Петьке просто на чай, но более всего для совершения доходных

комбинаций. Две недели назад Митька не преминул поздравить

с днём рождения сердечную зазнобушку почитаемого брата, пулемётчицу Анку. Заявился с роскошным подарком, в виде хру-стящего кавалерийского седла чудесной английской работы, в

заплечном солдатском мешке, и на обратном пути едва не угодил

к чапаевцам в плен. Выручила горячая, из-под белого штабного

офицера уведённая лошадь.

Как бы там ни было, но, после короткого замешательства, Петька всё одно озарился добродушной улыбкой и небрежно достал из верхнего кармана не по чину дорогой гимнастёрки злополучный трофей.

– А чего здесь таиться, можно не только взглянуть, а даже

примерить. Я же не потянул его у своих боевых товарищей, – с

нарочитой беспечностью предъявил на открытой ладони золотой перстенёк ординарец.

Чапаев мельком взглянул на сверкнувший трофей и, подчеркнуто, всем своим видом выражая презрение к золотой без-делушке, кивком головы указал на центральный пенёк.

– Присаживайся, герой, давай почаёвничаем, – скорее приказал, нежели предложил командир. – Не хотелось разговаривать с

тобой как с предателем революции, всё-таки не такого ординарца мне мечталось иметь при себе. Не знаю, как дальше службу

нести получится, видно не судьба рука об руку завершать великое пролетарское дело. Теряем людей, и более всего бывает

досадно, что не только в бою.

34

Кашкет особенно старательно орудовал за командирским

пеньком с дымящимся самоваром, по-звериному ощущая наш-кодившей шкурой, что парочки крепких зуботычин ему не ми-новать – и это при самом фартовом раскладе. О тяжести Петькиного свинцового кулака он знал не понаслышке, врождённая

шельмоватость регулярно способствовала напоминанию его

убедительного веса. Поэтому денщик предусмотрительно поставил для ординарца лучшую, почти без замятин походную

кружку. Вопреки заведённому правилу, ближе, чем к комдиву, пододвинул к Петьке туесок с рафинадом и сушками. Василий

Иванович, щуря глаз, хитро наблюдал всю эту застольную дипломатию и перво-наперво предупредил кулачного забияку, чтобы тот попридержал свой воинственный пыл.

– Тронешь Кашкета – лично спрошу, – коротко заявил, будто

отрезал, Чапай. – Он правильно поступил, не осрамил, не уронил

чести своего командира. Тебе разве неведомо, что нынче беляки

по обоим берегам Урала свирепствуют. В любую минуту могут

начаться военные действия, а мой личный ординарец болтается самовольно за линией фронта, чай распивает с противником.

Ты, дуралей, не только себя, но и Чапая под трибунал готов под-вести, всю дивизию способен из-за каких-то бабских капризов

в два счёта продать. Тебе что же, Анкина юбка дороже нашей

воинской славы? Может, ты и знамя дивизии на какую-нибудь

золотую цацку махнёшь? Давай, доступ в штаб круглосуточно

командирскому ординарцу открыт, тащи своему беляку боевое

знамя, обагрённое кровью погибших товарищей.

– Ну какой из него беляк, – начал со всей непосредственно-стью защищаться попавший в переплёт ординарец, внешним

видом не проявляя никаких признаков душевного беспокойства.

– Это же Митька, брательник двоюродный мой. Я же никогда не

скрывал своего к нему отношения, Василий Иванович. Кабы не

больная мамаша на его холостяцких руках, он давно бы к нам

в дивизию перебег. И потом кони у капелевцев больно уж ладные, Митька не может без заработков оставаться. Вы думаете, ваш вороной Вулкан, гордость дивизии, откуда в штабной ко-35

нюшне по весне оказался? Брательника заслуга, по моей просьбе, как для себя самого подбирал.

У командира, после такого дичайшего откровения ординарца, в приступе гнева затрясся подбородок, бешеной кровью на-лились и без того огневые глаза. Он даже привстал над скамейкой, как готовящийся к атаке чёрный коршун.

– Так ты что же, подлец, выходит, Чапаю белогвардейскую

кобылу подсунул? То-то вижу, она к офицерским аллюрам приу-чена. Да я с тебя за такую подлянку не просто шкуру, а все жилы

спущу, не приму в расчёт никакие заслуги, даже боевые ранения. Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот и оказался Чапай во

вражеском окружении, не надо даже никаких войсковых операций для этого заморачивать.

– Добрый конь, командир, у него под хвостом белое знамя

не намалёвано, – ничуть не смущаясь приступов гнева Чапая, парировал Петька. – Службу исправно несёт, копытами огонь

вышибает. Навряд ли и Фрунзе таким скакуном перед строем

похвалится. Я только не совсем понимаю, мы будем сейчас про-исхождением трофейных коней заниматься или золотому пер-стеньку по справедливости ладу дадим?

– Ты давай не юродствуй, со всем разберёмся, – пообещал, немного угомонившись, оседающий на скамейку комдив. – По

порядку рассказывай, для чего и каким манером завладел золотой побрякушкой на вражеской стороне?

