Утром, едва разгибаясь от вчерашних трудов и закоченелый от стужи, Кит вылез из-под брезента, съел фунта два сырой грудинки, взвалил на плечи сто фунтов багажа и отправился вниз по каменистой дороге. Дорога вела через узкий ледник к озеру Кратера.

Другие уже перебрались через ледник. Целый лень Кит перетаскивал свой багаж на верхний край ледника, и так как расстояние было очень невелико, он навьючивал на себя каждый раз по полтораста фунтов. Такая неожиданная выносливость радостно поразила его.

У встречного индейца он приобрел за два доллара три жестких морских сухаря. Этими сухарями и сырой грудинкой он закусывал несколько раз в день. Грязный, продрогший, в пропотевшей одежде, он снова провел ночь под палаткой.

Рано утром он разостлал брезент на льду, положил на брезент три четверти тонны багажа и поволок его. Там, где ледниковая тропа делалась круче, — брезент с поклажей нагнал Кита, ударил его сзади по ногам, подхватил и помчался вниз вместе с Китом.

Путники, сгибаясь под ношей, останавливались и провожали Кита удивленными взглядами. Кит неистово орал: берегись! — и те, кто был у него на дороге, спотыкаясь, спешили посторониться. Внизу, у самого края ледника, прилепилась ко льду маленькая палатка; она так быстро вырастала на его глазах, что Киту казалось, будто она бежит к нему навстречу. Брезент съехал с дороги, которая круто сворачивала влево, и помчался по нетронутому снегу, в облаке морозной пыли. Мягкий снег затормозил бешеную скорость брезента. Кит снова увидел палатку в ту самую секунду, когда он изо всей силы налетел на нее, свернул в сторону деревянные колья, ударился о лицевое полотнище и въехал на брезенте в палатку, окруженный мешками с провизией. Палат ка закачалась, как пьяная, и в морозном тумане Кит оказался лицом к лицу с испуганной молодой девушкой, укутанной в одеяла — с той самой девушкой, которая в Дайе прозвала его «чечако».

— Видали номер? — весело спросил Кит.

Девушка неодобрительно смотрела на него.

— Вот вам и ковер-самолет! — воскликнул Кит.

— Может быть, вы уберете с моей ноги ваш мешок? — спросила девушка холодно.

Кит привстал.

— Это не мешок, а мой локоть. Простите.

Она ничуть не смутилась, и в ее спокойствии чувствовался вызов.

— Хорошо еще, что вы не опрокинули печку, — проговорила она.

Кит посмотрел туда, куда смотрела девушка, и увидел печку из листового железа и кофейник на ней. За кофейником присматривала молодая сквау. Кит понюхал воздух и снова взглянул на девушку.

— Я чечако, — сказал он.

Скучающее выражение ее лица дало ему понять, что ясно и так. Но Кит не смутился.

— Револьвер я бросил по дороге, — сказал он.

Тогда она узнала его, и глаза ее блеснули.

— Я была уверена, что вам не добраться до Чилькута, — сообщила она.

Кит снова жадно втянул в себя воздух.

— Ей-ей, я слышу запах кофе! — он решил итти напролом. — Вот вам мой мизинец — отрежьте его; я сделаю все на свете; я буду вашим рабом целый день и один год, или сколько угодно времени, если вы нальете мне чашечку из этого кофейника.

За чашкой кофе он назвал себя, и она сказала ему свое имя — Джой Гастелл. Кроме того, Кит узнал, что она старожилка здешних мест. Она родилась в фактории на Большом Невольничьем Озере; ребенком вместе с отцом переходила Скалистые горы и побывала на Юконе. Теперь она путешествует с отцом, которого задержали в Сиэттле дела. Он был в числе пассажиров злосчастного «Певца», потерпевшего крушение, и теперь находится в Пуджет-Саунде, куда его доставил подобравший пассажиров пароход.

Так как девушка оставалась закутанной в одеяла, Кит не стал затягивать разговора и, героически отказавшись от второй чашки кофе, удалился из палатки вместе с тонной багажа. Он успел сделать несколько выводов: у нее очаровательные глаза и очаровательное имя; ей не более двадцати, двадцати двух лет; отец ее, вероятно, француз; у нее твердая воля и горячий темперамент, и воспитание она получила где угодно, но только не в здешних местах.

Через покрытые льдами скалы, высоко над линией леса, шла тропа, огибающая Озеро Кратера, и приводила к скалистому ущелью, откуда шел прямой путь к Счастливому Лагерю и первым карликовым соснам.

