Летом Михаил Иванович и Мария Ивановна Добрынина переехали из гостиницы, взяв с собой меня, актера Львова-Занозина, комика-резонера, и еще мужа с женой, — костюмершу и бутафора, которых тоже пригласили на будущий сезон в Ригу. Была снята дача в Петровском-Глебове, в нескольких верстах от Петровского парка, и здесь я очень помог Бабикову и Добрыниной. В любительских спектаклях в Секретаревке и Немчиновке участвовала одна из актрис-любительниц, богатая вдовушка, которая, как оказалось впоследствии, была ко мне неравнодушна. Она в Секретаревке играла в «Лесе» Аксюшу, а я Буланова. Узнав, что я зиму служу в Риге, она очень просила и ее устроить туда же. А в это время Бабиков очень нуждался и страдал, не имея возможности внести за театр в Риге задаток в триста рублей, без которых театр ему не сдавали.  Я объяснил вдовушке безвыходное положение Михаила Ивановича, и она с радостью согласилась нас выручить. На другой же день, с разрешения Бабикова, я привез ее к нему в «Леваду», и она, подписав контракт на рижский зимний сезон, выдала ему взаймы без расписки 500 рублей. Подписала она контракт на роли кокет, имела большой со вкусом гардероб и обаятельную внешность. Контракт, после посылки трехсот рублей в Ригу, был вскоре подписан, остальные же деньги были истрачены на оплату гостиницы и на переезд на дачу в Петровском-Глебове.

И вот мы зажили на свежем воздухе. Аппетит у всех был прекрасный, но средства для питания очень ограничены. Помню, дошло до того, что ранним утром мы втроем, Бабиков, я и Степан Львов-Занозин, пробирались на чужие огороды и выкапывали молодой картофель, который складывали в шляпы и фуражки. Однажды нас чуть не поймали. У нас со Львовым-Занозиным фуражки и карманы и даже пазухи были уже плотно набиты молодым картофелем, а Михаил Иванович продолжал еще копаться, выбирая (он был сластолюбец) самые маленькие картофелины. Мы с Львовым от нечего делать бросали друг в друга большими картофелинами, стараясь друг другу попасть в голову. Но на несчастье моя огромная картофелина попала в Михаила Ивановича ниже спины. Он неистово закричал: «Марья Ивановна, это замечательно!» Мы бросились бежать. (Это была одна из его постоянных фраз, что бы ни случилось. Когда он был в добродушном настроении, он часто гладил себя по толстому брюху И почему-то октавой ворковал: «Нас ради человек и нашего ради спасения». А когда особенно развалится, то у него была привычка посылать: «К обедне с матерью».) Картофель был всегда у нас накраден, и его мы ели только с солью, на масло средств у нас не хватало. Актриса, наша рижская кокет, куда-то укатила на курорт, и мы все время голодали.

Как-то раз Бабиков рано утром разбудил меня и послал пешком в Москву, в Газетный переулок, к Николаю Ивановичу Соедову, адвокату-литератору, взять соедовский портрет и одноактную пьесу «Покинутый». Пришел я в Москву страшно усталый, едва держался на ногах. Соедов меня и накормил и положил на оттоманку отдохнуть, а к вечеру я уже приплелся в Глебово-Петровское с его портретом и пьесой. Оказывается, Бабиков хотел убить двух зайцев. Он задумал вылепить бюст Соедова и кстати разучить, а потом и сыграть в Петровском парке соедовский этюд. Горячо принялся он за дело. И вот уж бюст Соедова почти готов. Вдруг разразилась гроза, поднялся ветер и дождь. Бабиков в страшном испуге закричал: «Львов, Орлов, помогите, бюст, бюст из сада притащите!» Мы побежали под дождем, я поскользнулся, и бюст в лепешку. Что тут было! Неистово вопил Михаил Иванович: «Марья Ивановна, это замечательно! Нас ради человек, а вас к обедне с матерью!» И вдруг сильный обморок. Мария Ивановна сейчас же все меры приняла и, успокоив, уложила его в кровать, а мы от страха со Львовым на чердак удрали и почти до ночи там просидели. Через три дня бюст снова был готов, и Бабиков, взяв в кредит извозчика, поехал к Соедову и от него на той же лошади вернулся, весь обложенный корзинами, кульками и бутылками в соломках. Чего там не привез наш милый сластолюбец! И закатили мы пир.

