— Добрый господин подметил правильно: мать моя была черкешенка, а ро-

дился я в гареме у знатного турецкого вельможи. Вырос в Истамбуле, обучался

там в медресе. Меня посылали с поручениями в Крым, а оттуда поехал однажды с

татарским пашой в Суджук-кале, но наш каик отнесло бурей южнее и прибило к

шапсугскому берегу. Каик разбился о камни, паша утонул, а я и еще несколько

людей спаслись, но попали в неволю к шапсугам. Они продали меня воинствен-

ным жанинцам (адыгское племя), которые не понимали даже, что такое Коран и

за чем он нужен. Меня обменяли на жеребца, причем не очень хороших кровей.

Потом снова продавали и меняли, и опять продавали… теперь я здесь. Надолго

ли?

— Теперь надолго, — сказал Тамби. — Если это будет угодно Аллаху, тебе

еще придется обучать грамоте моих будущих детей.

— О, хвала пророку! Кажется бедный Алим наконец-то попал в дом право-

верного мусульманина!

— Да. И в этом доме можешь держаться с достоинством. Если, конечно, пе-

рестанешь говорить таким слезливым голосом. Вот так, Алим.

— Перестану, — деловито заявил абыз, и на лице его сразу появилась печать

учености и некоторого высокомерия.

Жамбот погостил до следующего дня и уехал.

Мысроко позвал в свой хачеш Алима и поставил перед ним румский пан-

цирь.

— В эту сталь я был одет, когда ходил в Мекку. Шейх сделал по моей прось-

бе надпись, но нё раскрыл мне ее смысла. Говорил, что эти слова хороши только

для надписи, но не для произнесения вслух. А я хочу их знать. Читай.

Ученый абыз склонился над панцирем. Губы его зашевелились. Затем Алим

испуганно посмотрел на Тамби и с дрожью в голосе проговорил:

— Бывают и такие шейхи... Наверное, мой хозяин ему чем-то не угодил?

— Что здесь написано? Отвечай!

— Но... мне... Я бы тоже не хотел произносить такие слова вслух.

— Я жду! — Мысроко начал терять терпение.

Абыз обернулся на дверь. В гостевой комнате больше никого не было. И то-

гда несчастный Алим тихо прочитал на арабском языке две строчки, выгравиро-

ванные в столице ислама.

Кровь ударила в лицо Мысроко. Он пошатнулся, прикрыл на мгновение

глаза ладонью, затем непослушными пальцами правой руки ухватился за рукоят-

ку кинжала.

— Лживый презренный шакал! — в бешенстве закричал Тамби. — Посмел...

Посмел такое!

Лезвие кинжала легко вошло в глотку грамотея, умевшего читать по-

арабски, по-турецки и по-русски. А так как он семь раз прочитал Коран, то и от-

правился прямехонько в кущи эдема, в вечнозеленые сады, орошенные потоками

прозрачных вод.

* * *

Мысроко сразу поверил в истинность тех слов, что прочитал ему ученый не-

удачник. Перед взором Тамби в то же мгновение появилось морщинистое личико

старого шейха со слезой, катящейся из левого глаза, и странной улыбочкой на

злых губах. Именно в эту рожу предназначался удар кинжала. Именно к лживому

шейху и относились яростные слова Мысроко, честного воителя, всегда такого

спокойного и сдержанного. (Правда, если б Алим знал об этом перед гибелью, то

ему, видимо, все равно умирать было бы не легче.)

Князь не жалел о содеянном. Он никому не мог позволить знать, что за

«священное изречение» начертано на неподатливой стали панциря Аладина.

Мысроко положил эту реликвию египетских монархов в объемистый нед —

сумку из телячьей шкуры, сел на коня и отправился куда-то вверх по реке. К ве-

чернему намазу он вернулся без неда и без панциря. Намаз делать не стал, а лег на

свою тахту и уставился неподвижным взглядом в потолок. У Мысроко сильно раз-

болелась рука, а потом стала болеть грудь.

Вскоре всполошился весь дом: князь едва дышал. И жена, и слуги, и бли-

жайшие соседи сделали все, что смогли: не давали Мысроко спать всю ночь, раз-

влекали его песнями и танцами, стучали обухом топора по лемеху плуга, били в

барабан, но все было напрасно. К утру Мысроко Тамбиев умер. Перед смертью он

только усмехнулся и едва слышно пробормотал кабардинскую поговорку: «От чу-

мы ушел — от поноса погиб...»

* * *

Никто не узнал причину его смерти. Никто не узнал, куда девался бесцен-

ный панцирь с золотым львиным ликом и золотыми заклепками и пряжками. А

Мысроко не знал, что у него родится двойня — оба мальчика, крепкие и красивые.

Слово созерцателя

Интересную жизнь прожили Мысроко и Тузар. И хочется сказать

о них шестым аятом из двадцать четвертой суры Корана: «Разве не

окинули они земли своими взорами?»

А перед изумленными взорами созерцателя пронеслось множест-

во интересных лиц и увлекательных событий, и далеко не каждое лицо

и событие нашли свое место в трех наших первых хабарах.

Да и стараться втиснуть все подсмотренное и подслушанное а эти

маленькие странички (вряд ли одного листка хватило бы на один пыж

для мушкетного заряда) — дело совершенно безнадежное. И даже рис-

кованное. Помните, как погибла бедная синичка, воронье захотев спа-

сти яичко? С другой стороны — дело это просто лишнее, ненужное. Ну

еще три-четыре кровопролития, ну еще десяток-другой (в лучшем слу-

чае) трупов, а в перерывах — несколько лишних ссор и споров да, на-

верное, парочка вежливых приятных бесед с песнями, подобными той,

что пел Мысроко. Кстати, как вам понравился наш герой в роли чело-

века, воспевающего собственные подвиги и при этом ничуть не бояще-

гося погрешить против своей скромности? Созерцателя так и подмы-

вало вмешаться и заставить его смущенно умолкнуть, но ничего не

вышло. Вообще-то очень часто возникало искушение каким-либо об-

разом повлиять на ход событий. То хотелось твердой мысроковской

десницей расквасить нос Хазизу, то познакомиться с турецким султа-

ном Селимом (говорят, его бабушка была черкешенкой), то шутки ради

опрокинуть арбу толстобрюхого Берслана. А главное, от чего ныла ду-

ша, — крови уж больно много. Чересчур много. Но ничего не подела-

ешь. Других развлечений у сильных мира сего было не густо. При-

шлось все оставить, как есть.

Не раз нам придется сталкиваться с далеко идущими последст-

виями мысроковского хаджа. Первое столкновение произойдет через

долгие годы после смерти потомка египетских монархов.

За это время в горах растает куча снега величиной с Ошхамахо.

Пройдет век, и еще полвека, и еще четверть века... Магеллан со-

вершит кругосветное плавание. В Риме построят собор святого Петра.

Пышным цветом расцветет пленительный век Чинквеченто, осенен-

ный гением Леонардо, Микеланджело, Рафаэля. Мир переменится,

страны Европы будут и дальше двигать вперед науки, искусства (ну и

армии тоже, без этого никак нельзя!), а Кабарда останется почти такой

же, как и была. Разве только участятся войны с заморскими грабите-

лями, да появятся добрые, но надолго прерываемые связи с великим

северным соседом. В середине шестнадцатого столетия от P. X. кабар-

динцы добровольно присоединятся к России, выдадут замуж за грозно-

го царя Ивана княжну Темрюковну, дочь того самого Темрюка Идаро-

ва, что так отважно сражался с крымцами.