намеревались продать ему, как это уже не раз делали, несколько девушек и ребят-

подростков.

Да, торговля людьми считалась хотя и не похвальным, но вполне законным

промыслом. Впрочем, к любым торговым сделкам почти все кабардинские князья

относились в то время с презрением. Даже лошадей они стеснялись продавать.

Большинство из них лишь обменивало коней, иногда и унаутов, на оружие, на до-

рогие ткани, на серебряную посуду. Не каждый князь знал цену деньгам. Монеты,

отчеканенные в Турции и других странах, были для большинства просто золоты-

ми и серебряными кружочками, которые можно плавить, ковать, делать из них

филигранные женские украшения, оклады, для кинжальных и сабельных ножен,

бляшки для поясов и конских уздечек.

А Шогенуков торговать не стеснялся. И цену деньгам знал преотлично.

Как правило, ни один князь не ведал, сколько там у него овец или коров,

сколько зерна или овощей выращивают крестьяне на его земле. Больше того: не

знал, сколько в точности земли принадлежит ему и сколько его крестьянам.

А Шогенуков умел вести счет своим богатствам. И он знал, что даже тощего

ягненка, мерку проса и горшочек меда можно превратить в деньги. В те самые

деньги, которые пши Алигоко очень любил. Он чаще других: встречался с татар-

скими мурзами и оборотистыми купцами, побывал однажды в Крыму. Видел он

там, в Бахчисарае, роскошные дома знатных ханских сановников и понял, как

много значат деньги. Главное, он понял, что надо иметь очень много денег, очень

много золота. И Шогенуков стал одержим редкостной для этих простодушных до-

морощенных князей страстью — страстью накопительства. О! Шогенуков не был

простодушным, и курдюк у него отрос порядочный. Ему еще не особенно отчетли-

во представлялось, как он использует в будущем груды накопленных монет. Когда

он задумывался об этом, в его воображении возникал пышный Бахчисарай с бе-

локаменными степами, мраморными бассейнами п тенистых садах, тяжелые зла-

тотканные одежды вельмож, яркие ковры, оружие, оправленное в золото и усы-

панное драгоценными каменьями; в его ушах звучали непривычная, но сладост-

ная музыка, льстивый хор восторженного славословия и нежные голоса прекрас-

ных обитательниц гарема. А еще Алигоко надеялся, что деньги помогут ему (пока

не знал он, правда, каким образом) стать большим князем Кабарды. Не любил он

Хатажукова. И не только за то, что Кургоко был избран большим, но и за то, что

Кургоко действительно превосходил других князей по уму и с достоинством носил

свою шапку.

С младшим братом Кургоко — Мухамедом — Шогенуков дружил. У него на-

шлось много общего с этим спесивым и несдержанным человеком. Мухамед тоже

был неравнодушен к заманчивому блеску золотых монет и тоже недолюбливал

брата, хотя и старался это скрывать. Мухамеда и Алигоко сближал еще возраст —

обоим недавно минуло по тридцать семь лет.

Хатажуковы имели еще одного брата — Исмаила. Этот был средним — на

три года старше Мухамеда и на пять лет моложе Кургоко. Болезненный и мало-

мощный, он увлекался, будучи ревностным мусульманином, лишь чтением Кора-

на и душеспасительными беседами с заезжими грамотеями из Крыма и Турции.

Братья, такие же, как они себя считали, правоверные, относились к Исмаилу один

со снисходительным сожалением, другой — с притворным сочувствием: вся сила в

ученость уходит... Княжеское ли дело в китабах копаться?

Готовился принять ислам и Алигоко. Только он, конечно, и не думал тра-

тить время на изучение арабской грамоты. С него достаточно было и того, что он

отлично знал язык крымских татар, таких же стойких мусульман, как их покрови-

тели — турки. Потом можно будет запомнить несколько изречений из Корана,

две-три короткие молитвы — и делу конец.

Пока Крымское ханство имеет влияние на Кабарду, принятие ислама для

Шогенукова будет нелишним, если он хочет стать главным князем.