Как раз на наше празднество приехал «Шпонька», известный всему свету помощник режиссера, актер и администратор. Он был мастер на все руки и устраивал множество спектаклей. Актеры его прекрасно знали и очень почитали. Он держал в ресторане Ливорно пари, что займет у Бисмарка, немецкого министра, сто рублей. Действительно, он получил через несколько недель из-за границы на сто марок перевод от Бисмарка. Вот этот самый «Шпонька» (так сам любил он, чтобы его звали), а по-настоящему Дмитриев, Михаил Абрамович, приехал с предложением к Бабикову сыграть несколько спектаклей в летнем театре Петровского парка. Бабиков назначил первый спектакль сборный. Должны были идти пьеса «На песках», в двух актах, сочинение Трофимова, дивертисмент и в начале спектакля этюд Соедова «Покинутый». Мне дали роль Гриши в пьесе «На песках» и в этюде «Покинутый» маленькую роль подростка. Бабиков играл в «На песках» роль старшего брата Якова, шулера и забулдыгу, а в «Покинутом» трагическую роль брошенного мужа. Я, не зная, как приступить к работе над ролью Гриши, обратился к новому моему учителю Бабикову: «Научите меня, как создать роль». Бабиков как-то лежал на моей кровати, я воспользовался его благодушным настроением и вновь попросил. — «А ты никогда не видал себя на сцене? А ты посмотри». — «Да как же?» — спрашивал я. — «А выучи наизусть всю пьесу, ляг в уединеньи и все себе представляй: как ты в уборной сидишь перед зеркалом, как гримируешься, какой на тебе костюм. Вот к тебе стучит помощник и говорит: “Скоро занавес, приготовьтесь”. Вот ты слышишь последние реплики находящихся на сцене, видишь, как твой Гриша вошел, ежится от холода, дует на руки, снимает фуражку, шарф, пиджак, видишь, как вешает их на гвоздик, идешь к столу, берешь тряпочку и протираешь больные глаза и так до конца всю пьесу и свою роль. Если тебе покажется, что ты правильно проделал какой-нибудь интересный жест или движение, немедленно все это запиши (у тебя должны быть всегда под рукой карандаш и бумага), записал — опять продолжай представлять дальнейшее». Через несколько часов я знал всю пьесу наизусть и с закрытыми глазами, один, лежа на кровати, видел себя на сцене проделывающим все жесты, взгляды и движения. За эту роль меня хвалили Михаил Иванович и в особенности Добрынина. Я сейчас же получил роль акробата-мальчика Пистоля в трагедии А. Дюма «Кин, или Гений и беспутство». Заглавную роль знаменито играл сам Михаил Иванович Бабиков, а маленькую белокурую сестру Пистоля Кетти — теперешняя народная артистка высокоталантливая Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина. Это был ее первый выход на сцену. Через тридцать пять лет, в день своего юбилея в Москве, она вспоминала, как в первый раз, благословленная актером Орленевым, вышла на сцену. А Орленевым я стал вот почему: я прочитал в каком-то романе (Волконского) про героя, белокурого Орленева[12]. Этот герой мне очень понравился, и с той поры я стал играть под фамилией «Орленев».

Жизнь в Риге. — Хитрые проделки. — «Охота» за дровами. — У спешные выступления. — Роль юродивого в трагедии Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». — Больной брат. — М. Т. Иванов-Козельский. — Его характер — Впечатление, произведенное Орленевым на Иванова-Козельского.

1887 год. Рига. Снят театр-клуб «Улей»[13]. Жили в гостинице втроем: я, вологодский Жариков и товарищ по гимназии, которого я определил к Бабикову, Ренев. Сборы в Риге были очень слабые. Публика не любила посещать этот неуютный, сумрачный зал. Питались мы очень плохо. Я получал, как и мои сожители по комнате, 40 рублей в месяц, но за вычетом полученного на дорогу и на осеннее пальто аванса приходилось получать не более 20 рублей. Часто Бабиков, входя в нашу уборную после спектакля, говорил: «Орленев, Ренев, вот вам на еду двугривенный». Это нередко продолжалось дней десять подряд. Рядом с театром «Улей» был маленький грязный ресторанчик, вроде харчевни, и мы за десять копеек получали четыре венских сосиски, четыре картошки с куском масла и несколько ломтей рижского пеклеванника. В гостинице нам подавали бесплатно кипяток, и, за неимением чая, мы пили его без сахара, размачивая оставшийся после сосисок пеклеванник. Так продолжалось очень долго.