Гости, неумело скрывающие душевное разочарование по результатам несостоявшегося судилища, без лишних слов и неу-204
местного энтузиазма уныло поднялись из-за стола. Поочередно
поручкались с легендарным комдивом, по традиции обменялись
интернациональным победительным жестом с зажатым у плеча
кулаком и потопали восвояси по лесной извилистой дорожке.
Ни раскаты зловещего грома, ни первые крупные капли дождя не могли разогнать безнадёгу, что волчьей хваткой вцепи-лась им в горло и не давала надежды на продых, хоть на малый
глоток торжества коммунизма. Не знали, не понимали, конечно, они, что коммунизмом как раз и был их исступлённый нечелове-ческий труд. Этот дурман оголтелой работы, как способ прожи-вания мелькающих дней, без должной награды за труд, может, и
был, и являлся ярчайшей вершиной их советского житья-бытья.
И это тоже извечная драма, никогда не решённый вопрос: что
дороже для благодушного человека, что способно приносить
наибольшее удовлетворение – давать или брать? Казалось бы, проще всего единовременно давая и брать, но тогда не получится испытать величайший восторг, тотальное к жизни презрение.
Но это уже между прочим удел святых и юродивых.
Долго сидел за омытым грозою пеньком насквозь промок-ший Василий Иванович. Он даже не обратил внимания, как из
небесного корыта окатило Разлив шрапнельной россыпью града, как остервенело хлестали его по щекам тугие ветви холод-ных дождевых струй. И всё сидел, прямо смотрел перед собой
ничего не видящим внутренним взором, пробираемый мелкой
дрожью от внезапного ненастья и невыразимой внутренней сту-жи. Бесполезной оказалась серая каракулевая бурка, которую
предусмотрительно доставил денщик ещё при начале потопа
и которая теперь оплывшим мокрым квачом распласталась на
залитой дождевою водою скамейке. Едва ли и Анкины тёплые
груди способны были в эту годину глубокой печали отогнать от
сердца лютую сердечную стынь.
– Командир, – в который раз уже из сухого шалаша голосом
заботливой няньки тоскливо отозвался Кашкет, – ведь наверняка
заболеете, неровен час чахотку прихватите, было бы из-за чего
над собой измываться. На кой чёрт сдались вам все эти электро-205
станции и ленинский план, чтобы осчастливить ими неблагодар-ное человечество. Давайте лучше на балалайке для вас что-нибудь для души поиграю.
Когда озноб перешел в состояние зубодробильной трясучки, Василий Иванович тяжело стащил с себя доверху залитые дож-дем сапоги, поочередно вытрусил из них вездесущую воду и, не
оборачиваясь, побросал в сторону шалаша, предвидя наперёд, что стерегущий Кашкет тотчас подхватит и начнёт приводить их
в порядок. Такая же участь постигла и габардиновые галифе, из
которых ещё в начале дождя был предусмотрительно эвакуиро-ван мобильный телефон.
Неожиданно Чапай, в мокрых семейных трусах и прилипшей
к груди гимнастёрке, выскочил одним прыжком на центральный
пенек, резко выхватил из чехла кавалерийскую шашку, сделал
пару отчаянных с присвистом махов и стремительно загородил
в ножны клинок. Буйную его, открытую всяким ветрам шишко-ватую голову, в который раз за последнее время, пронзила гнету-щая мысль о невозможности принципиально изменить что-либо
в окружающем мире. Что лишало положительного смысла и его
собственную жизнь, и суровую до безобразия революционную
борьбу. Однако в закалённом бесконечными боями командирском сердце оставались непоколебимая ответственность, долг
перед близкими, перед однополчанами, перед памятью погибших товарищей, наконец. И Чапаев, будто после отобравшей все
силы безжалостной сечи, едва держась на босых с синеватыми
прожилками ногах, направился к командирскому шалашу.
В незамысловатом лесном жилище примирительно пахло
нежностью сена, благоуханием сушёного разнотравья, пёстры-ми пучками развешанного Кашкетом под камышовой кровлей.
Не только на случай нечаянных хворей, но и просто для зава-рочных ароматов. Молча разделся легендарный комдив донага, укутался в запасную Анкой пошитую тёплую бурку и, так же ни
слова не обронив, погрузился в сладкое, врачующее тревожную
душу забытьё.
В ушах послышался далёкий перезвон колокольчиков хру-206
сталя – верный спутник несущейся в неизвестность дороги. За-мелькали верстовые столбы, полустанки, и вот прямо перед собой он увидел добродушное лицо убиенного Николая Романова, который мягко трепал его за плечо и ласково говорил: «Василий, вставай, пора на работу».
