Магазин Боруха, единственный в селе, был виден издалека. Но узнавали его по высоченной груше, что росла во дворе, напротив окон магазина. Посадил её дед Боруха, ей поболе ста лет, а она ещё родит сочные тяжёлые плоды. Старые люди рассказывали, что бабка Боруха закапывала возле дерева рыбьи косточки. Может, оттого и плодовита.

Да и Борух, как та груша, детьми не обделён. Дочери возле мамы на кухне стараются, а старший сын Иона, ему уже восемнадцать, в магазине помогает.

Особенно после 22 июня покупателей стало больше, чем обычно. Раскупали спички, соль, дрожжи, сахар, – народ знал, что надо держать про запас на случай войны.

Всего лишь год, как Буковина перешла под власть Советов, и в сёлах, кто имели в заначке небольшие сбережения, старались избавиться от русских денег.

Но Борух придерживался иного мнения: любая купюра когда-нибудь да пригодится.

В прошлую войну, в пятнадцатом году, фронт был далеко, в Карпатах, на краю света. Люди говорили, что войска стояли возле Кут, около Станислава. Тогда бои отгрохотали в стороне от села, и никого из селян не черкануло.

А сейчас скорости стали совсем бешеные: только позавчера немцы перешли Прут, глянь, их армия уже здесь…

Немецкие мотоциклы, тарахтя, без остановки катили по улице, волокли за собой клубок пыли. Зато танки страшенно ревели вдали от жилья, прямиком по кукурузному полю, рыхлили землю, переминая стебли и неспелые, ещё молочные початки.

Это была первая потрава, самый большой убыток для села. Мужики из-под бровей смотрели молча. У баб, конечно, глаза мокрые, а губы шевелились, посылали проклятия.

В отличие от немцев, румыны задержались на несколько дней.

Назначили старостой одного из местных. Потом привезли четырёх парней из Грозинец. На рукаве у каждого белая повязка с надписью по-немецки «полицай». Разместили хлопцев в Управе. По селу они расхаживали парами, ружья за плечами.

Для надзора над ними остался румынский сержант, круглолицый, свежевыбритый, довольный службой. Было видно, что безделье не утомляет его. А самое забавное – он каждое утро на крыльце старательно ваксил свои сапоги, и щётка в руке играла по голенищам, пока на сапогах не возникал ослепительный блеск.

Посыльный старосты собирал для этой компании продукты с любого двора, и Борух тоже не скупился.

Давняя война лично Боруха не коснулась, зато теперешняя – сорок первого – его насторожила, и неспроста: в доме было пятеро детей. Начать войну – это не Тору учить – большого ума не надо.

Главное – абы закончилась быстрее. Вот каким концом она обернётся – этого никто не знает. Погоду угадать трудно, а про войну – и говорить нечего, как пальцем в небо. И уже в голове у народа – ни работа, ни суббота, и если подумать: это ж какие бессчётные деньги идут на ветер… А там ещё и стреляют пулями и бомбами, не дай Боже… Кому это надо?..

Борух всегда занимался торговлей: и при австрийском Франце Иосифе, и при румынском Михае, и при Советах – и ни один из них не обижался. У него в магазине от селёдки до цветных платков, от конфет и халвы до башмаков – всё первого сорта, свежее и недорого. К тому же Борух давал в долг открытой рукой: заплатишь, когда будут гроши.

Но сейчас происходило нечто непонятное.

Заходили полицаи, не здоровались. Не глядя на Боруха, осматривали полки. Затем широкой ладонью загребали конфеты и горсть за горстью набивали карманы. Без слов показывали на бутылку «сливовицы» и молча покидали магазин.

Такого не было никогда. Ещё можно смириться, если румынский сержант берёт задаром, – ладно, он вояка, солдафон. А хлопцы-полицаи, хоть из другого села, но свои же люди, должны понимать, что самый мелкий товар не падает с луны, не растёт на огороде. Борух за него отдал очень красивые рубли.

А эти паршивцы могут таким манером весь магазин в карманах вынести… Им нетрудно… И презрительное молчание молодчиков настораживало Боруха, от недоброго предчувствия свербила душа, хотя внешне в семье он ничем не проявлял своей тревоги.

И Блюмалэ по-прежнему бегала в соседний двор играть с Миросей.

Прошёл почти месяц.

