«Я мог бы вывезти из цеха излишки сабзы и продать их где-нибудь, — писал Розенберг, — но это было рискованно, я боялся, что меня могут поймать при доставке товара, в пути. Тогда я предложил Оси-пову — моему старому знакомому— следующую комбинацию. Он оформляет накладные на отпуск с его базы в мой цех 8 тонн сабзы, а фактически привозит 3 тонны. На 5 тонн накладные были бестоварные. Оприходовав 8 тонн, я перекрываю свой излишек сабзы, и у меня по цеху «ажур» — вы делали инвентаризацию, излишков и недостач у меня нет. А у Осипова по базе после оформления накладных, бестоварных на 5 тонн сабзы, образовался суммовой излишек на сумму 100 тысяч рублей, деньги он брал из выручки лоточников. В общей сложности я получил от Осипова 50 тысяч рублей, то есть половину».

Васильева теперь уже не говорила о том, что ревизору следует искать накладные. Она полностью подтвердила показания Розенберга.

И только Осипов, несмотря на то, что на очных ставках его уличали Розенберг, Васильева, продавцы, шоферы, рабочие, упорно твердил: «Нет, не подтверждаю, это ложь».

Следователь Николаев считал, что теперь дело можно заканчивать. Главное установлено — размер, источники и способ хищения, круг его участников. Изъяты деньги и ценности, нажитые обвиняемыми преступным путем.

В суде Осипов продолжал отрицать свою виновность— очевидную для всех. Он был приговорен к длительному сроку лишения свободы с конфискацией имущества.

ГОРОДСКОЙ ПАРК для орехово-зуевцев — излюбленное место отдыха. После трудового дня в одиночку и семьями приходят сюда люди почитать газету, послушать музыку или просто отдохнуть. Особенно многолюдно в парке в воскресные дни, когда организуются танцы в сопровождении духового оркестра.

В один из летних вечеров, когда танцы заканчивались, в парке раздался пистолетный выстрел.

Заядлые танцоры и те оставили своих партнерш и побежали за толпой, сбегавшей на аллею, расположенную сбоку от танцевальной площадки, а другая группа в это время бежала к запасному выходу из парка.

В левой части аллеи на скамье сидел в полусогнутом положении, истекая кровью, молодой человек лет двадцати четырех.

На потерпевшем была дерматиновая куртка коричневого цвета.

— Да ведь это Паша! — воскликнул кто-то из подбежавших.

— Кто тебя?

— Могила… — с трудом выговорил Кулаков, другого ответа не последовало.

Вызванная «скорая помощь» доставила его в городскую больницу, но в помощи врачей он уже не нуждался.

Кулаков скончался в пути. Судебномедицинский эксперт, производивший вскрытие и исследование трупа, констатировал, что потерпевшему нанесено множество ножевых ранений одним и тем же орудием.

Постовой милиционер Малахов, который дал предупредительный выстрел из пистолета (этот-то выстрел и переполошил всех в парке), рассказал, что удары потерпевшему наносил, в положении стоя, один человек, а напротив, на правой стороне аллеи, наблюдала группа ребят. Все они вместе с убийцей, после того как Малахов поспешил к месту события и произвел предупредительный выстрел, побежали по аллее и скрылись из парка через запасный выход.

В районном отделе милиции собрались работники уголовного розыска и прокуратуры. Речь шла о том, как задержать убийцу? Малахов, который участвовал в этом разговоре, утверждал, что сидевшему на скамейке человеку наносил удары известный ему до этого в лицо Нерезков, высокого роста и плотного телосложения, одетый в белую рубашку.

Через три часа после убийства Нерезков Борис Сергеевич был задержан, когда он уже спал у себя дома. Тогда же при обыске в квартире была изъята чистая белая рубашка с вышивкой, в которой он гулял вечером в парке.

Народный суд города Орехово-Зуева дважды рассматривал дело Нерезкова по обвинению в убийстве и дважды осудил обвиняемого к десяти годам лишения свободы за совершение этого преступления.

