Если бы на макушку студента напялить каракулевую папаху, а

на лицо приторочить усы, тот вполне мог сойти за дублера, так

сказать, запасного комдива. Своим демонстративным поведением брательник Ильича изображал полное безразличие ко всему

происходящему. Он подчеркнуто делал вид, что оказался за общим столом по какой-то нелепой случайности.

В целом компания подобралась довольно живописная, а

предложенный командиром тост выпить за прибывших гостей и

за то, чтобы дети не боялись по ночам паровоза, привёл публику

в неописуемый восторг. После сдвинутых и опрокинутых гранё-ных стопок все дружно навалились на холодные закуски. Чтобы

как-то разнообразить аппетитное причмокивание и разрядить

начинающее становиться неловким молчание, Чапаев первым

завёл разговор и поинтересовался у Александра:

– А вы что же, до сегодняшнего вечера, в самом деле, не

были знакомы с великим князем Николаем Александровичем?

Неужели ваша первая встреча произошла именно здесь, в нашем

славном Разливе? Какая удача, что мы сделались свидетелями

этого исторического сближения. Всё-таки вам наверняка есть

что друг другу сказать, а быть может, совершить православное

замирение, все одно как в прощёное воскресенье.

– Персонально нас друг другу никто никогда не представлял, – сквозь набитый рот пояснил Александр, – про себя могу

лишь добавить, что никогда не горел особым желанием познакомиться с бывшим или пусть всё ещё настоящим российским

императором. Слухами ведь не только планета Земля, но и целая Вселенная полнится, знаю, какие он сплетни про меня, где

не следует, наворачивал. К тому же мы ведь в разных колхозах

работаем, поэтому неудивительно, что до сих пор не оказались

знакомыми. Порядки у нас достаточно строгие, по собственной

воле за пределы хозяйства не выскочишь, можешь и к штрафни-кам лишний раз загреметь. А пустое знакомство не стоит таких

136

неприятностей, мы все равно не поймём, не простим, не полю-бим друг друга.

В этот свободно плетущийся разговор тут же встрял неугомонный проныра Кашкет. Несмотря на все предостережения и

запреты комдива, он немедленно принялся выяснять:

– Не хочу показаться нескромным, но всё-таки мне интересно, неужели вы на том свете не отдыхаете, неужели по-крестьянски ишачить приходится? И потом, что у вас там за колхозы

такие, по всему вижу что-нибудь наподобие нашего «Промнавоза», деньжищи, небось, лопатами загребаете? Я посмотрю и

махну, может, следом за вами, давненько подыскиваю себе до-ходное место.

Брательник Владимира Ильича кинул небрежно взгляд на

любознательного Кашкета, налил себе под завязку гранёную

стопку свеженькой водочки, опрокинул её и сказал иронично:

– Это ты здесь, чудак, отдыхаешь. У нас так придется спину

заламывать, что проклянешь ту минуту, когда на том свете нечаянно вынырнул. Мы даже спать никогда не ложимся, у нас же

нет ни луны, ни солнца, поэтому нет ни ночи, ни дня – имеем

сплошное рабочее время. Бывает один небольшой перерыв на

обед и другой – на дальнейшую выгрузку, по принципу самосва-ла, вот и все удовольствия. Про свою балалайку можешь забыть, черти её в преисподней сразу под сковородкой и спалят, лучше

оставляй инструмент для друзей, всё одно он тебе не понадобится. А насчёт денег, это ты развеселил меня капитально. Деньги, которые здесь накопил, аккуратненько пересчитают, и чем больше окажется их, тем азартней работа у чертей начинается, пока

дебет с кредитом не состыкуется. На моих глазах заставляли одного олигарха, которого Абрамовичем величали, американские

доллары лопать и козьим молоком запивать. Не поверите, Кар-лом Марксом клянусь, до зелёного поноса довели бедолагу. На

втором миллиарде олигарх обломался и сам в казан с кипящей

смолой запросился. Вот только не знаю, пошли ему на уступку, но скорее что нет.

Ординарцу сразу же не глянулся хамоватый брательник во-137

ждя, возмутила не только прожорливость, но и показная надмен-ность, видимо проистекающая от кровной близости к Ленину.

Петька решил направить разговор в подобающее настоящему

моменту русло и потому рубанул Александру, что называется, про между рог:

– Какие могут быть между тобой и царём представления, ведь

это же его венценосный папаша настрочил приговор всей компании, устроил прощание с белым светом под виселицей. Можешь

лично выразить благодарность последнему распорядителю дома

Романовых за оказанную честь и чудесный набор ритуальных

услуг. Верёвка-то хоть зашморгнулась по-человечески, гвардей-цы не поленились подручные снасти хорошенько намылить?

