Этот удар княжеских стягов на некоторое время остановил Кобяка, а русским воинам придал силы. Они закрыли прорыв и стойко сдерживали натиск половцев.

Солнце заметно начало клониться книзу, но жара не унималась. Железные кольчуги, шлемы и латы нагрелись так, что до них нельзя было дотронуться. Пот заливал глаза, едкая степная пыль забивала ноздри и рот, дышать становилось всё труднее. От жажды и усталости изнемогали кони.

Владимир хорошо понимал, что сдержать, а тем более откинуть Кобяка, как это он сделал утром, сейчас не удастся. Силы оказались явно не равны. На место погибших или раненых половцев прибывало вдвое больше. Что же делать? Никакая хитрость здесь уже не поможет. Оставалось одно - дороже продать жизнь…

И вот настал момент, когда русские воины постепенно начали подаваться назад и медленно отступать. В половецком войске поднялся радостный крик: степняки почувствовали, что до победы недалеко.

«Ну, началось, - с горечью подумал Владимир. - Достаточно нашим побежать, и всему конец!»

Он с тоской оглянулся назад, на пологий берег, который скоро станет полем позора, а возможно, и могилой для его полка, и вдруг увидел, как через брод переходит стяг за стягом русское войско. И над ним развевались червоно-золотистые знамёна князя Святослава.

Радостно забурлила кровь в жилах.

- Подмога! - громко, на всё поле закричал князь. - Братья, дружина! Подмога пришла! Киевские князья прибыли! Держимся!

Это было счастливое мгновение. Подмога и победа! Теперь не про поражение думать, не про полон, смерть и позор, а про победу, которая сверкала на остриях киевских копий!

Громовой крик надежды пронёсся над русским войском. А в половецком стане взвыли от ужаса: половцы тоже увидели, как через Орель переходят русские полки. Этот отчаянный крик знаменовал собой перелом в битве. Половцы тут же прекратили атаку, смешались, начали кое-где разворачивать коней. Никто не слушал выкриков ни Кобяка, ни других ханов, каждый понимал, что битва проиграна и что надо думать о своём спасении. Некоторые ханы ещё пытались заставить ордынцев идти вперёд, но неуверенность и страх поселились уже и в их сердцах.

Всеобщее бегство началось, когда полки Святослава развернулись лавами и пошли в наступление.

С одной стороны, русской, шли свежие конные отряды. Развевались на ветру княжеские стяги, играли рожки, блестело на солнце оружие воинов и начищенная сбруя коней. А главное - целый лес копий и сулиц колыхался над плотными рядами воинов. С другой стороны, половецкой, - завихрённая, расслоённая, разномастная орда, страшная как своим порывом, так и своим отчаянием. Всё там сейчас кружилось, клокотало, ревело. Задние ряды, не зная ещё, что к противнику прибыло большое подкрепление, напирали на передних, а те, охваченные ужасом, развернув коней, старались вырваться из этого огромного кипящего котла.

Наконец все бросились наутёк. Но, конечно же, убежать сразу все не могли. Кто-то был сам ранен, у кого-то - ранен конь. Задним вообще некуда было тронуться, и переяславцы, а затем и киевляне хватали их голыми руками, стаскивали с коней, связывали или просто оставляли под охраной младших гридней. Многих, которые пытались сопротивляться или бежать, порубили.

Орда мчалась очертя голову к холмам, откуда начала свой стремительный удар на урусов. Кобяк летел в этом вихре, проклиная всё на свете - и урусов, и ордынцев, и свою судьбу. Жаждал лишь одного - побыстрее вырваться из этого пекла.

Но вырваться уже не смог. Когда до спасения, как казалось, оставался один шаг, когда беглецы достигли гребня холмов, он вдруг увидел перед собой сплошную стену уруских дружин.

Его свита вмиг распалась, рассыпалась. Каждый избрал свой путь. Все кинулись от хана врассыпную. Кобяк остался один и, охваченный отчаянием, страхом и ненавистью, выхватил саблю и ища смерти помчался прямо на врагов.

Ему казалось, что летит он на тёмную стену. Но когда столкнулся с нею, то увидел перед собой лишь молодого воина.

- Проклятый урус, я убью тебя! - заревел хан, высоко поднимая саблю.

