— Брак хотите сплавить! А подумали, что делаете? — говорил Зубенко негромко, но с сердцем, почему-то обращаясь к Аширу на «вы». — Мало о нас говорят и пишут, хотите мину под меня подложить!

Ашир никому не собирался подкладывать мины. Он сам стоял будто на раскаленной сковороде, готовый сорваться с места и бежать, куда глаза глядят. Он не мог раскрыть рта, чтобы сказать слово в свое оправдание, и только стиснул зубы, отчего скулы у него обозначились еще резче. Федор же развел в стороны руки и бессмысленно моргал, глядя на Максима. Вдруг его осенила догадка:

— Это тридцать первый, а я еще подумал, откуда он взялся…

— Срамота! Максима Зубенко в глаза называют бракоделом. Что, у меня руки отсохли или не тем концом воткнуты?

Аширу было уже невмоготу молчать. Говорит, говорит этот Зубенко, а прямо не скажет. Ведь знает, что это он, Ашир, все натворил.

— Я виноват, один отвечать буду. Правильно?

Глаза у Ашира горели злой решимостью. Максим мигом перехватил этот взгляд и, сделав над собой усилие, спокойно ответил:

— На всех пятно ложится…

— Почему на всех, я один виноват, — упрямо твердил Ашир.

Максим недружелюбно смерил его с мог до головы пристальным взглядом.

— Не бери на себя, Ашир, лишнего, можешь надорваться!..

Буря так же быстро улеглась, как и налетела. Через час в шишельную вместо одного бракованного отнесли семь отличных каркасов. Среди них один был сделан руками Ашира. В забракованном каркасе оказался всего- навсего лишний кусочек проволоки. Он-то и испортил все дело.

— Недосмотрел…

Во втором каркасе лишнего уже ничего не было, но Ашир не мог успокоиться. Ему хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, чтобы сразу забылась эта история.

Он ждал, что теперь скажет Максим, молчание которого начинало его тяготить. А Зубенко хмуро возился возле тисков. Его мускулистые руки и плечи выглядели словно отлитыми из бронзы, бугристая, раздвоенная глубокой канавкой спина чуть ли не закрывала собой окно во всю ширину. Но вот он повернулся к Аширу и сказал, казалось, вложив в слова всю свою недюжинную силу:

— Не в лишнем кусочке проволоки дело. Самовольничать в коллективе не надо. Я так понимаю!..

— Слесарная мастерская при литейной, где работал Ашир, считалась на заводе тихим уголком — не то что огромный механический цех, или кузнечный, или отдел главного механика. Ее выстроили только в этом году, раньше каркасники работали вместе с модельщиками в одном помещении, разделенном тонкой переборкой.

Возле новой слесарной, как раз против входа, совсем еще недавно высилась куча битого кирпича и мусора, оставшаяся после строителей. В обход ее вдоль забора вскоре проделали тропку и перестали как-то эту кучу замечать.

Коноплев дошел до угла, повернул к забору, сделал несколько шагов и остановился. Злополучной кучи не было, к мастерской вела вымощенная кирпичом дорожка. Возле стены стояла негодная опока, приспособленная под мусорный ящик.

— Вот как! — невольно вырвалось у него.

Увидев Коноплева через открытую дверь, Ашир подумал, что комсорг пришел именно к нему, и не ошибся в своих предположениях.

С комсоргом завода Николаем Коноплевым Ашир уже не раз встречался и успел хорошо с ним познакомиться. Первый раз это было, когда он устраивался в общежитие. Коноплев приходил туда навестить больного рабочего и помог Аширу быстрее договориться с комендантом насчет постельных принадлежностей.

А потом, когда Ашир становился на комсомольский учет, Коноплев для чего-то спросил, где он научился так хорошо говорить по-русски. Ашира сначала смутил такой неожиданный вопрос, но потом он рассказал, что в колхозе дружил с сыном русского врача, что и в семилетке и в училище старательно изучал русский язык, читал русские КНИГИ.

Коноплев расспросил о прочитанных книгах и посоветовал, что еще прочесть. В стахановской школе, которую посещал Ашир, Коноплев — лучший фрезеровщик завода — читал лекции для молодых рабочих, хотя и сам был не намного старше их. Ашир знал, что он заочно учится в Ташкентском индустриальном институте.