Итти по этой круговой дороге, с тяжелым багажом, значило потерять много времени и изнурительного труда. На озере стояла брезентовая лодка, перевозившая грузы. В каких-нибудь два часа эта лодка могла бы доставить и Кита и его поклажу на другой берег. Но деньги у Кита были на исходе, а — перевозчик запросил по четыреста долларов за тонну.

— Твоя лодчонка, друг мой, — сказал Кит перевозчику, — прямо-таки золотая россыпь. Хочешь еще одну золотую россыпь?

— Хочу! — был ответ.

— Я укажу тебе эту россыпь, если ты перевезешь мой багаж на другой берег. Это прекрасная идея, на нее еще не взят патент, и ты можешь считать сделку состоявшейся, как только я объясню тебе в чем дело. Согласен?

Перевозчик дал утвердительный ответ, и Кит решил, что можно довериться его обещанию.

— Отлично. Видишь ты тот ледник? Возьми кирку и ступай туда. В один день ты пробьешь хороший жолоб — сверху донизу. Понял? Акционерная компания русских гор Чилькут — озеро Кратера! Ты можешь брать пятьдесят центов с тонны и спускать по сто тонн в день — и работы никакой — знай, клади деньги в карман!

Через два часа багаж Кита находился уже на другом берегу озера, ему удалось выиграть три дня. Когда Джон Беллью нагнал его, Кит был уже недалеко от Глубокого озера — вулканической трещины, наполненной ледниковой водой.

В последнем перегоне до озера Линдермана считалось три мили, и тропа — если только это можно было назвать тропой — взбиралась на тысячефутовый хребет, сползала вниз по скользким камням и пересекала широкое болото. Джон Беллью запротестовал, увидев, что Кит взвалил себе на спину сотню фунтов, а сверху, на эту сотню, положил пятидесятифунтовый мешок муки.

— Пожалуйте сюда, представитель старого закала! — воскликнул Кит. — Покажите, чему вас научила медвежатина и одна единственная смена белья!

Джон Беллью покачал головой.

— Я старею, Христофор.

— Вам всего сорок восемь лет. Мой дед, а ваш отец, старый Иссаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят девять лет.

Джон Беллью, улыбаясь, проглотил пилюлю.

— Дядюшка, мне хочется сообщить вам нечто очень важное. Меня воспитывали как лорда Фаунтлероя, но сейчас я таскаю тяжести лучше вас, хожу лучше вас, могу уложить вас на обе лопатки и размолотить кулаками.

Джон Беллью поднял руку и торжественно произнес:

— Милый мальчик, я этому верю. Больше того: я уверен, что ты можешь совершить этот подвиг, даже имея сто фунтов за плечами. Ты сделал успехи, сын мой, хоть это почти невероятно.

Во время последнего перехода Кит делал четыре конца взад и вперед; иными словами, он покрывал ежедневно двадцать четыре мили, карабкаясь по горам, причем двенадцать миль из тих двадцати четырех делал со ста пятидесятофунтами за спиной. Он устал, но окреп, чувствовал себя прекрасно и гордился собой. Он ел и спал так, как до той поры никогда еще не ел и не спал; а когда оказалось, что скоро конец трудам, он даже огорчился немного.

Мучило Кита только одно: он знал, что если, споткнется, и упадет с сотней фунтов за плечами, он останется в живых и поднимется на ноги; но он был уверен, что если ему случится упасть с пятидесятифунтовой прибавкой, то эта прибавка свернет ему шею. Каждая тропинка через болото быстро затаптывалась тысячами путников, превращаясь в трясину, и им то и дело приходилось прокладывать новую тропу. Прокладывая такую тропинку, Кит имел возможность на практике разрешить мучивший его вопрос о пятидесяти-фунтовой надбавке.

Зыбкая, топкая поверхность заколыхалась под; ним; он оступился и упал лицом в грязь. Пятьдесят фунтов придавили его и съехали в болото, не сломав ему шеи. С сотней фунтов за плечами Киту удалось подняться на четвереньки. Но встать ему не удавалось. Левая рука ушла по плечо в трясину, и щека легла в грязь как на подушку. Кит вытянул левую руку — правая ушла по плечо в трясину. Выпутаться из ремней было невозможно, а стофунтовая тяжесть мешала встать. На четвереньках, с трудом вытягивая из грязи то одну, то другую руку, он сделал попытку добраться до того места, куда упал маленький мешок с мукой. Но все его усилия были напрасны: они только утомляли его, а тонкий слой травы, покрывавший трясину, прорвался под его тяжестью, и взбаламученная вода стала заливать ему нос и рот.