— Вижу! Вижу!— весело ответил Петр и кинул через плечо:— Нарочного ко мне!

Когда Роман, сопровождаемый штабным офицером, скакал между стройными шеренгами войск, кто-то восторженно закричал:

— Ура Ренцелеву полку! Ура русским героям!

И сорокатысячное войско Шереметева по этому крику подхватило «ура!» столь дружно, что солдаты Ренцеля услышали сей приветственный крик еще в роще и сразу как-то все поняли, что нескончаемому походу конец, что свои рядом, что они наконец не одни. И оттого они так надбавили шагу, что почти побежали, и, когда Роман подскакал к царскому шатру, его полк уже был на другой стороне луга.

Роман лихо соскочил с коня и словно в каком-то восторженном беспамятстве отдал честь:

— Ваше царское величество...— и только после рапорта о счастливом возврате сводного полка поймал вдруг себя на страшной мысли, что честь-то он отдал на австрийский, а не на русский манер.

Но Петр, обычно строгий к соблюдению уставов, не обратил на сие упущение ни малейшего внимания. Роман ощутил на своем плече тяжелую царскую длань, услышал властное:

— Молодцы, не растерялись! Почитай, от трех армий отбились: свейской, французской и австрийской! Через две войны прошли и вышли к своим! Как звать, молодец?

— Роман Корнев, подпоручик.

— Молодец, Корнев! Жалую тебя поручиком!— Царь со свитой помчался навстречу Ренцелеву полку.

Они стояли супротив друг друга, одетые в добротные кафтаны, сытые и обутые, отдохнувшие за годичный перерыв в войне солдаты армии Шереметева и грязные, пропыленные пылью дорог Германии и Австрии, Чехии и Моравии, Силезии и Польши, оборванные и разутые после тысячеверстного перехода солдаты сводного Ренцелева полка. Теперь их осталось еще меньше, но они стояли стеной, плечом к плечу, и если щетина на лицах не у всех была сбрита, то оружие было начищено, как полагалось для царского смотра, и смотрели они смело и твердо, как и полагалось солдатам, многократно смотревшим в глаза смерти.

— Какие солдаты! Да они устоят против любой армии, сир!— льстиво заметил Петру принц Дармштадтский, явившийся в Россию ловить чины и случаи и получивший уже генеральский чин.

— Этих солдат выковала война, принц! Но где найти подобных же генералов?— холодно и насмешливо заметил английский посол при царской ставке сэр Чарлз Витворт.

— Генералы?— весело обернулся Петр.— А вот они!—и показал на строй представлявшихся ему молодых офицеров Ренцелева полка.— Дай срок, господин посол, и из этих молодцов выйдут отличные генералы!

— Только вот отпустит ли вам история такой срок?— процедил сквозь зубы Витворт.

Но Петр уже не слышал его... Он обернулся к неподвижно замершему строю:

— Солдаты! Неслыханная и нечаянная виктория одержана вами! Двенадцать тысяч было вас в начале похода! Остались две! Но вы не сдались шведу, не разбежались по домам! Вы были и остались полком армии российской! Честь вам и слава!

Грохнули приветственным салютом тяжелые пушки, затрещали ружейные залпы, и пороховой дым затянул

весенние сады и черепичные крыши маленького городка.

— Кого это москали так витают? — спросила простодушная молодка у бритого ксендза.

— Дьяволов, которые выбрались из самого пекла! — сердито буркнул ксендз.

— Ну коли у них в армии завелись такие дьяволы, шведу несдобровать! — рассмеялись в толпе. При столь радостных и нечаянных для российской армии обстоятельствах началась кампания 1707 года. А запроданный молк стал в общий строй.

«Польский отель»

«Польский отель» в Дрездене во времена Августа выглядел не каким-то захудалым постоялым двором, а настоящим дворцом, с многочисленными флигелями и пристройками, с маленьким французским садом, деревья в котором были подстрижены под разные геометрические фигуры, точно тут забавлялся какой-то шутник-математик.

