– Что там такое? – Берия слегка повернулся к Главному.

– Не обращайте внимания, Лаврентий Павлович. Тип один. Специалист хороший, но немного не в себе: сын его недавно погиб на фронте.

– Только у него погиб? У других не погибают? Как зовут?

– Соломон.

– Фамилию спрашиваю.

Главный – усмехнулся со свойской наглецой:

– Ихние фамилии трудно запомнить, вы же знаете…

У Берии за стёклами пенсне серьёзный взгляд.

– Ты прав. Но фамилии знать надо.

Он говорил не гортанно, акцент был мягким.

– Ладно. Пускай не кричит. Но чтоб я его больше не видел. Соломон, говоришь? Соломон был мудрый. Этот – нет.

Вечером в каморку постучал сосед. Не заходя, лишь просунув лицо, негромко приободрил:

– Соломон, я тебя уважаю. Но ты – дурак несусветный…

В кабинете парторга свет горел за полночь.

Мисочка из алюминия была полна окурков. Хозяин кабинета тёр лоб, таскал из угла в угол ноги, ворчал:

– Этот Соломон всегда пыль поднимает…

– А как же секретность? – мучился Ответственный.

Парторг его одёрнул:

– Ты что, вовсе обалдел?! О котловане думай!

Ответственный успокоился. Его полковничий китель был накинут на спинку стула.

Назавтра Соломона вызвали к Главному и в Отдел кадров. Ясное дело. Он даже приготовил фразу: не жалею о сказанном, жаль только, что никто не хотел понять.

Но Главный его опередил:

– О вчерашнем говорить не стоит. Не обессудьте. Так бывает. Хотел попрощаться и пожелать вам удачи во всём. Моё мнение: вы – отличный работник.

Он пожал руку и вернулся к столу. Соломон направился к двери и внезапно услышал:

– Зайт мир гезунт унд штарк[3].

Соломон – оторопел, даже мурашки по телу. Ослышался? Может, почудилось? Он медленно оглянулся. Главный сидел за столом, его глаза – тёмные, крупные, воловьи, – внимательно смотрели вслед сказанному.

Соломону выдали полный расчёт. Паёк по норме на неделю. Проездное удостоверение до Ташкента. И обеспечили попуткой на станцию.

В трудовой книжке стояла лиловая запись:

Печать и неразборчивая подпись.

Черновцы встретили семью Соломона благостной погодой. В небе те же самые бело-пушистые облака с сиреневым подбрюшьем, облака детства. Знакомая брусчатка вафельного рисунка, чистая после ночного дождя. Напротив вокзала на склоне – прежняя зелень, где бабочки-капустницы трепещут в воздухе над россыпью жёлтых цветов.

Радовало, что город сохранился почти в целости. Сгорели лишь резиденция Буковинских митрополитов, «Темпель» – большая хоральная синагога, и несколько зданий. Казалось, будто бои прошли мимо, если сравнивать с жестокими развалинами в других городах.

На улицах приятно было увидеть женщин с причёской довоенной моды, мужчин – в твидовых пиджаках, беретах, в бриджах до колен – словно из канувшего времени.

Соломон знал, что не всех война прижала одинаково. В его родительском доме поселили профессора мединститута.

Соломон воспринял это с пониманием, хотя сердце и саднило.

Зато тихая Мифа возмущалась чуть не плача: где справедливость? По какому праву? Настоящий грабёж!..

Соломон пытался убедить её: тысячи лет победитель забирал у побеждённого врага всё – землю, близких, даже саму жизнь. Это в природе человека. А потеря четырёх стен – не самый большой урон.

Мифа не соглашалась: но ведь мы – не враги…

Их ещё ожидала горькая радость: благодаря похоронке, они получили двухкомнатную квартиру, притом на той же улице. А профессор, после разговора с военкомом, вернул кое-что из мебели, альбомы семейных фотографий и пару картин.

Эстер как маленькая плясала оттого, что она будет в прежней школе, куда ходила в первый класс и где учились когда-то мама и папа.

