Деметрий — Генри Конделл

Елена — Кристофер Бистон

Гермия — Кит Сондерс

Оберон — Джон Хемингс

Титания — Саймон Уиллоби

Пакки — Алан Раст

Эгей — Томас Поуп

Филострат — Роберт Паллант

Ник Основа — Уилл Кемп

Рыло — Ричард Коули

Миляга — Джон Дюк

Робин Заморыш — Джон Синкло

Фрэнсис Дудка — Ричард Шекспир

Душистый горошек

Мотылек

Паутинка

Горчичное зерно

У последних четырёх ролей не было назначенных актёров, и они меня заинтриговали. Душистый горошек... Паутинка... Я предположил, что это феи, однако меня волновало лишь то, что я сыграю мужчину. 

— Фрэнсис Дудка — это мужчина? — спросил я для большей уверенности.

— Воистину мужчина, — мой брат написал ещё несколько слов, — так что тебе придётся обрезать волосы. Но не делай этого до представления. До тех пор ты играешь свои обычные роли.

— Обрезать волосы?

— Ты хочешь сыграть мужчину? Значит, должен выглядеть мужчиной. — Кончик пера застыл над бумагой. — Починщики раздувальных мехов не носят длинных волос.

— Фрэнсис Дудка — починщик раздувальных мехов? — спросил я, не скрывая разочарования.

— А кем, по-твоему, он должен быть? Странствующим рыцарем? Тираном?

— Нет, — сказал я, — нет. Я просто хочу играть мужчину.

— И сыграешь, — ответил он, — сыграешь.

— Можно мне посмотреть роль? — нетерпеливо попросил я.

— Исайя переписывает пьесу, так что нет.

— О чём пьеса?

Он нацарапал ещё несколько слов.

— О любви.

— Потому, что она для свадьбы?

— Потому, что для свадьбы.

— И я буду на свадьбе чинить раздувальные мехи?

— Я бы не советовал. Я просто обозначил твоё ремесло, чтобы ты понимал своё место в обществе, как следует всем.

— Тогда что Фрэнсис Дудка делает в этой пьесе?

Брат остановился, чтобы взять новый лист бумаги.

— Ты влюбляешься.

На мгновенье он стал мне симпатичен. Влюбляюсь! На сцене любовники ходят с напыщенным видом, выхватывают шпаги, произносят страстные речи, завоёвывают симпатии зрителей, и те возвращаются к обычной жизни с покорностью судьбе. Любовник! 

— Кого я люблю? — спросил я.

Он задержался на мгновение, чтобы опустить перо в чернильницу, осторожно осушил кончик и начать писать на новой странице. 

— Чего от тебя хотел преподобный Венейблс? — спросил он.

— Венейблс? — вопрос застал меня врасплох.

— Несколько недель назад, — сказал он, — после того, как мы сыграли его поганую пьесу, преподобный Венейблс говорил с тобой. Чего он хотел?

— Он сказал, что я хорошо сыграл Астинь, — заикаясь пробормотал я.

— Теперь скажи мне правду.

Я помолчал, пытаясь собраться с мыслями. 

— Он слышал, что я могу покинуть труппу.

— Конечно. Я сам ему сказал. Так что?

— Он хотел, чтобы я остался, — солгал я.

Перо снова царапнуло по бумаге.

— А он не предлагал тебе вступить в новую труппу графа Лечлейда?

Я не ответил, но молчание было достаточно красноречиво. Брат улыбнулся, а может, и усмехнулся.

— Предлагал. Но ты обещал мне остаться на зиму в труппе.

— Обещал.

Брат кивнул, отложил перо и порылся в кипе бумаг.

— Ты вечно жалуешься на нехватку денег. — Он нашёл нужные страницы и не глядя протянул мне. — Скопируй роль Титании. Я заплачу тебе два шиллинга, нужно сделать к понедельнику. И прошу тебя, разборчиво.

Я взял бумаги. 

— До понедельника?

— Начнём репетировать в понедельник. В Блэкфрайерсе.

— В Блэкфрайерсе?

— Это что, эхо? — сказал он, передавая мне чистые листы бумаги. — Лорд Хансдон и его семья проводят зиму в своём особняке в Блэкфрайерсе. Мы будем играть пьесу в их огромном зале.