Ему страстно хотелось напоследок ощутить радость победы хотя бы над одним врагом. Пусть мгновенной, ничтожной для великого хана, но всё же победы! Захотелось ощутить, как сабля с хрустом входит в череп противника, увидеть, как тот выпускает из руки меч и, обливаясь кровью, падает навзничь на землю…

А потом пусть и конец!

Их кони столкнулись. Молодой урус не проявил страха. Поднял меч, а глазами пронзил, как копьями, и взгляд его был решительный, твёрдый.

Но хан справлялся не раз и не с такими!

- Ге-ех! - выдохнул он, нанося удар саблей.

Навстречу блеснул меч и встретил тот удар над головой в воздухе. Сабля звякнула и переломилась у самой рукояти. Кобяк оторопел. По горячей спине прокатился ледяной холод. Потянулся было к булаве, висящей сбоку на поясе, но шершавый аркан сдавил его шею, вырвал из седла, бросил на землю.

Всё - конец!..

Над ним склонилось юное лицо победителя. Сверкнуло острие меча.

Хан вздрогнул от ужаса.

- Не убивай! Получишь большой выкуп! Я - Кобяк! - хрипел хан с натугой, стараясь пальцами ослабить петлю на шее. - Кто ты?

Урус поднял его, поставил перед собой. Мимо них проносились всадники, звенело оружие, слышался храп коней. Русские воины преграждали половцам пути к отступлению.

- Меня зовут Жданом, - сказал юноша. - Я рад, что в мои руки попала такая важная особа, как сам хан Кобяк! Вот чего не ждал! Пошли к воеводе!

Не выпуская из рук аркана и повода ханского коня, Ждан повёл пленника к холму, где остановился со старшой дружиной боярин Славута. Боярин внимательно следил за тем, как развиваются события на поле боя.

- Вот, боярин, подарок великому князю Святославу, - сказал торжественно Ждан. - Сам хан Кобяк!

Сейчас Славута был совсем не похож на того доброго и покладистого старика, каким привык его видеть Ждан в Киеве. Теперь он суровый воин, прочно и ладно сидит на боевом коне. Он весь закован в железо. На нём серебристый шлем с кольчужной бармицей, закрывающей шею и плечи поверх просторной кольчуги с короткими рукавами до локтей. Из-под бровей, покраплённых сединой, внимательно смотрели ещё молодые васильковые глаза.

Славута оторвал взгляд от поля, где воины гонялись за половцами, забирая их в полон, и с любопытством посмотрел на пленённого.

- И вправду - Кобяк! Узнаю. Доводилось встречаться лет десять назад. Но тогда я был пленником у хана…

- Не помню, - глухо отозвался хан. - Кто ты?

Ну где же тебе помнить! Я подскажу тебе. Это было под Лубном на Войныхе, когда ты встретился с киевскими и черниговскими дружинами. Начало битвы оказалось для нас неудачным. Твой удар на черниговцев, где я был вместе с князем Святославом, откинул нас почти до Сулы. Подо мною убило коня, и твои воины захватили меня и привели к тебе. Как вот теперь тебя ко мне. Но не успели мы перекинуться и двумя словами, как наши так поднажали, что ты кинул и пленника и свою стражу - помчался что есть духу к Хоролу. Да так, что только пыль взвилась за тобой! Мне тогда посчастливилось: через несколько минут я вновь оказался у своих…

- Тебе действительно тогда повезло, - мрачно взглянул исподлобья Кобяк. - А то бы я не стоял сегодня перед тобой. Вай-пай!

- Но не надейся, что и тебе повезёт, как мне. Видишь, вылавливают твоих недобитков! - и Славута рукой провёл по горизонту, где затихал бой. - Некому вызволить своего хана! Закончился твой кровавый поход на Русь, не начинаясь!

Кобяк понурил голову, закусил губу. По тому, как зло поглядывал на победителей, можно было представить, какие страшные чувства бурлили в его душе и какой ненавистью наполнено его сердце.

Вскоре битва утихла совсем. Половцев преследовали в степи до самого вечера. В полон попало семь тысяч степняков и семнадцать ханов. Подобной победы над степняками русские князья не одерживали со времён Владимира Мономаха, то есть на протяжении последних шестидесяти лет.