В нужный момент — один из стрелков музыкантов стрелял из револьвера, прерывая страшным звуком нежную мелодию польского композитора.

На царском объезде лагеря мы становились не строем, а группами вдоль усыпанных желтым песком дорожек, по которым верхом проезжал Царь, сопровождаемый коляской с Императрицей.

Он ехал по лагерю после «Зари с церемонией» — неизменной традиции Красного Села, существовавшей множество лет.

Дорожки в авангардном лагере были извилистые, шедшие в некоторых местах по местности холмистой, обросшей тонкими березками с белой корой.

Через этот лесок неслись звуки музыки и встречных криков «ура» — царь ехал улыбающимся — он любил зарю с церемонией и с видимым удовольствием осматривал рассыпанных вдоль всей дороги воинов.

В один из дней, ближайших к объезду лагеря и заре с церемонией — или, вернее, в одно из утр, когда едва только взошло июльское солнце — к нашему авангардному лагерю внезапно подъехали два трубача собственного конвоя Государя и четко и внятно протрубили какой-то почти никогда нами не слышанный сигнал.

Их видели только дневальные, стоявшие на линейке под своими грибами — мы же, остальные — спали в это время молодым и крепким предутренним сном.

Трубачи протрубили — и, пустив коней полным аллюром, помчались трубить дальше…

И вдруг весь лагерь встрепенулся…

— Вставайте! Тревога!

— Тревога всему лагерю! Пулей вставать! Павлоны уже строятся!

Это действительно была генеральная царская тревога.

Ожили конюшни, суетливо и поспешно одевались и прилаживали амуницию юнкера, бегали из барака в барак офицеры.

В значительном расстоянии от первой линейки, совсем один, верхом на своем арабе, уже сидел совсем готовый и спокойный Карангозов.

Мы удивлялись только — как быстро и легко поднялся по тревоге и стал на свое место этот бравый и уже старый офицер.

Через минуту-другую эскадрон на рысях шел куда-то вглубь поля, на место общего сбора, где выстраивались все войска — и полки гвардейской пехоты, и конница, и гремящие орудиями «пушкари».

И совершенно неожиданно — мы даже и осмотреться не успели после суеты тревоги и немедленной скачки на коне прямо из теплой койки — мимо нас уже ехал Царь, здороваясь с рядами войск и всматриваясь в наши лица.

После объезда начался какой то краткий, но сложный маневр — мы все дальше и дальше уходили от Дудергофа вглубь запольных деревень и кустарников.

Помню, что тогда пошел дождь.

Совершенно промокшими мы вернулись в авангардный лагерь только к обеду; тревога, поднявшая всех в четыре часа утра, вывела нас в поле на целых восемь.

Лагерный сбор окончился Высочайшим смотром и производством наших «корнет» в настоящие офицеры.

Незаметно и быстро прошел год нашего «зверства» — теперь мы заступили место наших бывших «цукал» и уезжали в двухнедельный отпуск после лагерей в совсем особом настроении.

Гремели поезда, увозившие нас во все стороны России, хотя на первом месте стояла Николаевская железная дорога, гнавшая многочисленные свои составы к Москве, откуда уже шли линии на Нижний, Владимир, Калугу, Казань, Ростов — и дальше, дальше…

Эти две недели были последними летними каникулами учащихся — прелестный краткий срок домашней свободы, милая картина цветущей юности, уюта родных углов и усадеб, улыбок близких и добрых лиц…

И какими козырями приезжали мы в эти дни домой, какими знатоками кавалерийского дела себя держали…

И еще бы не держать?!

После года-то муштровки в школе, после Майского парада, царской тревоги и целого лета Карангозовских заездов!

Вот и старший курс — наш курс — наше собственное корнетство.

Теперь мы — благородные хранители традиций, мы принимаем очередной ремонт «молодежи» из новых пришельцев — кадет, гимназистов и студентов, вошедших несмелою стопой под своды школы.

Теперь мы гремим перед ними шпорами, спрашиваем их о «прогрессе» и читаем им «приказ по курилке».

Время летит быстро, как и всегда, переносит через Рождественские праздники, выводит на вторую половину учебного года, когда уже все сильнее и сильнее работают мысли о приближении производства…

Все шло также, как и год назад…

Также звучали утренние повестки и сборы, читались в классном флигеле лекции, также клубился паром горячих лошадей манеж, мелькали отпускные дни с движением в город и обратно по Ново-Петергофскому проспекту.

Но после святок — в конце января был день, занявший особое и исключительное место в стране воспоминаний.

Из газет и слухов в училище уже знали, что Царь в этом году с большим вниманием относится к посещению Им военно-учебных и других заведений, в которых воспитывалось молодое поколение тогдашней Империи.

— Был у Пажей… был в Павловском институте… был у Правоведов…

— К нам не приедет! — замечал кто-то из пессимистов. — У нас вообще Государи не бывали… Последним посетил Александр II-й… Школа стоит далеко от центра, в глухом месте… Не поедет к нам Царь — не ждите!..

— А я вот говорю, что Государь на этих днях будет — возражал кто-то другой. — Мне, например, известно, что вчера приезжал осматривать въезд в училище царский кучер… Смотрел ворота, двор, изучал углы для заездов…

— Откуда это известно?

— Известно. Я не люблю говорить зря…

Говоривший последним юнкер оказался правым.

Таинственный царский кучер, действительно, приезжал полу-инкогнито в училище, осмотрел и прикинул на глаз то, что ему было нужно по специальности — и опять уехал в свои дворцовые конюшни.

Прошла неделя, другая — все было обычно все шло своим порядком и никто в училище не ехал.

В один из таких дней, мы, после утренних лекций и завтрака, копошились во взводах, переодевая сапоги к езде в манеже и перебрасываясь обычными замечаниями и словами.

Наша небольшая группка — человека три-четыре стояла около одного из окон, выходивших в сад, за которым лежал Ново-Петергофский.

Сквозь деревья был хорошо виден въезд во двор школы, растворенные настежь железные ворота, полосатая будка сторожа, стоявшего у каменного столба.

На Ново-Петергофском было тихо, буднично, лежал темный, растертый ездою снег, двигались редкие пешеходы.

Нам был хорошо виден какой-то старый лабазник, в белом фартуке и с длинною седою бородой клином, стоявший на панели, у входа в свою лавку, расположенную против нашей школы.

И вдруг мы заметили — этот момент почему-то именно был нами замечен, — как лабазник и другой стоящий рядом с ним человек — неожиданно сняли с голов шапки и низко, в пояс, поклонились кому-то.

Кому-то невидимому нам, двигавшемуся со стороны невидимого же Ново-Петергофского, поклонились эти два человека, случайно попавшие в наш кругозор…

И вслед за этим — из-за угла нашего классного флигеля, выехали сани, запряженные в пару крупных вороных коней, покрытых синею сеткой. Полный кучер, с густою черною бородою, в синем кафтане и голубой четырехугольной шапке сидел на козлах, спокойно правя мощными руками красивой и собранной парой.

За кучером на санях сидел офицер, одетый в обычное серое офицерское пальто.

Мы все одновременно поняли и узнали — Царь!

И кто-то восторженно крикнул «ура», которое дружно подхватили другие — и через секунду — это «ура» уже мощно гремело во всех взводах.

— Приехал! Он уже внизу, у дежурной комнаты! Встречать, вниз, в прихожую! Ура!

Растерявшийся и озабоченный влетел во взвод наш сменный офицер — князь Урусов.

— Что вы делаете?! Как же можно кричать во взводах! Нужно спешить в класс и в манеж — начинаются строевые занятия!.. Марш на места!