Алигоко снял с опорного столба кольчугу, еще новую, поблескивающую

тонкими стальными звеньями, и впервые без удовольствия надел ее на себя. Узнав

о панцире Мысроко, князь потерял покой: он знал, что не успокоится, пока столь

драгоценная вещь не попадет в его цепкие руки. Ведь эта — нет, не драгоценная, а

бесценная — вещь сулила ее обладателю неслыханное богатство и, наверное, ог-

ромную власть. При этой беспокойной мысли в душе князя тяжелым хмельным

дурманом начинала клокотать злоба, дыхание становилось прерывистым, а на

тонких бледных губах пузырилась горячая пена.

О, Тузаровы! У-у-у, Тузаровы!..

Всю дорогу до Баксана Алигоко-Цащха ехал молча, не глядя по сторонам.

Временами он вырывался вперед, и мерный топот без малого двух сотен копыт, и

сухой скрип дюжины тележных колес звучали все глуше и слабее, и когда почти

совсем затихали, нетерпеливый пши с досадой сдерживал коня.

К заходу солнца Шогенуков вместе со своей внушительной свитой и десят-

ком невольников был уже на месте. Здесь, у замшелой каменной глыбы высотой в

три человеческих роста, его ждали Мухамед и Абдулла — известный по всему Кав-

казскому побережью татарский купец.

— С благополучным прибытием, — равнодушным тоном приветствовал

младший Хатажуков своего приятеля. — Надеюсь, путь твой не был ничем омра-

чен?

— Мой путь начнется только сегодня. С этого места, — с загадочной много-

значительностью ответил Шогенуков.

Мухамед ухмыльнулся:

— Так ты не случайно прибыл сюда с целым войском!

— Ладно, Мухамед! Об этом после. — Алигоко подошел к торговцу, загово-

рил с ним по-татарски:

— Мир тебе, купец. Я верю, что аллах по-прежнему благословляет твою тор-

говлю и ты в состоянии платить хорошие цены.

На сморщенном, как сушеная груша, личике старого Абдуллы появилась

хитрая улыбка, обнажившая несколько черных гнилых зубов.

— А я верю, что твои дела, любезный пши, тоже идут хорошо, — тоненьким

голоском начал купец, — и ты по-прежнему в состоянии предложить товар, кото-

рый стоит хороших денег.

С трудом сдерживаясь, чтобы не плюнуть, Алигоко бесцеремонно смерил

взглядом удивительную фигуру купца. При длинных и тонких руках, тонкой шее и

тонких кривых ногах Абдулла имел круглый объемистый живот. С левой стороны,

над широким шелковым поясом, его живот оттопыривался далеко вперед: Алиго-

ко знал, что там, за отворотом стеганого халата, лежит большой кошель с деньга-

ми. Абдулла засунул туда же, за пазуху, чубук, предварительно вытряхнув из него

погасший пепел, и засеменил к шогенуковским арбам — смотреть живой товар.

Князь пошел следом за ним. Наверное, думал он, этот торгаш мог бы поспорить

своим брюхом со знаменитым Берсланом Джанкутовым. Ведь как давно жил

Берслан, а вспоминают о нем до сих пор. И в первую голову вспоминают не о том,

что этот князь был сказочно богат, что разделил народ и благородно рожденных

на сословия, а о том, что он тот самый пши Берслан, у которого «брюхо, как сту-

день». До чего же непочтительными бывают эти народные гегуако... Им только

попадись на язык!

Мухамед уже закончил свои торги с Абдуллой и теперь прислушивался к

переговорам купца с Алигоко. Князь, чувствовалось, спешил и, против обыкнове-

ния, не слишком рьяно отстаивал назначаемые им цены. Нетерпение Шогенукова

передавалось и Мухамеду. Интересно, что затевает его приятель? Не грабить же

пузатого торгаша? У Абдуллы сильная охрана, да к тому же на всем его пути —

адыгские кунаки. Алигоко и Мухамед — тоже его кунаки. И дают ему провожатых,

которым приказано в случае чего действовать именами своих князей. Кроме всего