До самого вечера на скотный двор поздравлять Надю одна за другой приходили доярки, подруги с полеводческой бригады, агроном, садовод Стозаев. А председатель колхоза специально из-за нее приехал с сенокоса на машине.

Смущенно и радостно отвечая на поздравления, Надя в середине дня стала замечать, что в душе ее растет чувство, похожее не то на огорчение, не то на обиду. Долго она не могла понять — отчего это, но, наконец, догадалась. Обидно было потому, что ее не пришел поздравить Леонид Михайлович. Надя удивилась. С Леонидом Михайловичем она была мало знакома. Он жил в соседней деревне и только недели две назад, после объединения колхозов, стал заведовать клубом у них во Внукове. По вечерам Надя работала в библиотеке за десять трудодней в месяц. Строгий Леонид Михайлович изредка заходил порыться в книжках и проверить — вытирается ли на полках пыль. Между ним и Надей не было ни дружбы, ни хорошего знакомства, и Надя попробовала даже смеяться над собой: как это она может огорчаться из-за такого пустяка. Но время шло, а смутное, неприятное чувство делалось все отчетливей. Уж не считает ли Леонид Михайлович, что она плохо работает в библиотеке? Не сердит ли он на нее? Неужели он не видит, как Надя любит свою библиотеку, свои книги. Мимоходом Надя узнала, что заведующий клубом, кажется, уехал в райком комсомола на полуторке, и машина должна вернуться из города вечером. Это ее немного успокоило.

В последние дни у нее было много хлопот: недавно коров свели в одно, только что отстроенное помещение, и они еще не привыкли к новому месту. Но после работы Надя умылась, наскоро поужинала и, как всегда, пошла в библиотеку. Библиотека должна быть открыта с девяти до одиннадцати часов вечера, к этому привыкли и колхозники и эмтеэсовцы, и оттого, что людей награждают орденами, работа останавливаться не должна.

Вечер был темный, беззвездный, только вдали, на скотном дворе, стояло светлое зарево от фонарей. Из окон доносились звуки радио. Всюду играли одно и то же. Надя шла по тропинке, до того наклонной, что иногда приходилось держаться за ограду палисадников, и опавшие осенние листья хрустели под ее ногами, как сухари. В избе Стозаева были настежь отворены окна, и на подоконнике дремала кошка, подобрав под себя передние лапки.

Надя перешла дощатый мостик и повернула к клубу. На ступеньке сидел мальчик лет двенадцати.

— Тетя Надя, «Огонек» есть? — спросил он.

— Не знаю еще. Сейчас разберу почту.

Леонид Михайлович ради экономии запрещал зажигать свет над крыльцом, когда в клубе не было «мероприятий», но сегодня Надя все-таки включила лампочку. Потом она прошла пустынным, гулким коридором мима доски почета, мимо запертого на амбарный замок кабинета Леонида Михайловича и открыла дверь библиотеки.

Надя хотела включить свет, но услышала шум машины и насторожилась. Машина ехала со стороны города. Черные стекла окон постепенно стали светлеть, сделались ослепительно серебряными, и по ним медленно проплыла тень ограды, потом, немного быстрей, тень столба с подкосом и совсем быстро промелькнули тени кустов. Наконец стекла потемнели, и снова стало тихо. Машина прошла прямо, не свернув к колхозному гаражу. Надя вздохнула и зажгла свет.

— Тетя Надя, дай «Огонек», — сказал мальчик, — я только картинки погляжу.

Он был в костюмчике из серого бумажного материала, сшитом совсем как у взрослого, даже с грудным кармашком для часов. Из кармашка торчал конец красной резиновой трубки.

— Карандаш есть? — спросила Надя.

— Нет.

— Ну, на. Только если увижу, что кроссворд пачкаешь, сейчас же отберу.

Мальчик сел за стол и начал перелистывать журнал. Пальцы слюнить в библиотеке строго-настрого воспрещалось, и поэтому страницы перелистывались по две и по три сразу и их приходилось раздувать.

