благоразумие и подозреваю, что оно на Земле совсем ни к чему.

Хорошо, когда есть возможность проживать интересную жизнь

по своему усмотрению, для нас это важнее всего. Сейчас воз-вернёшься обратно в дивизию, обо всём, что случилось с тобой, ни гу-гу. Командир ты толковый, оперативную обстановку сам

хорошо понимаешь. Отправляйся в прошлою жизнь.

Очнулся Василий Иванович в жутком поту, в напрочь вымок-шей бурке, едва ли не такой, что сушилась на бельевой верёвке

поблизости от шалаша. На дворе вечерело, закатное солнце окра-сило горизонт и небо над ним широкой палитрой полыхающих

зорь. В эту минуту настолько желанным, родным и прекрасным

показался Разлив, что легендарный рубака, не стесняясь, уронил

скупую слезу.

«Что же это было со мной, – подумал Чапай, – сон ли, какое-то наваждение или в самом деле пришлось наведаться на

другую сторону света и лично познакомиться с тем, что ожидает людей впереди? И как теперь жить с этим свалившимся на

голову знанием? Может, в самом деле перестать валять дурака и

по совету Николая Романова заточиться в жесточайшую схиму?

Ещё не поздно неустанной молитвой заслужить себе будущее в

каком-нибудь милом местечке, чтобы не сделаться потом тарака-ном или до скончания веков не ковыряться в дерьме».

Долго ещё лежал в шалаше притихший комдив, обуреваемый

напором неподдающихся простому решению человеческих дум.

224

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Уже денщик тихонечко занёс и подвесил под потолком заж-жённый керосиновый фонарь, неизвестно по какой причуде называемый в народе «летучая мышь». Уже из леса начали доноситься первые звуки ночной таинственной жизни, а Чапай всё не

поднимался, мучительно соображал, какие выводы полагается

сделать, как распорядиться собой после недавней феерической

экскурсии. Ведь удалось же как-то адмиралу Нельсону сохранить армейское положение и заступить на почётную капитан-скую должность в рулевой рубке космической субмарины. Или

тем же скрипичным и прочим музыкальным мастерам предоставили возможность продолжать заниматься любимым своим

ремеслом. Стало быть, существует нормальная возможность со-вмещения земной человеческой деятельности с грядущей предвечностью. Наконец, не придя ни к какому положительному

заключению, комдив вздохнул полной грудью, расправил усы и

негромко окликнул Кашкета.

Денщик, преданно отиравшийся неподалеку, тотчас подал

свой голос и тихонько, бочком пробрался в шалаш.

– Настроение нынче что-то паршивое, – пряча улыбку, заметил Чапай, – сыграл бы что-нибудь для своего командира, давненько не слышал твоей балалаечки.

– Уж и не знаю, как развеять вашу тоску, Василий Иванович.

Судя по всему, любимая наша рапсодия «С одесского кичмана»

едва ли придется ко времени, тут надо исполнить что-либо очень

щемящее, тонко берущее за душу. К вам в последнее время трудно бывает приладиться. Раньше я наперёд узнавал любые желания своего командира, а теперь не могу – всё мечтаете о чём-то

никому непонятном. Такое впечатление, что каждый день к самому Карлу Марксу на доклад собираетесь.

Кашкет бережно снял с камышовой стены шалаша подве-225

шенную за головку концертную балалайку и тщательно протёр

её висевшим рядышком полотенчиком. Поудобней уселся на

своём топчане и принялся сосредоточенно подстраивать сердо-больную трёхструночку. Пробные прикосновения, как одинокие

капли дождя, украдкой вплелись в звуковую палитру вечернего

Разлива. Даже отдалённый жабий переквак начал приобретать

какую-то художественную осмысленность в нарождающемся

музыкальном калейдоскопе.

– Ты у меня всё-таки однажды доболтаешься, определю я

тебя в передовые окопы на доклад к Карлу Марксу, вот там и сба-цаешь «С одесского кичмана», будут тебе и пряники с повидлом, и кофе с молоком. Много чего ещё ожидает тебя, дурака, впереди, ты уж поверь своему командиру. Наш Разлив ещё таким раем

покажется, белугой завоешь при любом воспоминании о нём. А

послушать сегодня мне хочется романс из булгаковской «Белой

гвардии», сколько можно разную дрянь на своей балалайке ная-ривать. Есть что-то в белогвардейских грёзах про белые акации

и гроздья душистые от весны моей юности. У нас под южным

солнцем до одури в начале лета акации цвели. А ещё в семина-рии поп, приехавший из Украины Закон Божий читать, необыкновенно вкусно из цвета акаций варенье варил. Быть может, он в

Андреевской церкви служил, что неподалеку от дома Турбиных

расположена. Чудаковатый был поп, без поросячьего сала даже

в Великий пост не умел обходиться, трескал втихую, запираясь

в семинарском сортире. Мы, не будь дураками, пробуравили но-жиком дырку в доске и подловили его на горячем. Застигнутый

врасплох салоед, не торгуясь, пятерки нам по успеваемости ставил, боялся, чтобы архиерею про его шалости не доложили.