Война ушла куда-то за Днестр, далеко за Хотин, и жизнь в селе продолжалась в обычных хозяйских заботах: траву косить для коровы, и курей кормить, иначе закатят глаза, и при любой власти грядку прополоть надо, сорняк из земли прёт, разрешения не спрашивает.

Невзирая на спокойствие в округе Борух остерегался ехать за товаром. Неизвестно ещё – какие деньги уже в ходу, чтоб не попасть впросак. Лучше переждать…

Блюмалэ играла в соседнем дворе с Миросей, когда в дом Боруха вошли четверо полицаев. Странно: магазин их не интересовал, они прошагали насквозь в жилую половину и там негромкими словами велели всем выметаться из хаты.

– Это мой дом, – напомнил Борух.

– Знаю, знаю, – пробурчал один, он был у них за главного.

– Может, мы обидели кого? – пытался выяснить Борух.

– Иди-иди, без разговоров!

Во дворе от страха дети теснились возле мамы, а Борух остановился чуть в стороне от семьи.

Полицаи стояли напротив, с ружьями наперевес.

Борух опять заговорил, но теперь осиплым, не своим голосом.

– Пан начальник! Бери весь магазин, только отпусти нас! Бог тебя вознаградит…

– Ты мне про Бога не пой, нехристь поганая! А где ещё малая? Такая кудлатая…

Борух пожал плечами:

– Не знаю…

Семья молчала: если папа сказал «не знаю», значит – так надо…

– Она тута, у нас, – крикнул сосед слева, – с моей Миросей играет.

– Давай её сюда!

Сосед привёл девочку за руку, чтоб не удрала. Она и не думала убегать, с интересом смотрела на всех. Особо смешно выглядел её брат Хона. Он был на год старше, но сейчас спрятал голову за дерево, а тело оставалось снаружи. Наверно, считал, что так его не видят.

Блюмалэ хотела узнать, что он там ищет, но мама прижала её к своей юбке. И девочка почувствовала, что руки мамы дрожат.

Сосед привычно пожелал всем доброго здоровья и, чувствуя, что оказал услугу полицаям, не сдержал любопытства: а чего это, браточки, собираются делать?

– Приказ есть отправить их, – и главный показал глазами на облака.

– Пан полицай, как можно?! Бог с вами! Нельзя убивать тута. А как я потом управлюсь с мертвяками? Их семеро, я – один. И мои дети увидят… нехорошо это… Будь ласка, отведите к лесочку. Пара минут – и вы там… А у меня для вас первач смачный, на травах… Вернётесь, хлебнём!

Полицаи переглянулись.

– Ладно. Жди.

Лес действительно был неподалёку. Блюмалэ на ходу сорвала несколько высоких ромашек. Когда шли полем, Борух хриплым шёпотом заговорил на идиш:

– Слушайте сюда… Кто услышал, кивни головой. Как только я закричу «бежать» – все бегом в лес. В разные стороны. Ясно? Иона, возьми Блюмалэ на руки. Иди первым.

– Эй, – крикнул полицай, – ты чего бормочешь?

Борух оглянулся:

– Молитву, пан начальник, молитву…

Отрезок пути шли по дороге. До леса было уже совсем близко, пора бы крикнуть… И тут подгадал на телеге Васыль, придержал коней.

– Бог в помощь, служивые! Куда это Боруха ведёте?

Другому могли бы не ответить. Но Васыль в селе важная фигура. Сам староста поздороваться первым руку тянет. Дом у Васыля из красного кирпича, кони ладные, крыша черепичная. Когда смеётся, далеко слышно. У всех домов плетень повязан, а у него ограда из плитняка выложена, на зависть селу. Он в Неполоковцах каменным карьером ведает, и сам как кремень. Люди рассказывали: немецкий мотоциклист остановился возле брамы[5], загляделся на хозяйство. Потом показал Васылю большой палец и крикнул:

– Гут, гут!

Так что главный полицай понимал: с Васылём следует держаться не как с прочими. И он охотно разъяснил: приказ пришёл: от жидов избавиться. Вот и ведём…

Васыль искренне рассмеялся:

– Да вы шо, хлопцы, армии не нюхали? Сегодня приказ «вперёд», а завтра – «назад». Запомните, главный закон солдату: никогда не спеши первый приказ выполнять! Не торопись, как голый на крыше. В ту войну был случай – погнали роту, а вернулось восемь солдат, остальные в Карпатах загнулись… не встали, бедолаги… Ошибка вышла с приказом…