— Теперь меня еще и подкупаю?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Ис-

маил. — Кубати! Закрой уши! Тебе не надо знать, до какой низости могут опус-

каться мужчины!

— Послушай, брат! — снова вмешался Мухамед. — Что тебе стоит выполнить

нашу просьбу?

— Заговорил снова, мерзкий барышник?! И для тебя мужская честь не до-

роже кумгана, который ставят в нужник?

— Не слыхал я еще таких оскорблений, — прошипел Алигоко, обращаясь

больше к Мухамеду.

Младший Хатажуков, способный в припадке ярости терять голову, подъехал

к брату вплотную и заорал:

— Потише, бабская твоя душонка! Что ты понимаешь в мужской чести? При

виде крови у тебя в штанах мокро становится!

— Неслыханно, — упавшим голосом пробормотал Исмаил. — Это старше-

му...

В воздухе просвистела плеть и задела слегка по красивому лицу Мухамеда.

Исмаил замахнулся и второй раз, но в то же мгновение тяжелый кулак брата, оде-

тый в кольчужную рукавицу, вломился ему в левый висок. Исмаил уже не почув-

ствовал, как он летел вниз головой с коня на землю, как хрустнули его шейные

позвонки, и не услышал, как пронзительно, словно раненый медвежонок, закри-

чал Кубати.

Мухамед спешился и в оцепенении застыл над братом. Хотел проглотить

какой-то колючий комок, но это ему никак не удавалось — в горле было сухо.

Вдруг прозвучал отчетливый голос Алигоко:

— Не догнал нас Исмаил, не нашел. Мы ничего не знаем.

— А этот? — хриплым голосом спросил Мухамед и показал на своего и Ис-

маила родного племянника.

Шогенуков пересадил мальчика на холку своего коня. Кубати был теперь,

после первого потрясения, присмиревшим и безучастным.

— Оттащи убитого в лес. — Алигоко не старался подыскивать более мягкие

слова. — Недалеко, на несколько шагов, чтобы труп можно было легко найти.

Мальчишку я пока подержу.

Выйдя опять на дорогу и садясь на коня, Мухамед спросил снова:

— А с ним что? Шогенуков спокойно сказал:

— Абдулла... Он ведь немного задерживается у Тамбиевых...

— Ага! — кивнул Мухамед. — А насчет?..

— Насчет Исмаила? Разве не все ясно? Исмаил встретился с Тузаровским

сыном, стал требовать у него панцирь, поссорились, ну и... Канболет его... Мы ведь

наткнулись на Исмаила, пока он был еще жив, правда? Вот перед смертью он сам

нам это все и рассказал.

— Это хорошо, но только...

— Только теперь нам нельзя оставлять Канболета в живых. Верно?

— Да. Над ним уже занесен неотвратимый меч Азраила (ангел смерти). И

этот меч — я! — напыщенным тоном изрек Мухамед, чувствуя, как его сердце пе-

реполняется жгучей злобой.

Сейчас он люто ненавидел не только ничего не подозревавшего Канболета.

Подобно всякому жестокому и высокомерному себялюбцу, совершившему подлое

убийство, он готов был возложить вину за свое преступление на кого угодно — на

всех Тузаровых, на Алигоко, на Абдуллу, на маленького Кубати, на покойных

предков и на неродившихся потомков. Жажда мести вспыхнула в его душе и зло-

вещим пламенем заплясала в глазах.

Теперь он должен был в слепой ярости, в ненасытном безудержном порыве

убивать и убивать без конца — резать, рубить, колоть: чем больше крови, тем не-

стерпимей стремление проливать ее снова и снова, будто кровь новая покроет и

заставит забыть старую.

Проницательный Алигоко отлично понимал состояние своего приятеля и

тихо радовался: с этого дня Хатажуков-младший может стать, сам того не подоз-

ревая, цепным псом князя Шогенукова. И такому псу цены нет, думал Алигоко

Вшиголовый, только обращаться с ним, шайтаном зубастым, надо будет очень

умело и осторожно.

* * *

Возвращаясь от Кургоко Хатажукова, старший Тузаров, в сопровождении

дюжины всадников, ехал прибрежным Надтеречным лесом и был уже недалеко от

брода — напротив собственной усадьбы.

