ее перед зеркалом и сказал:

— Древние говорили: Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.

И смылся.

Вечером я зашел к нему — потолковать по душам. Марья Михайловна сидела за столом и плакала. На кровати лежал вдребезги пьяный Юрка. Рот у него был открыт, и он страшно, с присвистом храпел.

Утром он ушел на работу, но на заводе не появился. В цехе вывесили молнию:

Народу в конторке начальника цеха набилось — тьма-тьмущая. Некуда протиснуться. Бледный Юрка сидел на стуле у стенки, и только справа и слева от него были пустые места: никто рядом с ним не садился. Но народ шел и шел, и, чтоб не пустовали два места, Виктор Сергеевич сказал Юрке:

— А ну-ка, бери табурет и садись посередке.

Юрка непонимающе посмотрел на него, хотел что-то сказать, наверное попроситься остаться тут, у стенки, но ничего не сказал, только побледнел еще сильнее, так что на его носу стали заметны веснушки, взял табурет и сел посредине комнаты, опустив голову.

Места у стенки тотчас же заняли, и Юрка оказался в центре круга. Все смотрели на него молча и угрюмо, и Юрке некуда было деться, некуда спрятать глаза — только разве что в пол.

Курильщики уже надымили папиросками, пришлось распахнуть форточку, и струя свежего, прохладного воздуха как ножом разрезала табачную синеву конторки.

— Начнем, товарищи, — сказал Виктор Сергеевич и постучал карандашом о стол. Все смотрели на него. — Сегодня у нас товарищеский суд над молодым рабочим Гагариным Юрием Павловичем. Надо ли рассказывать о его проступке?

— Да что там рассказывать, — сказал кто-то, — пусть сам говорит.

Юрка опустил голову еще ниже.

В конторке стало тихо, только в углу кто-то покашливал в кулак.

— Ну, — сказал Виктор Сергеевич.

Я почувствовал, что на меня упорно смотрят, поднял голову и в дверях увидел Анку.

Мне очень захотелось уйти отсюда, чтобы не видеть Юрку, не видеть Анку, не слышать всего, что тут будет…

Юрка, согнувшись, сидел на табуретке, а пальцы его вертели и гнули канцелярскую скрепку. Видно, взял ее со стола начцеха.

Со своего места поднялся Матвеич.

— Вот что, граждане-товарищи! — сказал он, и все внимательно посмотрели на нашего деда. — Вот и я говорю. Зазнался ты, Юрий Павлович. Зазнался — и с чего — смешно сказать! — со своей знаменитой фамилии. Ну что же, повезло тебе, хорошая у тебя фамилия, космическая. Люди тебе доверие оказали, аванс выдали. А ты — тыть-брыть! — знаменитый сразу стал! По заседаниям, собраниям! Ну ладно, ходи ты, заседай, хоть я всегда против этого!

Матвеич строго посмотрел на Виктора Сергеевича, и тот закивал головой. А дед продолжал, обращаясь теперь не столько к Юрке, сколько ко всем остальным.

— Тут, брат, не трудно затуманиться! Вот, мол, какой я герой, Юрий Гагарин! Почти что космонавт!

Матвеич покраснел от волнения, хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и сел.

Я посмотрел на Анку, она показывала мне какой-то конверт. Я не понял. А она передала конверт рабочему, который стоял рядом с ней, и кивнула в мою сторону. И вот письмо у меня в руках. Я покрутил его: адрес — заводской, Гагарину Юрию Павловичу. Отстукано на машинке. На другой стороне Анка написала карандашом: «Отдай потом Юрке».

Я кивнул и снова стал слушать.

Решался вопрос, какое Юрке вынести наказание.

— Под суд его! — крикнул кто-то. — А что — за прогул полагается!

— Ну, загнул, — отвечали ему басом. — Зачем же мы тогда собирались? Под суд и без нас могли бы…

— Общественное порицание!

— Выговор!

И тогда снова поднялся Матвеич.

— Вот что, — сказал он. — Послушайте меня. — И повернулся к Юрке: — Рано потерял совесть, парень! — сказал он Юрке, и тот еще больше втянул голову в плечи. — Выдавал себя за ударника коммунистического труда! Ишь ты, ударник! И все из-за чего? Из-за фамилии своей! — Матвеич ткнул заскорузлым, пальцем куда-то вниз. — Все из-за фамилии! Хорошая фамилия, а для нашего Юры она вроде как грузило, вниз тянет, а не вверх поднимает. Мешает ему такая хорошая фамилия!

Он помолчал. Рабочие внимательно смотрели на Матвеича. И он оглядывал каждого. Много тут сидело его учеников, и пожилых уже, и молодых, и все они ждали, что он скажет. Бестолкового он им никогда не говорил.

— А предлагаю я ему такое наказание. Пусть-ка сменит он фамилию! Передохнет от славы! Слабоват он для такой знаменитой фамилии.

— Как это? — спросил кто-то, не поняв.

— А вот так.

Все зашумели, заволновались.

— Да нельзя же! Фамилия ж раз дается и вообще…

— Как нельзя! Вон в механическом слесарь: был Дураков, стал Пирамидин!

— Можно! — сказал Матвеич. — Фамилия Гагарин нам теперь всем дорога. С этой фамилией человек в космос летал. А у нас прогульщик и тунеядец! Фамилию Гагарина мы беречь должны.

Конторка загудела, зашумела…

Я не мог смотреть на Юрку. Его пальцы судорожно доламывали скрепку. Я опустил голову. В руках у меня плясало скомканное письмо. Я сжал пальцы, злясь на себя. Потом тщательно расправил конверт и принялся рассматривать штемпель.