В ту апрельскую ночь 1707 года отель едва угомонился и погрузился в сон. Освещен был только садовый флигель, крытой галереей соединенный с главным зданием. Ровный и мягкий свет через высокие венецианские окна падал в сад, освещая причудливые шары и кубы, покрытые первой листвой. В маленькой зале флигеля ярко сияла хрустальная люстра. Огоньки отборных восковых свечей, преломляясь в хрустальных призмах, отражались в натертом до блеска узорчатом паркете. В центре залы, под люстрой, за столиком, покрытым белоснежной скатертью, беспечно восседал любимый камергер короля Августа фон Витцум, в окружении самой пестрой компании.

Вперемежку сидели здесь актрисы французской труппы, прибывшей в Дрезден развлекать экс-короля Августа, и офицеры саксонской гвардии, а по левую руку фон Витцума виднелось знакомое уже нам лицо бронзовой чеканки: то придворный поэт Иоганн Бессер, отпущенный шведами после Альтранштадтского мира на волю, снова занял достойное место в королевской свите. Стол, за которым восседала эта компания, был богато сервирован, однако даже ради столь важных персон хозяин «Польского отеля» не выставил свой прославленный китайский сервиз.

Как ни удивительно, китайский фарфор был поставлен- на угловой столик, за которым четыре незнакомых чужестранца играли в карточную игру гравиас. Двое из этих господ — холеный и надменный вельможа с видимыми следами былой красоты' на стареющем лице и его визави — бледный молодой человек в маленьком паричке с косичкой — беспрестанно проигрывали, а их противники — угрюмый толстый коротышка и блестящий щеголь в роскошном парике, напротив, сгребали в свои кошельки стопки золотых гульденов, и этот золотой звон перекликался со звоном фарфора. Незнакомцы пили кофе — новомодный напиток, который был в те времена далеко не всем по карману. Зато пожилой посетитель, сидевший за столиком у окна в противоположном углу залы, словно иенский студент, тянул кружку темного мартовского пива. Впрочем, хозяин относился к нему не без почтения, и вышколенный слуга наполнял его кружку пивом по первому знаку, с той же услужливостью, с какой кельнер разливал знатным чужестранцам черный кофе.

Любитель пива, судя по всему, кого-то поджидал, потому как стол был сервирован на три персоны, а сам он время от времени поглядывал то на дверь, то на одиноко освещенное окно на втором этаже отеля. Из посетителей он обращал внимание разве что на компанию игроков и явно заволновался, когда один из них, тот самый бледный молодой человек в парике с косичкой, встал и прошел в крытую галерею, соединяющую флигель с отелем.

Любитель пива сделал движение, словно собираясь последовать за ним, но, видимо, передумал и остался на месте, продолжая наблюдать за одиноким квадратиком света на втором этаже...

Свет этот, столь занимавший румянощекого любителя пива, горел в просторной комнате, где за дубовым столом сидел молодой человек с тоненькими французскими усиками, одетый по последней версальской моде, в расшитый золотом камзол и кафтан вишневого цвета. Под стать кафтану были и туфли с высокими красными каблуками.

Наш щеголь совсем было поднялся, чтобы идти в залу, но в последнюю минуту увлекся письмом, которое спешил закончить. Когда за дверью чуть слышно постучали, он совершенно спокойно сказал:

— Войдите!

Но вошел, должно быть, совсем другой человек, не тот, кого он ожидал увидеть. Во всяком случае, на лице господина с усиками возникло явное изумление, когда он увидел игрока с косичкой. Изумление это так и не успело смениться страхом на его лице...

Меж тем в зале садовой ресторации появилось повое лицо. То был князь Сонцев. Войдя в залу, Соацев прямо направился к столику, за которым восседал румянощекий любитель пива, и вместо приветствия с тревогой спросил:

— Я не опоздал, Гюйссен? Наш француз еще здесь?

Наш с вами старый знакомец, барон Гюйссен, тайный русский дипломатический агент, прибывший из Веши на подмогу Сонцеву, утвердительно кивнул головой и показал на освещенное окно.

— Посланец маркиза де Торси, надо думать, скоро закончит депешу и спустится в залу. Кстати, здесь ведет спою игру рыбка и покрупнее!— Барон показал на таинственных игроков, которых опять стало четверо. Сонцев глянул и едва не присвистнул: «Вот так компания!»