Он влез в автобус, поудобнее устроился на сиденье и, сунув озябшие руки в меховые карманы дубленки, нащупал склянку. Машинально выдернул плотно притертую к отверстию стеклянную пробку.

« А может… попробовать? – проползла ленивая мыслишка. – Так, осторожненько. Хоть обалдею чуток…»

Оглянулся. Задние сиденья пустовали. Достав носовой платок, он опрокинул на него горлышко пузырька. Булькнуло, и серое влажное пятно быстро расползлось по материи. Он поднес платок к лицу. Сладкий, приторный запашок саданул в нос. Несколько раз он с силой втянул воздух. Ни малейшего результата… пузырек вновь ткнулся в платок, и процедура повторилась. Опять хоть бы хны! Хотя… что это?!

Тонюсенько зазвенело в ушах, мир задрожал мелко-мелко, будто состоял из зримого сцепления молекул, готовых разлететься, рассыпаться, превратив все в хаос, и… уже не было тускло расплывающихся в стекле городских огней, исчезло автобусное тепло, гудение двигателя… Тяжелой мертвой синевой висело над ним странное, неземное небо. А сам он несся по воздуху к входу в некий туннель, напоминавший туннель метро, когда поезд с открытого пространства ныряет под землю. Его влекла туда жуткая, неодолимая сила. Он хотел закричать, но крик упругим комком застрял у него в горле, раздирая его судорожной спазмой: около округлой темной дыры появилась огромная усмехающаяся голова… черта! Он мог поклясться: голова дьявола! Уродливая, в бородавках и в шерсти, с мудрыми, гадко смеющимися глазами. Арка ширилась, будто кто-то раздвигал ее изнутри. Он рвал мышцы, сопротивляясь страшному полету, он знал: там, в угольной черноте подземного коридора – гибель, конец! Он судорожно искал спасения, мысли звенели, леденя мозг… А дыра неуклонно приближалась. И тогда его охватило ощущение смерти, ощущение бессилия перед судьбой, когда уцелеть – невозможно, когда остается впитать истекающие секунды света и жизни, чтобы с ужасом погрузиться в ночь и забвение, без следа растворяясь в них. И он влетел в арку! Но в последнее мгновение с отчаянной ненавистью ногтями вцепился в эту чертову рожу, караулившую вход во мрак.

… В автобусе стихало эхо возмущенного и испуганного вопля. Прошин оторопело повел глазами. Он находился на прежнем месте, держа в руках шляпу и парик впереди сидевшей дамы вида чрезвычайно сурового и неприступного. До сей поры дама увлеченно читала сатирический журнал «Крокодил», валявшийся теперь в проходе.

- Простите, - промямлил Прошин, возвращая жертве ее аксессуары. – Мне стало плохо…

Дама пребывала в шоке и потому покорно молчала. Прошин, качаясь, встал и двинулся к выходу.

- В милицию таких надо, - раздался чей-то рассудительный бас. – Хулиганье! Нажрутся, а потом безобразят!

К нему уже нерешительно направлялись энтузиасты, но, отодвинув створку двери, Прошин выскочил из автобуса на ходу.

- Мистика какая-то, - шептал он, красный от стыда. – Галлюцинации, что ли? Во дела!

Сердце прыгало у него в груди.

Он извлек из кармана пузырек и, с наслаждением грохнув его об асфальт, быстро зашагал по грязному, истоптанному снегу тропинки, пересекавший широкий газон скверика.

После он слонялся по квартире, ругая себя за глупость, за мальчишескую выходку с хлороформом, за излишнюю откровенность с с Андреем: нет чтобы оборвать все его обвинения и рассказать о деле, - ведь тот мог посоветовать толковые вещи, мог; а то порассуждали о пустопорожнем, идиоты. Что же делать? Ползти, как напакостивший пес к Бегунову, каяться, молить, чтобы сокрыл грехи? Ну нет. Каяться противно, да и бесполезно – пощады не будет. Рассчитывать можно лишь на смягчение кары.

И вдруг сверкнуло: «Поляков! Конечно!»

Схватив телефон, набрал номер.

– Это Алексей…

– Здорово, Алексей, - донеслось сонно. - Как дела?

– Как у картошки… Если зимой не съедят, то весной обязательно посадят.

– Ничего, – оценивая юмор, протянул Поляков. – Надо запомнить.

