Это был его главный козырь.

– Тогда все остальное из плана работ убрать! – тихо сказал Далин. – Слышите? Убрать! Факультативно вы разбазарили кучу средств… факультативно!

– Но Бегунов… он…

– Бегунов в больнице. Конечно, вы можете апеллировать к нему, ваше право…– последовал неприязненный ответ.

Из кабинета Далина, растоптанный, вспотевший, кипящий злобой и одновременно удрученный Прошин отправился в лабораторию. Утешало то, что денег у медиков уже нет, а распоряжение Далина напротив, есть, и теперь работу над анализатором, связавшую руки, можно смело приостановить. Вернувшись, Бегунов уже ничего не повернет вспять. А Лукьянов и подавно. Упущенное ими время сработает на него. Предстоят, правда, нелегкие объяснения… Однако не привыкать!

Он стремительно вошел в лабораторию и, резко остановившись, оглядел всех взором, как ему представлялось, испепеляющим.

– А–га! Чудесно! – сказал он, будто что–то пережевывая. – Вся оппозиция в сборе. Так, как я и мечтал. Объяснять вам ничего не буду, – продолжал он при всеобщем внимании. - Скажу только, что впредь никаких несогласий с моими приказаниями я не потерплю. Это раз. «Отпустите к врачу» или «на похороны троюродного дедушки двоюродной тети» – с сегодняшнего дня подобные прошения не принимаются. Перерыв на обед – ровно полчаса. Чаепитий хватит – дома устраивайте чаепития. Ясно? За нарушение – выговор. И так далее. Закона, если вы уж такие законники, я этаким террором не нарушу. Наоборот. Затем. За невыполнение задания в срок – объяснительная записка. За опоздание на работу– тоже. Будильник не проснулся или у трамвая колесо спустило – мне все равно. Хорошие, человеческие отношения кончились. – Он посмотрел на часы. – Кончились сегодня, перед концом рабочего дня. Кого не устраивает предложенный стиль работы – милости прошу, заявление…

– Есть власть, основанная на авторитете, а есть авторитет, основанный на власти, – покачиваясь на стуле, молвил Чукавин. – Мы плохо сработаемся, Леша, смотри… Не советую проявлять ефрейторские манеры, здесь не взвод новобранцев.

– Да, тут генеральская рота, каждый сам себе командир, – согласился Прошин, присаживаясь на край стола. – Но я ввожу новый устав, господа генералы. И извольте чтить его с послушанием и кротостью новобранцев.

Все молчали. Чукавин сжимал кулаки. Лукьянов, улыбаясь, смотрел в окно. Авдеев, морща лоб, силился оценить ситуацию.

«А Коля… знал? – спросил себя Прошин. – Неужели и Коля? Нет, он бы… А Серега?»

Глинский, опустив глаза долу, прибирал на стенде. Лицо его выражало лишь одно: сосредоточенную умиротворенность.

– Я пошел, – хрипло сказал Прошин. Глинский, возьмите документацию по «Лангусту» – и ко мне.

В кабинете Прошин взял Глинского за отворот пиджака.

– Знал? – оскалив зубы, спросил он.

– Да ты… с ума сошел! – Тот развел руками и подогнув колени, даже присел.

– Ты со мной? – Прошин убрал руку. – Поезд стоит…

Сергей не отвечал.

– Иди, – сказал Прошин.

Он представил себе дальнейший день: в лаборатории сегодня не появиться – стыдно; в кабинете сидеть – хуже нет. А вечером? Квартира обрыдла. Таньку позвать? Надоела. К Полякову поехать? А там что? Смаковать шахеры–махеры, давать осторожные обещания в партнерстве и понимать, как же они с Поляковым удручающе одинаковы? А то, в чем они разные - обсуждать надо с иными собеседниками. Но их нет и не будет. Те, иные, либо враги, либо чужие просто…

* * *

Выходные выдались пустыми и одинокими. В квартире было тихо и скучно. К валявшейся на столе диссертации было лень прикоснуться, хотя понимал: надо! Но так не хотелось! Подумалось: а может, попросту прогуляться? Но за окном сыпалась изморозь, выл ветер, пригибая непослушные верхушки деревьев, и подобная затея показалась ему диковатой.