Я почувствовал ещё один всплеск счастья. Там будет Сильвия! И второй всплеск радости накрыл меня при мысли о том, что я, наконец, сыграю мужчину.

— Кто такая Титания? — спросил я, желая знать, попадет ли она в мои объятия.

— Царица эльфов. Не теряй эти страницы.

— Так пьеса об эльфах?

— Все пьесы об эльфах. А теперь ступай.

Я ушёл.

Я обожал переписывать. Такая работа никому не нравилась, а я никогда не отказывался. Обычно я копировал роль, которую мне предстояло играть, и переписывание помогало мне её запомнить, но я с удовольствием копировал и роли для других актёров.

Каждый актёр получил только свою роль, значит, для свадебной пьесы было переписано около пятнадцати ролей. И если сложить их вместе, получится пьеса целиком. У Исайи Хамбла, суфлёра, была вся пьеса, а ещё один экземпляр обычно посылали распорядителю увеселений, дабы он удостоверился, что на сцене не будет крамолы, хотя, поскольку наша пьеса была частной и ставилась в благородном доме, такое разрешение, вероятно, оказалось ненужным. Кроме того, сэр Эдмунд Тилни, распорядитель увеселений, был назначен лордом-камергером, который уже одобрил пьесу.

Я работал в комнате отца Лоуренса. Он жил как раз под моим чердаком в доме вдовы Моррисон. В его комнате стоял большой стол у обращённого на север окна. Комната была намного теплее моей. У него горел очаг, который топили морским углём, а рядом сидел он сам, завернувшись в шерстяное одеяло, так что со своей лысой головой выглядел как старая черепаха. 

— Прочитай вслух, Ричард, — попросил он.

— Я только начал, отче.

— Вслух! — повторил он.

Я записал слова сразу перед появлением Титании, последние две строки, произнесенные Паком, за которыми шла строчка эльфа, чье имя не называлось. Затем следовало пояснение, что на сцену выходят Оберон и Титания.

— Не в добрый час я при сиянье лунном надменную Титанию встречаю, — громко продекламировал я.

— Чья это реплика?

— Оберона, царя эльфов.

— Титания! Красивое имя, — произнёс отец Лоуренс, — твой брат взял его из Овидия, верно?

— Серьёзно?

— Из «Метаморфоз», конечно же. А Оберон? — он нахмурился, задумавшись. — Ах да! Помню, у меня была однажды эта книга.

— Что за книга, отче?

— Это старинная французская легенда, — усмехнулся он, — Гуону Бордосскому пришлось выполнить несколько ужасных поручений, скорее похожих на подвиги Геракла, и ему помог царь эльфов, которого звали Оберон. Читай дальше, Ричард, читай!

— Как, это ты, ревнивец Оберон? — прочитал я. — Летимте, эльфы, прочь! Я отрекаюсь От общества и ложа Оберона.

Я работал в комнате отца Лоуренса, потому что из окна лился хороший свет и потому что перси многое украли, но оставили старику чернила и связку перьев. Кроме того, мне нравился отец Лоуренс. Он был старым, мудрым, вежливым и не переставал бороться против враждебных протестантов. 

— Я просто хочу умереть спокойно, — говорил он, — и предпочёл бы, чтобы меня не потащили на эшафот, где мой живот вспорет какой-нибудь палач Смитфилд.

Он был калекой и едва мог ходить без помощи. Думаю, вдова Моррисон позволила ему не платить за жильё, и я подозревал, что она ему исповедовалась, но лучше не спрашивать о таких вещах. Обычно я слышал шаги этажом ниже, скрип его двери и бормотание голосов, и подозревал, что кто-то пришёл исповедаться в грехах и получить отпущение.

Приходские констебли наверняка тоже это знали, они не идиоты, но он был безвредным стариком, и его очень любили. Новый приходской священник был жестоким молодым фанатиком из Оксфорда, который проклинал всё римское, но когда прихожанин находился при смерти, часто вызывали отца Лоуренса, он хромал по улице в старой потрёпанной рясе, и местные жители приветствовали его с улыбкой, все, кроме пуритан, которые чаще плевали, когда он проходил мимо. Когда у меня были деньги, я приносил ему еду, уголь или дрова и всегда помогал прибраться в комнате после обысков перси.

— Прочитай мне ещё, — сказал он. — Прочитай ещё!