В банке Соломона встретили, что называется, с распростёртыми объятиями. Новый директор уже был наслышан:

– Берём, берём, завтра же оформим! Такие финансисты – во как нужны!

Дома – веселье. Эстер ставила пластинки Штрауса. Мифа приготовила гренки, к чаю подала вишнёвое варенье. Хранила на зиму, но, ради удачи…

Начальник отдела кадров отнёс трудовую книжку к директору. Тот приветствовал Соломона радушно, руку пожал, а в глазах жалость.

– Понимаете, заминка у нас: должность пока не утвердили. Придёт расписание, вы, Соломон Мотылевич, – первый.

Соломон ни на йоту не сомневался в правдивости директора. Банк – серьёзная организация, не будут они из-за какой-то ерунды терять ценного специалиста. Вопрос лишь один: когда именно утвердят должность…

Раз в неделю он наведывался в банк. Возвращался домой уверенный: надо ещё подождать. Но, когда секретарша, глядя ему в лицо, заявила, что начальство в отъезде, а голос директора был слышен за дверью, Соломон понял: пора искать временную работу… Для Эстер необходима школьная форма и прочее, прочее… Мифа уже устроилась на швейную фабрику…

Частные уроки – отличная идея. Плата умеренная. Немецкий язык требовался почти во всех школах. А отстающие – явление естественное, неубывающее.

Появились ученики. И помимо денег возникло спокойствие, ощущение полезной занятости.

Но оказалось, что частные уроки – незаконный заработок, карается по статье…

Соломон обошёл с десяток учреждений. В каждом были готовы взять его без проволочек, сейчас же: вы нужны как воздух, – пока не заглядывали в трудовую книжку. От последней записи у них пересыхало в горле, покашливали и, приняв официальный вид, возвращали документ: мы вам позвоним.

– Но у меня ещё нет телефона…

– Не беспокойтесь, с такой красивой рекомендацией телефон подключат скоро…

Со временем Соломон приноровился к новому быту. Смирился с очередями, с тем, что по карточкам за хлебом становились ночью, свыкся с толчеёй в трамваях, с лузганьем семечек, с воплями «сапожник!», когда в кино обрывалась лента. Исподволь ухо привыкло к мату, а глаз – к надписям на заборе, на стенах домов, в общественных уборных. Старожилы хохмили: даже вандалы в туалете писали, а не писали.

Но некоторые новшества так и остались для Соломона за гранью логики. Почему перестали работать лифты? Кому они мешали? Зачем бассейны залили асфальтом? Чтоб ехали машины? Почему странное мероприятие называют «выборы»? Если партия – одна, какой же выбор?..

Встретив давнего своего друга, Маркуса, он мучил его подобными вопросами. Но Маркус всегда спешил. До полуночи он корпел над переводами стихов, а с утра служил билетёром в кинотеатре «Пионер» и страшно боялся потерять эту должность.

– Дорогой Соломон, когда в наших карманах только ветер, волноваться за весь город – non possumus. У тебя есть лифт? Нет. Так зачем вдаваться в отвлечённые проблемы?..

Такие ответы претили Соломону, были предательством прежних идеалов. Должно быть, Маркус изменился после оккупации. Каменная реальность диктует каменные законы… Соломон видел, как бывший артист несёт стремянку, в ведре – кисти: малярничать. Известный еврейский поэт согнулся у швейной машинки, дружище Маркус, знаток и переводчик Гёте, отрывает билетики, а Мифа… бедная Мифа…

Банальный вывод возник как откровение: надо не выбирать работу, а работать. Не искать, где гуще, а где расчёт на месте.

Теперь он был готов к любому занятию. Левую, беспалую руку Соломон всегда держал в тени. Зато правая была хваткой, как тиски, даже крепыши, здороваясь с ним, от неожиданности округляли глаза.

Несколько раз ему удалось втереться на разгрузку вагонов и в мебельный магазин. Но там «дежурила» своя бражка, в помощь брали только при аврале.