Более того, эти страны фактически находятся в зависимости от международных организаций, предоставляющих свои услуги в регионе, поэтому и в этом смысле о балансировании не может быть речи. Эти организации, как можно заметить, построены так, что их центральноазиатские участники выглядят в них не субъектами, а объектами. Даже их собственная региональная интеграция оказалась заботой этих организаций. Как-то российский эксперт по Центральной Азии А. Малашенко заметил: «Чисто центральноазиатская кооперация практически отсутствует. О Великом шелковом пути помнят только верблюды и культурологи. Каждый выживает в одиночку. Дееспособны только смешанные международные организации – ШОС, ЕврАзЭс, ОДКБ, – и только в силу присутствия в них зарубежного магнита. Выдерните внешний стержень, и эти конторы тоже угаснут. Таким образом, интеграция Центральной Азии может происходить только при давлении в этом направлении извне»12.

Ярким примером «единства в зависимости» стал совместный демарш некоторых стран СНГ в адрес ОБСЕ в начале июля 2004 г. Власти Армении, Беларуси, Казахстана, Киргизии, Молдавии, России, Таджикистана, Украины и Узбекистана подписали тогда совместную декларацию, в которой назвали действия ОБСЕ вмешательством во внутренние дела. Поводом для такого демарша стало недовольство этих государств тем, что ОБСЕ якобы слишком концентрирует свое внимание на правах человека. Инициатором и вдохновителем беспрецедентного документа является Россия. Американская правительственная Комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкская комиссия) тогда заявила, что ответственность за соблюдение принципов ОБСЕ лежит на странах-участницах, а не на самой организации. Комиссия также напомнила президентам стран СНГ, что их государства подписали в 1991 г. документ, согласно которому вопросы прав человека не являются внутренним делом13. Каждая из этих стран в отдельности (т. е. независимо) вряд ли решилась бы на такой индивидуальный демарш, но в тандеме (как в толпе) они обрели смелость для защиты своего авторитаризма.

Метаморфозы многосторонности в рамках рассматриваемых нами форматов можно проиллюстрировать следующей таблицей:

Итак, метаморфозы внешней многосторонности затемнили самоценность внутренней многосторонности в форме пятисторонности. Действительно, если внешняя многосторонность (многовекторность) – это вопрос зависимости или независимости, то внутрирегиональная пятисторонность – это вопрос о взаимозависимости.

Демократия как вопрос внешней политики (о демократической интервенции и проблеме независимости)

Выше я говорил о демократической геополитике. При этом я имел в виду не только демократический характер новой геополитики, но и то, что сама геополитика во многом определяет судьбу демократии в ННГ. Современная драма в ННГ, особенно центральноазиатских, связанная с отторжением демократии и консервацией автократий, имеет помимо прочего геополитическое измерение. Последнее, в свою очередь, проявляется в двух реалиях: 1) российско-имперское и советско-державное наследие; 2) глубоко континентальное бытие этих народов и государств. Российский ученый Дмитрий Фурман верно подметил: «Единство российской континентальной империи было неотделимо от авторитарного характера российского политического строя»15.

Поэтому не случайно, что традиционно имперское российское стремление к расширению (или «собиранию земель») ныне приняло не форму территориальной экспансии, а форму борьбы за сохранение постсоветского пространства как пространства российского доминирования16. И не случайно также, что «помощь России в борьбе с оппозициями и с давлением Запада, направленным на демократизацию и либерализацию режимов постсоветских стран, является важнейшим фактором сохранения этих режимов и одновременно сплочения СНГ, которое стало как бы возглавляемым Россией „священным союзом" президентов против оппозиций»17.

В последнее время все больше говорят о так называемой демократической интервенции, под которой понимается политика западных стран, направленная на продвижение демократии в ННГ. Режимы в последних восприняли эту политику как вмешательство во внутренние дела государства и даже как попытку организации революционных волнений в этих странах. Поэтому «священный союз» президентов объединился не только против своих оппозиций, но и против внешнего демократического давления. Вышеупомянутый их демарш против ОБСЕ является яркой иллюстрацией этого. А в Узбекистане национальная пропаганда развернула даже антиамериканизм в духе советской пропаганды. Впрочем, это наблюдается и в других странах «священного союза».

На постсоветском пространстве в настоящее время развернута широкая риторика по поводу причин, характера и движущих сил «цветных революций», произошедших в Грузии, на Украине, в Кыргызстане, а также мятежа в узбекском городе Андижане в мае 2005 г. Красной нитью эту риторику пронизывает мысль о том, что они были инспирированы Америкой. Вновь получившие гипертрофированные формы взгляды времен имперской геополитики оказались более востребованными в ННГ, нежели новые подходы к трансформационным процессам на постсоветском пространстве, которые только начинали появляться и развиваться.

Безусловное принятие универсальных принципов демократии в начале независимости сменилось нынче попытками обосновать бытие национальной демократии и фантазиями о так называемом просвещенном авторитаризме как наиболее адекватной форме правления в Узбекистане и других центральноазиатских странах.

Итак, советское наследие авторитаризма и глубоко континентальное расположение как будто выносят приговор демократии в ННГ. Но выбор-то демократии как пути развития и высшей цели уже был сделан в 1991 г. И выбор этот сделан не просто в качестве названия альтернативы тоталитаризму, но и в силу признания идеала демократии на международном уровне. Демократия стала делом международным, она стала делом не только внутренней, но и внешней политики. Очевидно, эта парадоксальность ситуации – инерция автократии и международная актуализация демократии – породила разрыв между де-юре и де-факто демократиями в ННГ1^.

В этих условиях ННГ Центральной Азии оказались объектами серьезной критики со стороны Запада (не Востока и не Севера) за неспособность (читай нежелание) проводить демократические реформы и за нарушения прав человека. Примеров такой критики немало. Довольно симптоматичной и иллюстративной явилась, например, конференция Европейского банка реконструкции и развития (ЕББР) в Ташкенте 5 мая 2003 г. Выступая на ней, президент ЕББР Жан Лемьер подчеркнул, что в современных условиях «гражданское общество находится в центре процесса развития. Это важное достижение… Будущий уровень развития сотрудничества ЕББР с Узбекистаном будет зависеть от выполнения Ташкентом своих обязательств относительно реформ… У нас есть выбор между движением вперед и инвестированием и ограничением нашей деятельности, как это мы сделали в других странах»19.

В связи с вышесказанным возникает вопрос: могут ли ННГ Центральной Азии вести независимую политику на фоне подобной «демократической интервенции»? Если отбросить из политического уравнения такие константы и переменные, как глобализация, международная демократия, международное право, новая геополитика, окончание холодной войны, инвестиции, международные санкции и т. п., то ответ на этот вопрос может быть положительным. Но отбросить эти величины сегодня вряд ли возможно.

Сравнение двух политических документов ярко иллюстрирует неизбежность «демократической интервенции», с одной стороны, и континентально-постсоветского ее неприятия – с другой. Это Декларация о стратегическом партнерстве и основах сотрудничества между Республикой Узбекистан и США и Договор о стратегическом партнерстве между Республикой Узбекистан и Российской Федерацией. В Договоре фактически не фиксируется проблема демократического реформирования как составная часть стратегического партнерства, в то время как в Декларации этот вопрос является ключевым. Узбекско-американская Декларация о стратегическом партнерстве среди прочего упоминает такие понятия, как демократические ценности, институты или демократизация, 11 раз, в то время как узбекско-российский союзнический договор (последовавший после Договора о стратегическом партнерстве) – ни разу.