Взрыв бомбы не произвел бы на графа Нессельроде такого впечатления, какое произвел рапорт Невельского. Негодованию графа не было предела: какой-то безвестный доселе капитан Невельской посмел ослушаться! Решился на дерзкий, самовольный поступок! Осмелился без высочайшего на то повеления организовать «собственную» экспедицию!

Да, осмелился! Но ведь благодаря этому он сделал великое географическое открытие, которое имеет огромное значение для родины.

Что за дело до этого графу Нессельроде! Да и о каком великом открытии может идти речь, когда самые знаменитые путешественники сошлись на том, что никакого пролива там нет и Сахалин — полуостров.

Но это же не так! К рапорту Невельского приложены документы, карты устья Амура, опись берегов открытого им пролива. Здесь точно отмечены все глубины, отмели, берега и заливы.

Взбешенный граф ничего этого не желает видеть. Он жаждет расправы над капитаном Невельским. Немедля вызвать его сюда!

Двадцать восьмого января 1850 года Геннадий Иванович прибыл в Петербург.

Было мрачное, холодное утро. Город еще спал. Зябко кутаясь в овчинные тулупы, отставив свои алебарды, будочники переминались с ноги на ногу и ленивым взглядом провожали пароконные сани, лихо проносившиеся по заснеженным улицам.

Почти полтора года прошло с того дня, как Геннадий Иванович покинул Петербург. Ох, сколько тогда было волнений, споров с чиновниками, с интендантами, которые до самого отхода «Байкала» чинили всякие помехи командиру транспорта! А потом плавание с запада на восток вокруг земного шара — тяжелое плавание, погода не баловала...

Но так уж, видно, устроен человек, что трудное забывается и в памяти остается лишь приятное сознание собственной силы, преодолевшей все трудности. Открыт пролив, опись Амура закончена!.. Нет, не зря прожиты эти полтора года!

Невельской торопит возницу. Родных в Петербурге

у него нет — семья дяди Петра не в счет, но есть друзья. Самый верныи из них Баласогло. Многие годы дружат они, н ничто никогда не омрачало их дружбы. Всякий раз, когда Геннадии Иванович возвращался из плавания, он первым делом посещал Баласогло. Александр Пантелеевич жил трудно. Но для Невельского всегда находился бокал вина и трубка крепкого табаку. До поздней ночи засиживались друзья, рассказывая о событиях своей жизни, происшедших со дня их последнего свидания. Геннадий Иванович описывал свое очередное плавание, Александр Пантелеевич говорил о результатах работы по разбору архивов министерства иностранных дел. Баласогло обладал необыкновенным даром проникать в самый смысл архивного документа, обобщать разрозненные сведения, и его рассказ давал яркую картину то похода русской армии, то экспедиции или плавания.

Баласогло был для Геннадия Ивановича неисчерпаемым кладезем исторических, географических и всяких иных сведений, касающихся Сибири, Русской Америки, Японии и вообще всего восточного океана. Когда же Географическое общество похоронило его проект экспедиции в Сибирь для описания дальневосточных морских берегов, Александр Пантелеевич торопил Невельского, чтобы тот скорее осуществлял свой замысел. «Граф Нессельроде, — говорил он, — не видит и не хочет видеть целого Востока и столь тесно соприкосновенной с ним огромнейшей половины России. А англичане и американцы только и мечтают захватить наши американские колонии и Камчатку; чего доброго, они завладеют еще Амуром».

«Нет, теперь не завладеют», — с удовлетворением подумал Геннадий Иванович и представил себе, как обрадуется Александр Пантелеевич, узнав о результатах плавания «Байкала».

Предвкушая солидные чаевые, возница лихо подкатил к маленькому, неказистому на вид домику на углу Малой Морской и Кирпичного переулка, резко осадил коней и обернулся к седоку:

— Приехали, ваше благородие! — И, откинув стеганную на вате полость, отороченную мехом, добавил: — Со счастливым приездом вас!

Велев вознице подождать, Геннадии Иванович поспешно вышел из саней, взбежал по ступенькам на порог дома и потянул за ручку дверного колокольца. Спустя две—три минуты дверь открылась, и перед Невельским предстала незнакомая заспанная физиономия.