Чапаев со всей ясностью осознавал, что подобная встреча
могла состояться где угодно, но только не на Земле. Стало быть, Господь, не предупредив, принял решение отозвать его навеки
к себе. «Всё-таки поступил он не совсем по-приятельски, – подумал Чапай, – мог бы, конечно, заранее подсказать, чтобы и по
службе, и в семье сделать последние распоряжения». Но не было
страха, не было ни капли печали, не было положенной в таком
случае жалости об оставленных людях. Почему-то не возникло
естественного любопытства, не появилось желания прикинуть
в уме, разобраться, что ожидает теперь впереди, какими сюр-призами встретит Создатель. То, что жизнь пока не закончилась, вселяло некоторый оптимизм, но зачем, почему она не закончилась, абсолютно не интересовало комдива.
– На работу, так на работу, – покорно согласился Василий
Иванович и так же, как все находящиеся в просторной военной
мужской казарме, стал обряжаться в новую зелёную робу, услужливо поданную Николаем Вторым в протянутой руке. И покрой
комбинезона, и размер мягких тапочек – всё на удивление ладно
совпадало со статью комдива, и даже маленькая гребёночка для
причёски усов обнаружилась в потаённом нагрудном кармане.
Более того, драгоценный мобильный телефон, подарок товарища Фрунзе, тоже благополучно оказался при нём. Внутренний
голос настойчиво шептал на ушко Чапаю, что с телефоном ни в
коем случае не стоит на людях светиться, хотя бы до той поры, пока не опробует связь с заветным девятизначным абонентом.
Где-то вдали, сквозь долготу расстояний и толщу переборок, по-корабельному ударила вахтенная рында, и одетые в зелёные
комбинезоны товарищи, молча толпясь у входных дверей, стали скоренько выталкиваться на дежурное построение. Вместе
со всеми, увлекаемый потоком людей, комдив пробирался по
207
сложным переходам и лабиринтам со ступенчатыми маршами и
скользящими спусками, пока наконец не оказался на геометри-ческом плацу верхней палубы огромного космического скорохода, очертания носовой и кормовой части которого едва улав-ливались в синеве фосфорического неба. Два мощных носовых
прожектора прорезали для лайнера космический путь, небольшой третий фонарь на самом кончике верхней мачты сварочным
светом сигналил морзянку для идущих на встречных курсах ко-раблей.
Экипаж скорохода по-военному быстро справился с построением, и даже Василий Иванович с бывшим царём нашли себе
место в расчётном строю. «Сейчас, наверное, заставят присягу
принимать, – подумал Чапай. – Интересно, как у них здесь относятся к новобранцам, дедовщиной не травят? Клятв никаких
даже под смертельной угрозой не собираюсь давать, пока сам не
пойму, чем они на корабле занимаются».
И вот откуда-то с верхней рубки послышалась усиленная ре-продуктором команда: «Романов, доставьте новичка к капитану, всему личному составу приказываю организованно разойтись
по служебным постам. В добрый путь, дорогие товарищи».
– Не дрейфь, Василий, – участливо ободрил комдива торопливо идущий впереди Николай Александрович. – Вспомни, на
сопках Маньчжурии и не такое случалось. Капитаном на нашем
космическом лайнере несёт почётную вахту прославленный адмирал Нельсон, прекрасный флотоводец и герой бесчисленных
морских баталий. Человек он, как я уже убедился, безупречно
справедливый, настоящей матросской закалки, ты обязательно
найдешь с ним общий язык. Наверняка, он вполне осведомлен о
твоих боевых заслугах и, быть может, как знаменитого командира, сразу назначит баранов пасти.
– Скажешь тоже, каких ещё на хер баранов, – вылупив глаза, заерепенился уязвлённый по самолюбию комдив, – я терпеть
издевательств даже от адмирала не стану, не для того полным
Георгиевским кавалером закончил империалистическую войну
и в гражданскую капелевцам скучать не давал. И что это за ко-208
рабль непутёвый у вас? На нём, выходит, и поля есть, и реки, раз
баранов разводите, может, даже и жабы зелёные есть? То-то комбинезоны у всей команды мне сразу показались подозрительно
знакомого цвета.
– Нет на нашем корабле, Василий, ни рек, ни озер, и жаб, тобой презираемых, тоже здесь нет. Неужели ты еще не прозрел –
это же командирский диспетчерский лайнер. За нами закреплена
пара десятков звёздных галактик, вот мы и дрейфуем, помаленьку присматриваем, если честно сказать, обслуживаем их. Я, до
визита в благословенный Разлив, проживал на одной из планет
созвездия Спелых Бамбуков. Теперь повышение вышло, пересе-лили сюда, мою гальюны на двенадцатой палубе, где располага-ются астрономы и скрипичных дел мастера из славного итальян-ского местечка Кремона. Честно признаюсь, служба на Спелых
Бамбуках была мрачноватой. В нашем краснознаменном колхозе
«Тихие Заводи» занимались зачисткой грехов у вновь прибыв-шей публики. Постоянное кипячение вонючей смолы, каленье
жаровен – всё это входило в мои непосредственные обязанно-сти. Но более всего досаждали крики и вопли обрабатываемых
грешников. Такого насмотрелся против собственной воли, такого наслушался, что, случись заново оказаться на родимой Земле, ни секунды не медля, заточил бы себя в жесточайшую схиму.