Нашли ресторан – по здешним меркам фешенебельный, , а потому немноголюдный.

Делая заказ, Прошин не скупился.

- Это же так дорого… - не переставала одергивать его она.

- Жизнь дороже пищевых отравлений, - шутил он.

Затем вернулись к делам производственным, благодаря чему на Прошина вновь вылились ушаты нелицеприятной критики.

- Да, я не ангел, - искренне согласился он в итоге. – Но вы зарылись в свои норки, и не представляете, что происходит помимо их стен. Где такие премии, как в нашей лаборатории? Где такие вольности? А за счет чего? Но это – неважно. Могу сказать – для чего.

- Интересно…

- Чтобы коллектив занимался творчеством, а не поденщиной. Чтобы не допустить текучки кадров…

- А Роман, а Авдеев…

- Ну, знаешь… У Романа свои сумасбродные планы. А Коля? Что Коля? Ушел на эмоциях, и не удивлюсь, если вернется. А вернется – милости просим. – Он остро прищурился, глядя ей в глаза. Спросил: - А вот теперь представь, что уволился я… Вообще ты знаешь, что будет, если из науки уйдут такие, как я? В более привлекательные сферы? Да она развалится, ваша наука. Все держится на организаторах. Солдат может быть непревзойденным бойцом, но он не умеет командовать себе же подобными, он в курсе своей задачи, но не в курсе концепции и стратегии битвы… Далее: я-то знаю профессию. Но вот, соблазненный иной стезей, машу вам ручкой. А во главе вас встает безграмотный функционер, назначенный сверху. Через неделю вы с ужасом разбежитесь, кто куда… Позабыв про всякие высоконаучные проекты. И не раз вспомните меня искренним теплым словом. Даже обидно… Кого я угнетал? Кого оскорблял? Ну, назови! Любая личная просьба – всемерное содействие… Абсолютная покладистость и корректность. Нет, все вам не так! Что это? Зависть, органическое отторжение меня, как такового? Хорошо, что мы с тобой вместе, и вдали от посторонних взоров, можно хотя бы искренне объясниться. Вот ты – женщина, к которой я отношусь с огромной симпатией. Причем, не скрою, во всех смыслах… Да и чего скрывать? Я – нормальный мужик с адекватными реакциями. Но ты даже смотришь мимо меня, на лишнее слово не сподобишься…

- То есть, ты ко мне неравнодушен? – с насмешкой произнесла она.

- Какая разница! – отмахнулся он. – Что говорить о личном, когда отсутствует даже элементарный диалог…

- Так личное есть? – Ее глаза щурились недоверчиво.

- Я могу тебе сказать многое и неожиданное, - произнес Прошин. – Но не хотелось бы после этого выставиться в роли шута. – Он плеснул ей вино в бокал.

- Не выставлю я тебя в этакой роли, говори.

- Да, неравнодушен, - проронил Прошин. – Мягко говоря.

- Я тоже буду откровенна, - произнесла она, рассматривая вино на свет. – Когда я увидела тебя, то сразу влюбилась. И даже искала с тобой встреч… Но потом… Весь этот ужас твоих интриг, твое чванство… Да и Сергей мне такое порассказал…

- Да верь ты ему! – отмахнулся Прошин. – Нашла кавалера… Ничего своего. Пустота. Сначала ходил у меня на поводке, после у тебя – благодаря известным резонам… Ты уж не обижайся, мы сегодня откровенны, что просто здорово.

Они закончили ужин молча, после чего Прошин проводил ее в гостиницу. По дороге, посмотрев на часы, присвистнул. Сообщил сокрушенно:

- А паром-то наш ушел… Вот и погуляли!

- И что теперь? – озабоченно спросила она.

- Ну, я уговорю администраторшу, думаю. В крайнем случае, поболтаюсь по городу. Ночь сегодня лирическая…

За червонец взятки номер в гостинице ему выделили. Правда, с соседом – нетрезвым командировочным из Сибири, уже укладывающимся спать.

