Помолчали, ибо того, что сказал бандерлог, уже было достаточно, чтобы понять его военную хитрость, приправленную азиатской изворотливостью.

– А на восточный фронт не хочешь? – ехидно спросил капитан Игорь, принявшись за новую спичку. – Там тебе живо мозги вправят.

– Нет, именно к вам, к русским! – горячо сказал бандерлог. – Я этих укров ненавижу! Они все поголовно Бандеровцы! Слава России!

По лицу капитана Игоря пробежала тень, и Цветаев понял, что бандерлог перестарался: слишком часто они слышали подобную фразу в другом её исполнении и со словом «Украина». Русские никогда не кричали: «Слава России!», это само собой подразумевалось, как естество, как воздух, как дождь с неба, и не кичились, сохраняя мудрость, ибо мудрость нараспашку – это уже не мудрость, а площадная ругань. Так что слова бандерлога походили на издёвку. Дурака он включил. И я бы тоже включил, подумал Цветаев, если бы попал в такой переплёт, а отпускать его нельзя ни в коем случае. Глупо отпускать идейного врага. Цветаев почему-то испугался, что капитан Игорь именно так и поступит: простит майданутого за его откровения.

– Сам откуда? – поморщившись то ли от боли, то ли от презрения, спросил капитан Игорь.

– Из Львова. Я преподаватель литературы.

– Преподаватель?! – капитан Игорь от удивления едва не проглотил спичку. – Варёные мухи! Тогда скажи, – хитро начал он, – Тарас Шевченко, русский писатель, или украинский? Никак понять не могу.

– Украинский! – убеждённо сказал бандерлог.

С его носа снова упала жирная капля, и он размазал её по животу.

– Почему?

– Потому!

– Но он же ничего по-украински ни бельмеса! Варёные мухи!

– Не важно! – выпалил бандерлог. – Главное, дух галицкий! – И испугался собственных слов.

– Ага! – уличил его капитан Игорь и посмотрел пристально-пристально.

– Вы меня убьёте? – снова спросил бандерлог.

– А что, надо? – рассмеялся капитан Игорь, многозначительно подмигнув Цветаеву, и вынул спичку изо рта: – Знаешь, кого он мне напоминает?

– Не знаю, – среагировал Цветаев.

– А кого, а що? – нервно закрутил квадратной головой бандерлог.

Должно быть, он подумал, раз с ним разговаривают по-людски, то не всё потеряно, главное, что больше не бьют молотком по башке.

– А не ты ли знаменосец пятого эскадрона смерти? Который в Одессе? Варёные мухи!

– Якого ескадрону?[86] – переспросил бандерлог упавшим голосом.

– Пятого, а зовут тебя Арсении Куцый, ты фосфорные гранаты, М-15 бросал. Тебя ищут «добрые люди»!

– Не-е-т, это не я, меня Серьогою звуть… – просипел бандерлог.

– Ну как же?! Ты ещё знамя в Одессе таскал с фашистским приветствием четырнадцать, дробь, восемьдесят восемь[87]. А?

Цветаев всё понял: львонацист капитану Игорю не нужен, он его никогда не простит не только за покалеченную ногу, но и за Киев-красавец, прекращенный львонацисты в фашистское логово, таких в живых не оставляют, таких давят в зародыше, чтобы они не портили жизнь другим.

Львонацист же в свою очередь решил воспользоваться единственным шансом на спасение, капитан Игорь не в счёт, но на пути находился Цветаев. Он прыгнул на него из положения сидя. Цветаев, который давно поднаторел в «охоте», хотя и уклонился, но не устоял на ногах, и наверное, львонацисту удалось сбежать, но Цветаев швырнул молоток и… промазал: молоток просвистел у того над ухом. Цветаев ещё не успел вскочить, как капитан Игорь, у которого «калаш» лежал на коленях, чуть-чуть довернул ствол и дал короткую очередь. Львонацист врезался в дверной косяк, кровь брызнула, как вода из шланга; львонацист изогнулся, оскалившись по-звериному, глаза его подернулись смертельной пеленой, он хотел что-то сказать, но захрипел и упал. Вокруг сразу натекла лужа крови.

– Легко отделался, – с невозмутимым выражением на лице сказал капитан Игорь. – Ловким оказался, сволочь. Варёные мухи!

Цветаев вспомнил, что позиция не предназначалась для удержания, но промолчал: к чему слова, и так всё ясно. Его только удивило одно, если капитан Игорь такой опытный, то почему принял бой? Легче было тихо и незаметно уйти.