— Вам кого угодно?

— Надворного советника Александра Пантелеевича Баласогло.

С незнакомца мгновенно сон как рукой сняло.

—* А вы кем ему будете?

— Мы с ним давние приятели. Я только возвратился из дальнего вояжа... Уж скоро полтора года минет, как мы не вида пись...

— Ах, приятели! .. Так, так. .. — понимающе закивал незнакомец. — Прошу вас, войдите. .. Дело в том... — продолжал он уже в прихожей, — дело в том, что надворный советник Баласогло уже не проживает здесь. И я должен вас предуведомить, поскольку вы долго находились в отсутствии, что Александр Пантелеевич, в числе прочих, сослан далеко, в Олонецкую губернию. ..

— Не может быть1 — воскликнул Геннадий Иванович.

Незнакомец усмехнулся:

— Господин Баласогло очень часто бывал у господина Буташевич-Петрашевского, и, как стало известно правительству, там готовился дерзостный умысел на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка.

Невельской стоял, ошеломленный сообщением незнакомца. Видя неподдельное огорчение моряка, тот продолжал, подбирая осторожные выражения, рассказывать о гнусной комедии, разыгранной царским правительством над осужденными членами кружка Петрашевского.

Накануне рождества 1849 года петрашевцев — двадцать одного человека — вывели на Семеновский плац, прочитали приговор, надели на каждого саван. А в последнюю минуту, когда солдаты уже изготовились стрелять в осужденных, прискакал гонец и сообщил, что царь-де смилостивился и заменил смертную казнь кому каторгой, а кому арестантскими ротами. Тут же на площади Петрашевского заковали в кандалы и погнали прямо в Сибирь. .. Остальных осужденных возвратили в крепость.

Геннадий Иванович вышел на крыльцо, медленно спустился по ступенькам и направился к саням.

— Свези меня, любезный, в номера... какие поближе к Адмиралтейству будут...

По всему виду Невельского возница понял, что стряслась какая-то беда. Он заботливо прикрыл его теплой полостью, взобрался на свое место и, чтоб нс потревожить седока, пустил коней неторопким бегом.

Город уже совсем проснулся. Улицы наполнились людьми, спешившими по своим делам. Но Геннадий Иванович ничего не замечал. Он думал о печальной судьбе своего многострадального друга. Собственно, только по чистой случайности сам Невельской не подвергся подобной участи. Ведь сколько раз он просил Александра Пантелеевича ввести его в дом Петрашевского! Он неоднократно слыхал от Баласогло, что там каждую пятницу собирается молодежь и ведет интересные беседы на самые разнообразные темы, касающиеся науки, техники, тяжелого положения крестьян, международных дел. За одним столом у Петрашевского встречались виднейшие литераторы — Достоевский, Салтыков Щедрин, Плещеев, Майков, ученые-естествоиспытатели, инженеры, педагоги, военные. Но почему-то всегда, как только Геннадии Иванович заговаривал о совместном визите к Петрашевскому, у Александра Пантелеевича возникали неотложные дела. А потом Невельской снова уходил в плавание, и визит откладывался на неопределенное время...

«Но случайно ли это? — думал сейчас Геннадий Иванович. — Ведь когда я познакомил Баласогло с Кузьминым, у Александра Пантелеевича нашлась возможность ввести штабс-капитана в дом Петрашевского!»

Нет, объяснить это случайностью Невельской не мог. Не иначе, как во имя дружбы Баласогло оберегал его от риска оказаться заподозренным царским правительством в «дерзком умствовании». А тогда не могло бы быть и речи о его назначении на «Байкал». Баласогло же так верил в успешное решение амурского вопроса, так искренне и бескорыстно помогал дружеским сове' том при подготовке к плаванию! И теперь, когда надежды, возлагавшиеся на плавание «Байкала», оправдались и наконец открывается возможность вести дальнейшую работу по изучению дальневосточных берегов

России, о чем столько мечтали друзья, жестокость Николая I разлучила их... А как нужна именно сейчас поддержка настоящего друга! Нессельроде взбешен. Особый комитет, созданный по приказу Николая для рассмотрения дела о самовольном плавании Невельского, настроен враждебно. Предстоит сложная и напряженная борьба...