Принюхавшись к запаху перегара, стоящему в тесной комнатенке, Прошин обернулся к сопровождавшей его Наталье:

- Пусти на часок чаю попить… - И - досадливо скосил глаза в сторону мало что соображавшего соседа, кулем, свесив ноги, повалившегося на кровать в расстегнутой рубахе.

- Пойдем, конечно, - сказала она.

Дежурная по этажу выдала им электрический чайник. Пока тот сопел, нагреваясь, Прошин, искрясь юмором, живописал предполагаемые подробности от своего будущего ночлега с командировочным пьяницей.

Наташа рассеянно улыбалась, сидя напротив него за столом.

- Ничего, небольшое приключение не повредит, - заключил он, не отводя от нее взгляда.

- Я тоже думаю – обойдется. – Она одернула юбку, уперлась ладонью в подбородок. Серебряный медальон, скользнув, качнулся в овальном прогибе цепочки.

Все в ней внезапно показалось Прошину совершенным: и этот медальон, и молодая, нежная кожа щеки, и стройная ножка, беззащитно и дерзко выставленная напоказ, и хрупкая точеная стопа, и длинные золотые волосы…

Подвинув стул, он подсел к ней вплотную. Сказал обреченно:

- Распинался я сегодня, убеждал тебя… - Повинно опустил голову. – Неужели завтра опять наткнусь на отстраненный взгляд?

Следующий ее жест он предугадал: он осторожно провела ладонью по его щеке. Сказала:

- Надеюсь, ты был честен…

Теперь нельзя было упускать ни секунды.

Он привлек ее к себе, поцеловал в дрогнувшую шею, тут же опьянев от запаха ее кожи, волос, от прикосновения к ней – нежной, желанной…

- Милая, - выдохнул он, вполне, впрочем, искренне. – Какие же мы глупцы, что не были вместе, какие же…

Он почувствовал, как в ней просыпается настороженность; поцеловал вновь, попав губами в подбородок; подхватил на руки; не давая опомниться от растерянности и шепча что-то страстное, невнятное, понес к постели…

Движения его были по-кошачьи мягки, точны, они предугадывали и унимали любое зарождавшееся в ней сопротивление, и на какой-то кратчайший, как чувство укола, миг он подумал, что хладнокровие его и сноровка просто-таки изумительны, но тут же прогнал эту мысль в боязни нарушить безукоризненную и этим даже преступную гармонию своих действий. Малейший сбой ритма означал неудачу – он понимал это всем существом, каждой опаленной желанием клеточкой…

- Нет! – Голос ее сорвался, перейдя в хрип…

Но теперь, меняя откровенную силу небрежной лаской, он уже грубо и просто подчинившись стремлению овладеть, все же добился своего. И в ту секунду, когда почувствовал, что сопротивление и отчаяние уступили в ней тупой, самоубийственной покорности, озарено и подло обрадовался. Но тоже на миг. На краткий миг мига, смененный затем долгим часом их немой, бездумной близости, в которой ему действительно желалось полюбить эту женщину.

На судно, никого не стесняясь, они вернулись вместе.

***

На следующий день Наташе вновь пришлось возвращаться в город: предстояло позвонить сестре в Москву, поздравить ее с днем рождения и получить денежный перевод: курортный город требовал незапланированных трат.

В холле гостиницы, под фикусом, в теплом от солнца кресле, сидела пожилая старуха дежурная, водя остекленевшими от жары глазами по строкам газеты. Увидев Наташу, вскочила, засеменила к ней.

– А к вам приходили – с оттенком конспиративности доложила она. – Очень интересный такой мужчина. Он сейчас в павильон пошел, напротив. Муж, наверное…

«Сергей…» - Она обернулась и… увидела Авдеева.

– Ну, – он смущенно, как бы извиняясь, развел руками, – вот и встретились…

– Ты как здесь?..

Она не узнавала его: Коля? Уверенный взгляд, жесткое лицо, короткая стрижка… И где прежняя сгорбленность, приниженность, испитость?

– Что произошло? Почему ты уволился?

– Пожалуйте ключик от номера, – любезно вставила дежурная.

– Да–да, – рассеянно кивнула Наташа. – Спасибо… – И боком, не сводя с Авдеева глаз, поднялась по лестнице в номер.