– Мне срочно – сегодня же! – требуется встреча с тобой! – нервно сообщил Прошин

– Ну? Так прижало? Адрес есть? Тогда приезжай.

А Поляков преуспевал! Прошин понял это еще тогда, у Тани, но сейчас, разоблачаясь в прихожей, поразился: мягкий зеленоватый свет, струящийся из ламп, вмонтированных в потолок из красного дерева; блестящий рычаг вешалки, подхвативший его пальто и скрывшийся вместе с ним за раздвижными дверцами шкафа, принявшими вид резного панно; еще пяток различных фокусов…

Они вошли в комнату, и автоматически вспыхнул свет.

– Вот, – поднял руку хозяин. – Квартира – робот. Двадцать первый, по всей видимости, век.

Но от двадцать первого века в комнате присутствовал только этот неестественный, цвета морской волны, свет – какой–то ощутимо–плотный… В остальном же здесь прочно обосновался изысканный антиквариат. Тут были и шкуры зверей, устилавшие пол, и тяжелая позолоченная мебель с гнутыми ножками, и пухлые, в потрескавшейся коже переплетов фолианты, жавшиеся друг к другу за узорчатыми стеклами нишах старинных книжных стеллажей.

Поляков чем–то щелкнул, дверцы секретера стрельнули вбок, и , волоча за собой молочно-белую змею провода, на Прошина выкатился уютный сервировочный столик: бутылка «Наполеона», два серебряных наперстка, конфеты и тонко нарезанный лимон на японском фарфоре.

«Пижон», – тускло подумал Прошин.

– У меня сегодня такое ощущение, – сказал он, морщась от конфеты, в которой было пойло раза в два крепче коньяка, – будто я наелся стекла… Ладно. К делу. Я вляпался в скверную историю, и мне нужен совет.

И он рассказал все, даже о симуляции сердечного припадка, после чего они хохотали так долго и весело, что у Прошина соскочили очки, опрокинув наперсток с коньяком.

– Ну, Леша, история твоя не из ароматных… – Поляков вытирал лужицу на столике. Но сам виноват. Ограниченный у тебя кругозор. И неправильно поставленная работа с кадрами. У тебя должны быть на прикорме преданные дураки, они же – осведомители. Далее – внешний круг. Заинтересованные люди в НИИ, на кафедре и в вузах… А ты? Оглянись! В каждой сфере - своя компания, куда ни сунься! У меня тоже. А у тебя?

– Да откуда их взять, людей этих? – вопросил Прошин с мукой в голосе. – У меня есть народ… Но так, по хозяйственным мелочам.

– Хозяйственные мелочи приобретаются всего лишь за деньги. – Взгляд Полякова нес сочувствие. - Людей откуда брать? Да их дивизии! Подойди к троллейбусной остановки в час пик и смотри. Кто первый в дверь заскочит, за шкирку и в мешок. Через час будешь иметь человек десять. Прытких и ловких.

– Все это отвлеченные схемы, – вздохнул Прошин. – А в настоящий момент я сам в мешке. И как выбраться из него…

– Я размышляю, – кивнул Поляков. – И уже почти знаю, что делать. Не скули, парнишка, что-нибудь придумаем. Идея у меня такая: спишем все твои кражонки задним числом. На счет сотрудничества между нашими фирмами. У себя я это обтяпаю мигом, никто не пикнет, а вот если бы твой Бегунов проявил бы лояльность… Кстати, где он?

- В больнице, на обследовании…

- Так он не в курсе твоих…

- Пока нет… Вспомнил! – Прошин кинулся в прихожую и вернулся с портфелем. – Порылся в документах, на всякий случай прихваченных из дома. – Вот. У меня есть бумага с подписью Бегунова. Чистая.

– Липа? – деловито спросил Поляков, разглядывая подпись.

– Все подлинно! Это случайно вышло. Лист прилип…

– Ну тогда… порядок! Живем! По коньяку и приступаем к работе над легендой… Завтра она уже будет в отпечатанном виде. А в понедельник все устроится с другими бумажками. И выйдет, что содействовал ты на взаимообразной, скажем, основе, серьезным оборонным разработкам. И чтобы сунуть в них нос… Впрочем, те, кто властен сунуть в них нос, мои приветливые прикормленные друзья. И команду «фу» они выполнят беспрекословно. Кстати, как ваш анализатор?