– А я тебя прикрывал, – словно услышал вопрос капитан Игорь, и спичка застряла у него где-то посредине. – Эмиссара ты подорвал, а остальных я пощёлкал.

Только не сообщил, как тебя пленили, стыдно, наверное, решил Цветаев.

– Спасибо, – сказал он.

– А меня гранатой оглушили, – объяснил капитан Игорь. – А ты герой! С почином тебя. Не каждому удается такую шишку грохнуть. В штабе войск о тебе всё расскажу.

– У меня пулемёт был, – словно оправдываясь, сказал Цветаев.

– Да я всё давно понял, – похвалил его капитан Игорь. – Воевать ты, оказывается, умеешь. Зря я тебя ругал. Извини.

– Бывает, – смущенно пробормотал Цветаев и отвернулся от капитана Игоря, боясь обнаружить в нём слабость и разочароваться ещё сильнее.

– Не поверишь, я ведь так и не женился из-за этих войн. С одной заварушки на другую. Только собирался. И женщина у меня есть, и дом на Кубани есть. Река там такая течёт.

Они почему-то помолчали, и каждому стало не по себе, по крайней мере, Цветаеву – точно, оказывается, он тоже не любил сантиментов.

– А он действительно был Одессе?! – спросил Цветаев лишь бы только разрушить тишину и посмотрел на львонациста, у которого ещё дёргались пальцы на нелепо вывернутой руке.

– Не уверен, – ответил капитан Игорь, берясь за костыль.

– А зачем тогда побежал?

– А кто его знает? Нервы не выдержали. К тому же мы его всё равно убили ли бы. Убили бы? – уточнил он.

– Шлёпнули бы, – согласился Цветаев с другой версией этого слова. – Лично у меня сомнения нет.

– Он лях, самый настоящий лях! Варёные мухи! Такие, как он, ненавидят нас на генетическом уровне. Дай руку, пошли!

– Погоди, – сказал Цветаев, вспомнив о пулемётчике. Вот что не давало ему покоя. – Старик, там ещё один!

Капитан Игорь всё понял и протянул ему автомат:

– Давай!

Цветаев бросился наверх. Только теперь он обратил внимание на следы ночной оргии: повсюду валялись бутылки из-под шампанского, апельсиновые объедки и фантики от конфет, пили, можно сказать, не закусывая. В одной из спален ему крикнули хором:

– Не стреляйте, мы свои!

Они забились в угол и дрожали, как зайцы в половодье.

– Вы почему не ушли? – спросил Цветаев, опасаясь выстрела из-за шкафа, но за ним, слава богу, никого не оказалось.

Именно такими он их и видел перед тем, как подорвать эмиссара из ЕС: рыжая, чёрная и белая. Чёрная была развратна: она получала удовольствие только более чем от трёх мужчин, и опыт по этой части у неё было очень и очень богатый, жизнь свою она считала пропащей, нюхала кокаин и собиралась подсесть на тяжёлый наркотик.

– Нам никто ничего не сказал, – заплакала рыженькая.

На ней была короткая белая юбка «клёш» и белые же носочки, с перепугу она никак не могла втиснуть ноги в босоножки.

– Вера, ты нас погубишь! – крикнула чёрная, даже очень симпатичная, но с абсолютно лживыми глазами. – Можно, мы здесь останемся?!

– Идите отсюда, сказал бы куда! – заявил Цветаев. – Навязались на мою голову!

Он всё ждал, что за спиной появится пулемётчик, и ощущал, сколько ещё мгновений может болтать с девицами.

– Ой, мамочки! Я боюсь! – закричала третья, блондинка с пышными формами и стала заталкивать в сумочку вещи.

Блондинка единственная из троих имела двухгодичный опыт зарубежных публичных домов, нажила от клиента ребёнка, и, крайне разочарованная в жизни, вернулась к родителям. Теперь она смотрела на мир исключительно скептическим взглядом и считала его самым паскуднейшим местом, в котором нет места ни любви, ни дружбе, ни надежде.

У всех троих был не леченный герпес и куча сопутствующих этому заболеванию осложнений, а кроме этого: ослабление критического восприятия мира, отсутствие контроля за своими действиями и вера в быстрое обогащение на поприще проституции.

– Вы что, сумасшедшие?! – намеренно громко удивился Цветаев. – Здесь сейчас стрельба будет! Чтоб через минуту духа вашего здесь не было! Поубивают же, блин, на фиг!