О комсорге у Ашира сложилось твердое мнение: простой и знающий парень, с таким всегда можно обо всем поговорить и посоветоваться. Всегда… но только бы не сегодня!

«Наверно, уэнал, что я брак выдал, и пришел пробрать как следует», — подумал Ашир, здороваясь с Коноплевым.

Николай осмотрел помещение и заметил:

— Чисто у вас стало, не узнать мастерскую…

Ашир обрадовался, что речь пошла не о забракованном каркасе.

— Разве это чисто, — опередил он Зубенко, который, указывая пальцем на Ашира, хотел что-то ответить комсоргу. — Вот у нас в мастерской настоящая чистота была! — Он сделал остановку, мысленно проверил, не ошибся ли в словах, и добавил: — Пылинки нигде не было.

— Где это — у нас? — прикинулся непонимающим Коноплев.

— В училище.

— А я привык слышать: у нас — это на заводе.

— И в этой мастерской будет чисто, как было у нас… — хотел поправиться Ашир и опять сказал невпопад.

— Хорошо, что ты, Давлетов, и на заводе про чистоту не забываешь.

Хитрый этот Коноплев, ишь как ловко разговор повернул, вывел его из затруднительного положения!

Своим приходом комсорг не помешал слесарям. Они продолжали работать, а он что-то записал в блокнотик, затем вышел во двор, потом опять вернулся в мастерскую. — Ашир отмерял проволоку, прикидывая наглаз, в каком месте ее перегнуть и скрепить. Коноплев заинтересовался его работой. Подойдя к столу, он провел ладонью по своим

блестящим волосам, зачесанным назад, и уже не отрывал глаз от рук Ашира. Поношенная, но чистая косоворотка с голубой вышивкой оттеняла загар худощавого подвижного лица комсорга.

— Сережа Удальцов тебя до сих пор зовет ремесленником. Ты не обижаешься? — услышал Ашир рядом голос Коноплева.

— Зачем обижаться, я же из ремесленного, — ответил Ашир. «Обязательно задаст такой вопрос, что и не знаешь, как ответить!» — подумал он.

— Нет, видно, он тебя так зовет потому, что ты каркасы делаешь, как мелкий ремесленник.

— Почему это?

— Заготовки для каркаса надо измерять по шаблонам, а не на глазок.

— Другие тоже так делают, — Ашир скосил глаза в сторону Зубенко.

— Надо учиться передовым методам работы.

Замечание Коноплева задело за живое и Максима. Он тоже подошел к столу Ашира.

— Лекцию, что ли, хочешь нам прочесть? Читай, пожалуйста, а придираться, Николай, зря не надо. Я тебе вот что скажу: ты хоть и в институте учишься, но пока что еще не инженер, а фрезеровщик только. Каркасики наши идут первым сортом, — тонкоголосо проговорил Максим в заключение.

— Пока идут первым, а вот нефтяные двигатели скоро начнем делать, могут и не пойти. Ну-ка бери, Ашир, линейку, замеряй по шаблону. Так. Теперь замеряй вот этот прутик.

— Лучше тот, этот погнутый.

— Давай другой, — согласился Коноплев. — Точнее получается? То-то же! А еще удобнее для работы записывать все размеры на бумажке. С расчетом будешь работать — избежишь брака.

— Я брака больше не допущу! — с жаром отозвался Ашир.

— Верю, — спокойно проговорил Коноплев, посмотрев на него.

— Лишняя возня, — перебил их разговор Зубенко. — Карандаш, бумага, еще чего доброго придется арифмометр слесарям заводить.

После небольшой паузы Коноплев ответил ему: — Арифмометр не арифмометр, а приспособление для механической резки проволоки не мешало бы завести. Где ваша рационализация? Раскиньте умом, подумайте.

«Вот бы мне сделать это, чтобы всех удивить!» — размышлял Ашир.

Остаток дня он проработал под впечатлением разговора с Николаем Коноплевым.

В клуб на занятия Ашир ходил, как примерный ученик, с тетрадями и ручкой. Он даже купил чернильницу- непроливалку и ее брал с собой. Записывал все, что говорили мастера, главный инженер, опытные рабочие, делившиеся с молодежью своими знаниями. Иной раз занятия проводились прямо на заводе, тогда классом становился цех, а партами — станки и столы с разложенными на них инструментами или рабочее место литейщиков возле вагранки.