В основу приговора, как прямое доказательство вины Нерезкова, были положены показания Малахова.

Остальные доказательства, положенные в обоснование виновности Нерезкова, сводились к показаниям Ершова Н. В. и контролера парка Павлова В. Н., опознавших преступника среди ребят, бежавших из парка по аллее от места убийства к запасному выходу.

Свидетели Петров, Грачев и Бурлаков, хотя не изобличали Нерезкова в убийстве Кулакова, но подтверждали его пребывание в парке перед убийством.

Казалось, вина Нерезкова доказана и он опознан очевидцами, однако Нерезков продолжал отрицать свою вину и вообще какую-либо причастность к данному преступлению.

В связи с неоднократными жалобами осужденного Генеральный Прокурор предложил провести внесудебную проверку, с тем чтобы еще раз исследовать доказательства, положенные в основу приговора.

Эту работу было поручено выполнить помощнику Генерального Прокурора СССР тов. Евгению Николаевичу Краснопевцеву, внешне придирчивому, но исключительно сердечному человеку, с огромным опытом и профессиональным чутьем, и мне. После детального ознакомления с делом и доводами осужденного Нерезкова мы выехали в город Орехово-Зуево.

Нас, главным образом, смущала одна, но очень немаловажная деталь — почему на рубашке убийцы не оказалось следов крови?

А должны они быть? — спрашивали в то же время сами себя, — ведь на потерпевшем была дерматиновая куртка… Надо было разобраться в этом поточнее.

Истинные мотивы убийства также не были установлены ни следствием, ни судом, но предполагалось, что это результат недоработки следствия.

В Орехово-Зуеве представители органов следствия встретили нас холодно. Для приличия нам прямо ничего не говорили, но некоторые из них под различными предлогами выражали свое недоумение по поводу того, что мы приехали проверять дело Нерезкова, которого все в городе знали как рецидивиста и хулигана. Ни у кого из следственных работников не возникло сомнений в правомерности приговора.

Мать Паши — Мария Петровна Кулакова — встретила нас тепло, но была немного удивлена, когда узнала, что мы пришли к ней домой по поводу смерти ее сына.

Нам очень не хотелось ее беспокоить, но иного выхода не было.

Эта невысокая пятидесятилетняя женщина, с сильной проседью в волосах, подробно рассказала нам, как она одна без мужа, погибшего в Великую Отечественную войну, работая на текстильном комбинате, воспитывала сына.

И вот, когда сын вырос, выучился, возмужал, стал шагать в одном строю с трудовым коллективом текстильного комбината, где он и работал, пришла беда.

Весть о трагической, нелепой смерти единственного сына надолго приковала ее к постели.

К моменту нашего прихода она уже работала, но по всему было видно, что эта усталая женщина никогда не забудет постигшее ее большое горе.

После непродолжительного разговора я спросил: — не сохранилась ли одежда Паши?

— Нет, сынок, — ответила она.

— Абсолютно ничего? — переспросил я.

— Кажется, куртка сохранилась…

В сарае мы нашли дерматиновую коричневую куртку Кулакова — как раз то, что нас больше всего интересовало.

Куртка, с множественными порезами, представляла определенный интерес, так как эксперт, производивший вскрытие и исследование трупа Кулакова, его одежды не осматривал. Еще в морге, до вскрытия трупа, одежду потерпевшего эксперт вернул родственникам Кулакова. Естественно, что в этом случае вопрос, соответствуют ли колотые повреждения на куртке ранениям на теле потерпевшего по характеру, форме, размерам и месту их расположения, экспертом не исследовался.

Для решения ряда существенных вопросов упомянутая куртка вместе с необходимыми данными была направлена во Всесоюзный институт судебной медицины Министерства здравоохранения СССР, а мы занялись перепроверкой доказательств, положенных в основу приговора по делу Нерезкова.