Такого радикального развития застольной беседы никто, разумеется, не ожидал, и в компании наметилось неловкое смущение. Выручило, как всегда, хорошее воспитание. Обстановку

разрядил взявший слово Его Величество Николай:

– Знаете, Пётр Елисеевич, мой венценосный батюшка по собственной прихоти никому приглашений на казнь не выписывал, он исполнял священный свой долг, во имя торжества справедливости в нашем богохранимом Отечестве. Вам, должно быть, известно, что во время коронации будущий царь присягает России

стоять на страже закона. И не вина моего, как вы презрительно

выразились, папаши, что дворянин Александр Ульянов престу-пил государев закон, тем самым изволил по личному усмотрению решить свою горькую участь.

Петька с показным вниманием, не перебивая, выслушал

царя, но про себя отметил, что Николай держит себя и высказы-вается довольно высокомерно, как будто все перед император-ским родом непонятно в чём виноваты. Как будто это не семейство Романовых больше трёх веков единовластно правило бал в

огромной стране. В итоге, без посторонней помощи, а только по

собственному малодушию и дурости, профукало великую дер-жаву, доцаревало до Ипатьевского подвальчика и благополучно

откланялось. А потому, дабы их благородие не строило из себя

картину «Непорочного зачатия», ординарец развязано шлёпнул: 138

– Тогда давайте считать, что и вашу венценосную семью пустили в расход для торжества справедливости. Я даже думаю, что и с небом отношения у дома Романовых не шибко сложились. Ведь не стал же Господь покровительствовать августей-шим помазанникам, не простёр защитный покров над обречён-ным семейством. Стало быть, не только богоносный народ, но и

силы небесные отступились от вас.

Василий Иванович не на шутку встревожился от нелепо воз-никших разборок на столь ответственном ужине. Даже нельзя

было представить, каким образом отреагирует на Петькино

хамство царь Николай. Впору было ожидать, что оскорблённый

император поднимется и отправится восвояси в таинственный

лес. А уже как отреагирует на этот скандал Верховный Распорядитель, комдив не то чтобы не знал, он даже не допускал самой

возможности Его негодования. Поэтому Чапаев в срочном порядке задействовал примирительную дипломатию:

– Дорогие мои, вы чего это враз побесились, зачем старое

ворошить. Сейчас Кашкет с Аннушкой ушицы свеженькой на

стол подадут, посидим по-семейному, за жизнь от души покалякаем. Ну-ка, ребятки, тащите сюда казанок да раков краснющих, приправленных духом укропным. У нас, Николай Александрович, такие роскошные раки в озере водятся, что не стыдно и к

царскому столу подавать. Едва ли где сыщется более щедрая, более милая и пригодная для русской души сторона, нежели в

нашем Разливе. Здесь блаженствуешь, словно в раю, когда бы

покончить с войной, управиться с революцией да всех вас забрать сюда и жить в свое удовольствие. Повсюду столько ягод, столько грибов и зверья непуганого по лесу шастает, что можно

для еды ничего самому не выращивать. Бери у природы, не ле-нись только стряпать.

– Насчёт зверья сразу предупреждаю: всё что угодно, только

не это, – забеспокоился царь, – умерьте, советую, по отношению

к мясу свой аппетит. При подведении общих итогов, за каждую

загубленную особь спросят по самые не хочу. Один мой знакомый барон в бытность свою к жареным гусям весьма пристра-139

стился, вот они теперь и клюют его без перерыва, разумеется, куда следует. У него уже вместо задницы две обглоданные ко-стяшки остались. Чего только ни делал страдалец: и извинялся, и пощады просил, обещал закормить отборной пшеницей, – а

те знай себе долбят, аж искры секут. А по поводу «старое ворошить», я вот что скажу, Василий Иванович. Это оно для вас старое, а для меня единственное и неизбывное, вечно болящее. Эти

негодяи кровожадней, чем дикие звери, с нами расправились. Не

пощадили даже цесаревича Алексея, непорочного ребёнка жизни лишили.

Николай достал из брючного кармана батистовый, с вы-шитой царской монограммой, платок и тщательно промокнул

просветлённые детской обидой заплаканные очи. И даже в императорских слезах было столько достоинства, такая благородная печаль сопутствовала им, что Василий Иванович от чистого

сердца позавидовал необыкновенно красивому горю этого недо-ступного Богом избранного человека.

– Я всего ожидал, – продолжил Романов, – всё мог предположить, но такой жестокости, такого неслыханного варварства, воля ваша, предвидеть не мог. Вы не опасаетесь, что после ди-чайшей расправы над нами у власти не осталось никаких пре-пятствий для совершения любых, самых чудовищных преступлений?

Вопрос императора повис без ответа, потому что задан был

всем. А за совершённое злодеяние спрашивать следует всегда

персонально. Потому что люди еще с библейских времен, поби-вая несчастных каменьями, научились уходить от личной ответственности. Такая расправа не позволяла установить, чей именно камень оказался смертельным. Вот и получалось, что никто

не нарушил самую главную заповедь: «Не убей!».