– Скажите, Василий Иванович, разве я не имею права своей

невесте для свадьбы подарок добыть? – в свою очередь поставил вопрос ординарец. – Или прикажете ей под венец в красную

косынку от товарища Фурманова вырядиться? За нашими девка-ми и так скоро начнут бугаи по деревне гоняться, всю дивизию

красными тряпками занавесили, живём, как на ярмарке. Надоело, командир, должна же быть хоть какая-то нормальная жизнь.

У меня от крови багряной кошмары по ночам приключаются, только красной косынки на собственной подруге для полной

комплектации недостает.

Чапаев нервно выскочил из-за стола, пнул сапогом некстати

36

подвернувшуюся собачонку и вплотную подошел к сидящему

на скамье ординарцу. Тяжело, очень недобро посмотрел ему в

ясные очи и негромко процедил сквозь зубы:

– Ты, недотёпа, Фурманова не тревожь, попридержи на поворотах копыта, в контрразведке таким губошлёпам лихо рога за-ворачивают. И запомни: красный цвет – это знамя нашего пролетарского гнева, нашей революционной кровушки. Ничего худого

с твоей Анкой не сделается, если под венец в красную косынку

советской невесты нарядится. Кому, как не вам, ближайшим по-мощникам командира дивизии, подавать молодым бойцам пример пролетарского гнева и верности трудовому народу. Чай не

великая барыня, за будь здоров может и без золотых бубенцов

обойтись, не за ради них мы жизни свои в бою не щадим, не для

этого революцию мировую затеяли.

В незавидном положении оказался бедолага Кашкет, сделавшись невольным участником обретающей политическую окра-ску свары. По правилам революционного жанра, следовало хотя

бы кивать головой в знак солидарности с патриотической речью

комдива. Но Петькин тяжёлый кулак, начинавший заметно сжи-маться в кувалду на дубовой столешнице, не очень способствовал проявлению большевистского гнева.

– Насчёт барыни, это как для кого, – не сдавался настырный

ординарец, – а для меня дорогая избранница – самая настоящая царица и есть, королева ни с кем несравненная. Имей на то

власть, все сокровища мира, не раздумывая, возложил бы к её

точёным ногам и всё одно оказалось бы мало. Вы или не были

молоды, Василий Иванович, или никогда никого не любили?

Да нет для меня в целом свете женщины краше, желанней, чем

Аннушка, и почему это я не имею права подарить ей по случаю

свадьбы золотое кольцо? Как хотите, так и понимайте, готов пойти под любой трибунал, не сбегу, по заслугам понесу наказание.

Петька неожиданно для себя самого вспомнил, как ещё в

школе уважаемая всеми учительница рассказывала про влюблён-ных Ромео с Джульеттой и какое это несказанное удовольствие

– умереть за великую любовь. Ему даже самому захотелось, что-37

бы его расстреляли, но обязательно в жарких объятиях подруги

и чтобы долго потом можно было смотреть, как она рыдает, как

сокрушается над его бездыханным телом и в отчаянии отправляется следом за ним. Правда, куда и зачем отправляется, было

как-то не очень понятно. Может, даже на небеса, однако всего

лучше, если в большую скирду пахучего приуральского сена.

– Может, ты и прав, чёрт тебя знает, – засомневался комдив,

– может, мы и воюем за то, чтобы могли своим любимым самые

дорогие подарки дарить. Только не надо мне пудрить мозги, я

пока ещё в состоянии видеть разницу между вечерней зарёй и

бараньими яйцами. Одно дело подарки невестам преподносить, другое дело – с противником в дружбе якшаться. Если каждый

начнёт между белыми и красными по линии фронта скакать, по своему усмотрению на чай к кому попадя вечерком заворачивать, вся дивизия в балаган превратится. Мы люди военные, присягу перед лицом боевых товарищей давали не для того, чтобы анархию в строю разводить, война таких клоунов быстро

приструнивает. Наказание понесёшь по всей строгости, чтобы

впредь неповадно было. Я умею быть добрым товарищем, но

и командиром строгим не забываю перед знаменем революции

быть.

Самым крупным специалистом по части золотых и серебряных дел среди всего личного состава заслуженно считался проныра Кашкет. Вокруг него, как мухи вокруг варенья, постоянно

крутились какие-нибудь дорогие вещицы. Однажды в отбитом

у беляков офицерском обозе чапаевский денщик откопал старый валенок, доверху набитый ювелирными украшениями. То

был знатный трофей, в награду за который сам товарищ Фрунзе подогнал в пулемётную роту три новеньких, ещё ни разу не

бывших в употреблении «максима» и пару чистокровных дон-ских рысаков. Кони, признаться, каким-то загадочным образом

по-шустрому слиняли из тёплой конюшни. Главный лошадиный

доктор, кавалер бесконечных заслуг перед именем мировой революции, некто Коценбаум Александр Соломонович, не уставал

повторять, что зверюги обожрались некачественной соломы и в

38

одночасье скопытились от сильного вздутия. Однако не знающие устали красавцы-пулемёты и по сей день исправно несли