Занятие, однако, нашлось.

Взяв записную книжку, он принялся вычеркивать старые ненужные телефоны и адреса. Набралось их порядочно, работа спорилась, мелькали лица, воспоминания. Но на букве «И» случилась заминка. Ира. Поколебавшись, он черкнул по некогда бережно записанному имени и ровному ряду цифр; перо вцепилось в бумагу и порвало ее. Рассвирепев, он ожесточенно заелозил ручкой, замалевывая запись до дыры и… отметил с досадой: невольно, а телефончик да запомнился, затвердел в памяти…

« А если позвонить? – отрешенно листая последующие неотредактированные странички, думал он. – Но зачем возвращаться к пройденному? Возвращение к пройденному – суть оценки правильности жизни и рассмотрения ошибок, а отнюдь не повторения их… А это что за номер? Без имени…»

Механически он подвинул к себе телефон и снял трубку.

- Алло! Ал… Да говорите же!

- Это Алексей, - выпалил Прошин, силясь угадать, кому из знакомых принадлежит голос.

- Алексей? Это какой?.. А-а! Это не тот, что тихой сапой ушмыгнул с Нового года и которого потом мы два часа искали?

- Тот, - бодро сказал Прошин, распознав личность собеседника. То ли журналист, то ли писатель. Муж парикмахерши. Как звать-то ее? Аня, что ли?

- Как супруга? – спросил он.

- Анна? – На том конце провода вздохнули. – Ничего… Развелись мы с ней. На прошлой неделе.

- Эх! – сказал Прошин. – А я уж собирался сделать себе прическу у мастера высокого полета.

- И сделай. У нее есть телефон, позвони. Давай продиктую…

Прошин, кривя губу в усмешке, записал…

- Давай увидимся как-нибудь, - предложил литератор. – Помнится, вы говорили, что живем рядом…

- Да хоть сейчас можно, - проронил Прошин бездумно, шваркнув по номеру собеседника пером.

- А чего? – внезапно согласился тот. – Сижу дома, пытаюсь писать, ничего в голову не лезет! Давай адрес.

Такого скорого согласия Прошин не ожидал, но отступать было неловко.

Опустив трубку, он с негодованием воззрился на себя в зеркало. С изумлением произнес:

- Ну, ты и тип! Что в голову не взбредет, то и ляпнешь! Или тяга к обществу заела? Некому руку подать, некому спинку потереть… Тьфу, гостей ему подавай! Как же… будут тебе гости! Заявится сейчас эта шкура, примется тут пьянствовать, разглагольствовать, а ты сиди и прикидывай, как бы его вытурить…

Со вздохом он вытащил из бара водку, бутылку сухого; соорудил закуску из солений и уже начавшей портиться и черстветь красной рыбы – пусть закусывает, чтоб не пропадало…

Явился приглашенный. Прошин озабоченно вспомнил, что напрочь забыл его имя.

- Ну, входи, - благодушно пригласил он. – Веселиться будем.

Сели за стол. Прошин глотнул холодной водки, забывшись, положил в рот кусок рыбы и, быстренько сбегав на кухню, где выплюнул его в помойку, вернулся.

- Да, нас, кажется, по-отчеству одинаково величают, - непринужденно начал он. – Вячеславович? Или – путаю?

- Меня – Львович. Александр Львович, - жуя, ответил то ли писатель, то ли журналист.

Имя было выяснено, и разговор потек непринужденнее.

Александра Львовича слегка развезло, и он, откидывая назад длинные, спадающие неровной челкой на лоб волосы, повел речь о современной литературе, что-то восторженно цитируя, что-то мрачно осуждая… Прошин поддакивал. Собеседника он не слушал, но было весело…

- Я вообще-то печатаюсь много, - пояснял тот. – Рассказы, фельетоны… Исключительно в центральной прессе! Не читал?.. Козловский. Фамилия, безусловно, не из редких…

- Читал, и не раз, - льстиво успокоил его Прошин.

- Недавно выиграл литературный конкурс, - без логической связи продолжал литератор. – Лучший рассказ…