– Вы никак батюшкой, по младости лет, имели намерение

сделаться, Василий Иванович? – изображая недоумение, будто

впервые слышит, поинтересовался Кашкет. – Представляю вас в

бурке на лихом скакуне и как вы по алтарю, вокруг Святого престола, размахивая кадилом, гарцуете. Видит Бог, православие в

вашем лице потеряло новоявленного Победоносца. Может, до-бьём капелевцев и вместе махнем на приход? Я при вас хоть по-226

номарём, хоть регентом готов службу исправно нести, глядишь, и для себя, горемыки, постами с молитвам отпущение грехов

заслужу. Больно уж в раю повидаться с брательником Ленина

хочется.

Из разрозненных звуков, как из осколков драгоценного сосуда, сосредоточенный денщик начал лепить волшебный силуэт прекрасной музыки. И вот уже в шалаше, заполняя Разлив

мелодией тончайшего рисунка, расцвёл непревзойдённый белогвардейский романс. Всё-таки непостижимое существо человек. Сколько раз в своей фронтовой жизни легендарный комдив

кромсал и крушил капелевских офицеров, а вот сейчас, так же

самозабвенно и неистово, наслаждался благородством хрустальных их душ.

Выслушав до конца белогвардейский романс, Чапай выразил

глубокую признательность таланту исполнителя и как бы продолжил прерванный разговор.

– Болтаешь, дуралей, что ни попадя, как бы жалеть потом

не пришлось, – по-отечески предостерёг исполнителя Василий

Иванович. – Времена такие приходят, что каждому бойцу хорошенько задуматься следует, чем заниматься он станет после

победы над капелевцами. Я бы на твоём месте в артисты подался, здесь не может быть никакого сомнения. Говорят, в Москве

режиссёр один замечательный объявился, по фамилии Станис-лавский, к вешалкам очень неравнодушный. Вот бы тебя главным распорядителем вешалок взять и назначить, поди ни один

крючок без дела не пустовал бы. Ну а если без шуток, скажи

мне, что у нас в целом с искусством в дивизии происходит. Как

оно служит великому народному делу, как оправдывает надежды

революции.

– Ничего такого особенного с искусством в нашей дивизии не

происходит, – невозмутимо сообщил денщик, – всё идет по заведённому распорядку. Композиторы сочиняют музыку, поэты, как им полагается, пишут стихи, артисты играют на сценах спек-такли. Те, которые революцию славят, в президиумах на собраниях сидят, а те, которые истину добывают, тоже, похоже, сидят, 227

но писем любимым не пишут. Попадаются отдельные умники, большей частью из тех, которые белокостной болезнью страдают, так они лыжи тихонько в сторону капелевцев навострили, мечтают при их благородиях звёзды с неба хватать. Скатертью

дорожка, как говорится. Фурманов, не будь идиотом, распорядился в армейском клубе трёхактный балет «Семён Будённый»

всем на зависть поставить. Может, и меня на заглавную роль

пригласит, я уже на всякий случай не бреюсь, усы для сходства

пушистые отпускаю.

При этом денщик зажмурил от предвкушаемого удовольствия левый свой глаз и провёл большим пальцем по едва наметившейся щетинке будущих роскошных усов. Быть может, в эту

минуту он увидел себя на мавзолейном подиуме, может, даже

принимающим военный парад из чеканящих по брусчатке кова-ных армейских сапог.

– Правильно мыслишь, Кашкет, последнее время стал заме-чать, что в тебе прибавляется революционной закваски. Мы ведь

почему с беляками боремся, мы какую жизнь в дивизии наладить хотим? По Марксу и по моему разумению, люди искусства

призваны служить своему народу. Именно служение рабочим и

крестьянам должно сделаться при коммунизме главной задачей

для творческого человека.

Василий Иванович с удовлетворением отметил про себя, что

уже полностью готов не хуже Фурманова заведовать политуче-бой не только среди рядового, но и командного состава. Возникло приятное ощущение, будто он и сам причастен к написанию

«Капитала».

– Удивительное дело, – своим чередом не сдавался своенрав-ный денщик, – хорошо помню, как убелённые сединами профессора страстно призывали, заклинали студентов служить одному

только вечному искусству. Делали это, доложу вам, весьма убедительно, и, признаться, многие охотно верили им. Согласитесь, в призывах почтенных наставников был здравый смысл. Зачем

же служить тому, кто в твоих услугах, быть может, и не очень

нуждается.

228

– Эх ты, недотёпа, неправильно вас учили, совсем не по-революционному, категорически запротестовал Чапай. – У тебя же

есть голова на плечах, сам рассуди. Личный состав не покладая

мозолистых рук содержит служителей муз: кормит их, одевает, строит больницы, жильё. Вот за всё это благодарное искусство

и должно не оставаться перед щедрым народом в долгу. Всегда

справедливо ожидать, чтобы на добро отвечали добром. Если я

проявляю ежедневно заботу и снабжаю ездовую кобылу непло-хим фуражом, должна же и она отвечать благодарностью.

– Может, вы и правы, Василий Иванович, но сравнивать