Библиотека была светлая и просторная. Вдоль стен, во всю длину, как в магазине, тянулись полки, выкрашенные баканом и по бакану — лаком. На полках аккуратно, по алфавиту, стояли самые разные книги. Под лампой находился большой стол для газет и журналов, а в уголке — маленький Надин столик.

Еще пионеркой, во время войны, Надя надумала устроить библиотеку, увидев, как тоскуют женщины по своим мужьям и сыновьям. Она прошла по избам, собрала ненужные хозяевам книги, отвоевала у матери одну полку в буфете и наклеила на окошко бумажку с надписью: «Библиотека имени Октябрьской революции. Открыта с 9 до 11 часов вечера». Но читатели не ходили, и Наде самой приходилось разносить книги соседям и читать вслух. А через год книг стало так много, что председателю колхоза пришлось покупать специальный шкаф со стеклянными дверцами. Шкаф находился в колхозной конторе. Читателей становилось все больше и больше. В правлении по вечерам возле Нади толпилось столько народа, что бухгалтер ругался и затыкал уши. И когда построили клуб, Наде выделили просторную комнату.

Надя разложила свежие газеты, в одной из которых была напечатана и ее фамилия, и села за маленький столик. Вчера она увидела у Стозаевых книгу Михаила Ивановича Калинина «О коммунистическом воспитании» и выпросила ее. Книга была почти новая, но один листик кто-то случайно залил чернилами. Надя решила переписать этот лист и вклеить взамен печатного. Только она принялась писать, вошел братишка тракториста Степана.

— Поздравляю вас, Надежда Сергеевна, с высокой наградой, — начал он торжественно и, после небольшой паузы, продолжал: — Курносая, где у тебя книжка про натик? Степан просит. Ему там надо номер какой-то шестерни для коробки передач.

Он подошел к прогнувшимся полкам и вытащил книгу в мягком, матерчатом переплете.

— Подожди, — остановила его Надя. — Не ту берешь.

— Ту самую. Видишь, написано: трактор СТЗ-НАТИ.

— Эта книжка про старый натик, — сказала Надя, — а твой Степан на новом ездит, на пятидесятичетырехсильном. Тебе бы надо знать это. Вот книжка, которую ему надо… Подожди, запишу! Степан домой пришел?

— Пришел.

— Не говорил, машина из города не приезжала?

— Не говорил. А что?

— Бери книжку. И скажи, чтобы руки вытирал. А то как вашим, эмтеэсовским, дашь, в момент автолом или солидолом замажут. Это книжка, а не коробка передач.

Парень ушел, а Надя снова взялась переписывать:

В комнату прошмыгнул босой мальчик и подпихнул своего приятеля боком. Они уселись на один стул, и Надя услышала шепот: «По горизонтали драгоценный камень из пяти букв». Но Наде почему-то на этот раз не хотелось спорить с ребятами, и она снова взялась переписывать:

— Наденька, вот ведь как, а?

Надя подняла голову. У стола стояла ее подруга из животноводческой бригады, Клава. Это была пухлая девушка с ямочками на щеках и с косой, лежащей на голове, как венок.

— А что?

— Счастье-то тебе…

Клава потянулась через стол, обняла и поцеловала Надю, обдав ее запахом теплого сена. Навалившись на стол, ока уронила ящичек с формулярами и чуть не опрокинула цветы. Потом она развернула косынку и достала «Далеко от Москвы». Надя бегло перелистала книгу.

— Вместе читали? — спросила она.

— Вместе.

— Ну, конечно, я вижу, что вместе. Вон сколько пепла между страницами. Ах ты, Клава, Клава! Где про любовь, там и пепла густо, а где про строительство — там нет ничего.

— Так мы третий раз читаем.

— А это что?

— Что?

— Кто это подчеркнул?

Надя протянула подруге книгу. На левой странице была подчеркнута фраза:

— Ей-богу, не мы, — испуганно сказала Клава.

— Уж не дедушка ли Стозаев? — иронически заметила Надя.

— Ей-богу, Надя, мы такими глупостями не занимаемся, — Клава обиделась и надулась.