тебя, чтобы не засиживался по ночам в штабе с молодыми девча-тами. Не ровен час – под покровом темноты накроет противник, на том и закончатся все твои беспокойные мытарства между чёртом и ладаном. От нас возвернуться, в самом деле, не просто, но

ведь силком мы к себе никого не затягиваем. Живите на Земле

хоть тысячу лет, как при старом паромщике Ное. Удавалось же

вашим далеким пращурам не торопиться к нам в гости.

– За Вашу заботу спасибо, Отче наш, – начал вежливо откла-ниваться Василий Иванович. – Только захватить меня врасплох, за здорово живёшь, у противника не получится. У меня дозоры

в секретах стоят, из самых надёжных, самых отважных бойцов.

Я с ними и собственной кровушки на полях сражений немало

спустил. Всё одно мы первыми с беляками покончим, отправим

их к Вам на последнее исповедание. Вот тогда и убедитесь, какая

там нечисть, один к одному, как на подбор собралась. Премного

благодарен, что меня грешного не забываете, однако время под

горло берёт. Возле шалаша, небось, ординарец давно на докладе

стоит. Не серчайте, на службу пора, негоже командиру примеры

разгильдяйства бойцам подавать.

Откланявшись, по строгому чину Георгиевского кавалера, Чапай неторопливо опустил заметно разогревшийся от долгой

беседы мобильный агрегат в глубокий карман галифе и в который раз обратил внимание на одно загадочное обстоятельство.

Во время сеанса телефонной связи с Создателем комдив постоянно испытывал странное ощущение физической близости, яв-29

ственное Его присутствие буквально на расстоянии вытянутой

руки. Несколько раз даже ловил себя на внезапном желании протянуть руку и прикоснуться к собеседнику. Но лишь только мобильная связь обрывалась, таинственный абонент молниеносно

удалялся куда-то в поднебесье. Вот эта иллюзия близости Создателя и иллюзия молниеносного Его устранения по какой-то

ракетной траектории была настолько убедительной, что Чапай

всякий раз обращал свой недоумевающий взор в бесконечную

небесную даль.

На сей раз, по странному стечению непостижимых без хорошей выпивки обстоятельств, он увидел высоко над озером плав-но скользящего молодого ястребка. Распластав упругое перо ре-жущего воздух крыла, тот стерегуще высматривал прозрачные

воды Разлива, готовый в любую секунду поразить подуставшего

от праздника жизни обитателя древнего озера. Неожиданно ша-лая мысль посетила комдива: «Быть может, это и есть преобра-женный Создатель, от такого штукаря чего угодно дождёшься».

Глядя не отрываясь на парящего ястребка, Василий Иванович легко, словно юнец, соскочил с ольховой коряги и, понятное дело, испытал глубокое удовлетворение от ощущения под

ногами земной тверди. Хотел было подхватить походную бурку

и направиться к командирскому шалашу, но остался верен строго заведённому распорядку и принялся выполнять инициативно

возложенный на себя комплекс физических упражнений.

Он добросовестно проделал знакомые каждому физкультур-нику круговые вращения рук, совершил глубокие поясные на-клоны. Потом по-молодецки, будто скачущий мячик, преодолел

череду упругих приседаний, наслаждаясь тугим скрипом хромовых трофейных сапог. И в довершение привычным рывком

оголил навострённую шашку, сделал несколько с присвистом

атакующих махов и лихо вогнал в ножны клинок. Только после

окончания всех добровольно принятых на себя физических нагрузок комдив накинул каракулевую бурку и стремительно направился вверх по откосу, к известному всей дивизии чапаевско-му шалашу.

30

Горящих и неотложных забот впереди предстояло бесконеч-ное множество. Ещё не все распоряжения командира оставались

должным образом принятыми к исполнению в связи с предстоящим генеральным сражением. Ещё планировали с Фурмановым

объехать передовые эскадроны, провести партийные собрания, настроить личный состав на решительный, революционный лад.

Да и с ординарцем предстоял тяжёлый, нелицеприятный разговор: надо же, наконец, положить предел его безрассудству, иначе

и себя, и, чего доброго, самого Чапая под трибунал подведёт.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На широкой лесной поляне, обрамлённой стеною вековых деревьев, под всеми парами кипела по-военному походная жизнь.

Прямо против входа в командирский шалаш, на расстоянии не

более десятка шагов, за большим, в три обхвата, дубовым пеньком, окружённым тесовыми лавками, суетился над разогретым

самоваром чапаевский денщик. Долговязый, охламонского вида

детина в вылинявшей гимнастерке что-то сварливо бормотал

себе под нос, остужая резкими помахиваниями припёкшиеся ладони.