Осеннее послеполуденное солнце, ярко светившее с чистейшей лазурной

эмали высокого неба, изливало на лесные заросли и лужайки нерасчетливую

щедрость — видно, последнюю в году. Лес с его густыми широколистными крона-

ми, все лето хранивший прохладную тень, к середине осени сбросил багряно-

золотистую парчу сухой листвы, стал свободным, прозрачным, и теперь каждое

дерево — вековой ли дуб или молоденькая ольха — от корней до верхушки было

облито теплым прощально-ласковым светом.

Каральби держал наготове ружье, заряженное мелкими кусочками свинца и

кремня: поближе к реке, в облепиховых и терновых рощах, водились фазаны. И

вот уже первый краснохвостый и синегрудый щеголь-петух, шумно вспорхнув чуть

ли не из-под самых копыт лошади и гулко хлопая крыльями, взвился вверх. Ка-

ральби не успел даже вскинуть к плечу свой длинноствольный «алей»: фазан уже

нырнул в чащу кустарника. «Собрался стрелять, так ни о чем другом не думай», —

сердясь на самого себя, пробормотал Тузаров. Л думал он сейчас не о дичи, а о не-

давнем разговоре с большим князем. Кургоко принял старого тлекотлеша по-

дружески, выслушал внимательно. Говорил, что не допустит никаких кровавых

бесчинств из-за панциря, будь он хоть весь из чистого золота и весь испещрен ая-

тами — стихами из Корана. Но как избежать споров и взаимных обид? Не лучше

ли устроить веселый праздник со скачками, стрельбой и другими игрищами, где

каждый сможет показать свою силу, отвагу, ловкость? Пусть все желающие при-

мут участие в состязаниях, и панцирь будет наградой самому смелому и искусно-

му, тому, кто лучше всех владеет конем и оружием.

Каральби Тузаров не очень охотно, но все же согласился с Хатажуковым.

Каральби, он не из тех, у кого гордость переходит в высокомерие, а любовь к ред-

кому оружию — в жадность. А еще он был уверен, что победителем в состязаниях

все равно станет его сын Канболет. (Кажется, Хатажуков надеялся на победу брата

своего младшего.) Князь переговорит еще с Шогенуковым, за которым он без

промедления послал Исмаила, и тогда будет назначен день праздника.

Еще один фазан поднялся в воздух, но Тузаров и на этот раз не выстрелил:

только взглядом проводил стремительный полет радужной птицы. Нет, явно не

для охоты предназначал аллах нынешний день...

Каральби выехал на круглую поляну (за ней оставался еще один перелесок,

а там — пологий берег Терека и широкий брод), выехал и удивленно вскинул бро-

ви — целый отряд вооруженных людей на потных усталых конях. Догадаться, что

это за всадники, было нетрудно: конечно, шогенуковские люди. Да вот и сам Вши-

головый, а с ним младший Хатажуков. Удивительно одно: почему Исмаил не дог-

нал их? Каральби приготовился к неприятному разговору о панцире, к разговору,

который должен был закончиться все-таки спокойно. Шогенуков поедет к боль-

шему князю и...

И все получилось совсем по-другому. С лицом, перекошенным от ярости,

черным вихрем налетел на почтенного тлекотлеша Мухамед.

— Где твой выродок?! — заорал он. — Отвечай, ослиная падаль!!

За всю свою долгую жизнь Каральби ни разу не приходилось слышать, что-

бы хоть кто-нибудь подвергался столь чудовищному оскорблению. Он почувство-

вал смертельный холод в груди, хотел что-то сказать, но губы его онемели, челю-

сти свела судорога. «Вот уж поистине, — думал Тузаров, с трудом втягивая воздух

сквозь намертво стиснутые зубы, — саблей ранят — заживет, ранят языком — не

заживет». Мухамед не стал ждать ответа на свой вопрос и взмахнул саблей. Но и

сабельной ране не суждено было зажить: кончик клинка, казалось, чуть задел по

ничем не защищенному горлу — из разрубленного кадыка фонтаном брызнула