В ряду всевозможных отличительных несуразностей, харак-теризующих экзотическую натуру денщика по прозвищу Кашкет, самым неоспоримым его достоинством было умение залихватски играть на трёхструнной балалайке. Ещё не придумали

на свете такой музыкальной мелодии, которую балалаечник не

способен был изобразить с первого наигрыша, в самом виртуоз-ном разрешении. Лишь только за эту незаурядную способность

Чапай делал ощутимые поблажки Кашкету, на многое закрывал

31

глаза. Хорошо бывает после жаркого боя ополоснуться нагишом

в древнем озере, согреться у костра и послушать вечерком задушевное треньканье балалаечных наигрышей. На правой руке

денщика, в результате ранения, отсутствовал большой и указательный палец, но оставшиеся три, в компании с тремя посере-бренными струнами, с лихвой замещали малый симфонический

оркестр.

Здесь же, у импровизированного кабинетного стола, то бишь

командирского пенька, забавлялся приблудившейся собачонкой

боевой товарищ комдива и бесстрашный сорвиголова ординарец Петька Чаплыгин. Между прочим, почтительно величаемый

в дивизии Петро Елисеевич. Он подманивал псинку кусочком

белоснежного рафинада, добродушно желая приобщить её с помощью сладкой жизни к цирковому искусству. Собачонка дерзко

вскакивала на дрожащие задние лапки, но сразу же теряла неу-стойчивое равновесие и с визгом опрокидывалась на спину, чем

приводила в неописуемый восторг здоровенного красноармейца. Ординарец был живым воплощением четвёртого богатыря, лишь по забывчивости художника не запечатлённого на любимой в народе картине, традиционно украшающей вокзальные

буфеты и дворцы культурного просвещения.

При виде сосредоточенного, приближающегося наступатель-ным шагом комдива в распахнутой бурке на Петькиной по-детски бесхитростной физиономии засветилась счастливая улыбка, отвечающая состоянию «жизнь удалась». Возникало полное

впечатление, что ординарец готов раствориться в отеческих объятиях легендарного командира. Тем не менее без лишней фами-льярности боец выструнился в неподвижной стойке и сделал

под козырёк, демонстрируя готовность тотчас приступить к выполнению любого, самого рискового задания.

– Докладывай, герой, как ночевала дивизия? – без долгих

предисловий поинтересовался комдив, по-петушиному выпячи-вая грудь перед габаритами сияющего молодца.

В ожидании ответа Василий Иванович сбросил за спину, прямо на росную ещё траву, походную бурку. Ловко захватил

32

в обе руки потёртый до бронзовых залысин бинокль и начал рассматривать верхушки ближайших сосен.

То, что Чапай начинал разговор в деловом командирском

тоне да ещё с приставленным к глазу биноклем, было недобрым

знаком – об этом знал любой красноармеец доблестной дивизии.

В данном случае Василию Ивановичу сделалось доподлинно

известно, что ординарца в расположении ночью не было. Само-вольная отлучка за пределы контролируемой территории являлась грубейшим нарушением воинского устава, фактически прямым отступлением от присяги.

Кашкет ещё с вечера стуканул командиру, что Петруха втихаря мотался за линию фронта, чтобы сменять у знакомого беляка за четыре трофейные гранаты золотое колечко для своей

обожаемой невесты, пулемётчицы Анки. По закону военного

времени, дело следовало без промедления пускать в трибунал, и

вопрос этот всю прошедшую ночь не на шутку тревожил комдива. Но вылазка была точно геройской, не в смысле потери четырёх гранат, при очевидной нехватке огневых средств, а в смысле добычи подарка для любимой подруги. К тому же Петька не

единожды своей боевой отвагой сохранял Чапаеву жизнь и, что

самое важное, крепко умел держать язык за зубами. А уж это

по революционным временам сразу тянуло на пару «Георгиев».

Поэтому Василий Иванович отставил бинокль, пристально посмотрел ординарцу в источающие безмерную радость глаза и

задал прямой, как хлопок карабина, вопрос.

– Сам покажешь колечко или дуру станешь ломать? – предельно недвусмысленно поинтересовался Чапай. И перевёл

внимание на пройдоху Кашкета, который с показной бережли-востью отряхивал с походной командирской бурки приставшие

листочки и веточки.

Новость, надо прямо сказать, застала Петьку врасплох. Он

даже в мыслях не допускал такой подлой засады, так как был

абсолютно уверен, что операция прошла без сучка без задорин-ки. Если по-честному, то беляком был двоюродный его брат, Митька. С ним прошло безмятежное деревенское детство, с ним

33

делил беспокойную молодость, и дружба эта никогда не терялась. При всей беспощадности гражданской войны, братья так

и не научились видеть друг друга сквозь крестовины прицелов

стрелковых оружий. Не было серьёзных причин, да и здравого

смысла, разрушать годами скреплённую, живую кровную связь.

Не отыскать в целой округе более удачливого конокрада, чем

Петькин двоюродный брат, поэтому они сообща частенько об-стряпывали гривастые сделки. Не единожды братан втихаря наведывался в расположение чапаевской дивизии. Мог заявиться к