— Славяне славянам рознь! — неожиданно вмешался в беседу Мазепа. Правда, гетман вовремя спохватился и вернул своему лицу прежнее безразличное выражение.

— И впрямь, ясновельможный пан гетман, славяне славянам рознь. Коль верить иным европейским историкам, мы, руссы, ведомы в истории европейской еще со времен царя Митридата под именем готов, в то время как вы, поляки, ведете свой род от- пылких сарматов...

— Прошу сиятельного князя извинить меня, но я тоже не поляк, а исконный русич! — горячо перебил Голицына гетман,— И ежели я был в молодые годы покоевым у короля Яна Казимира, то это вовсе не значит, что я коренной поляк. Сын Богдана Хмельницкого тоже служил когда-то у польского короля, но оттого не переменил ни рода, ни отчизны!

«И все же ты охотно подписывал бы свои универсалы как Ян, а не Иван Мазепа,— насмешливо подумал князь Дмитрий, взирая на разгорячившегося гетмана.— И мнится мне, что и Гриць-запорожец, и полковники Кочубей и Искра писали чистую правду, виня тебя в прямых сношениях с неприятелем. Но что решат царь и Головкин, допрашивающие сейчас сих правдолюбцев в Смоленске? Того я не ведаю...»

Здесь, словно уловив мысли Голицына, Мазепа тихонько рассмеялся как бы над самим собой.

— Впрочем, что я тут вам глаголю, Панове, точно оправдываюсь в чем... Ведь сам великий государь доверяет мне! — И Мазепа гордо поправил ленту ордена Андрея Первозванного, первенствующим кавалером которого он состоял.

В это время послышался шум подъезжающей кареты. Затем быстрые и по-военному решительные шаги раздались на лестнице, ведущей на второй этаж. Двери гостиной распахнулись, и на пороге вырос генерал-майор и бессменный полковник Семеновского полка Михайло Голицын, младший брат князя Дмитрия. Как человек молодой (ему не было в ту пору и тридцати трех лет) и не заматерелый в старых обычаях, Михайло Голицын вошел в гостиную легко и свободно, отвесил учтивый общий пойлом гетману и Прокоповичу, обернулся к брату и здесь внезапно переменился. Может, оттого, что старший брат заменил ему в свое время рано скончавшегося отца, а может, и из-за родового уважения к старинным обычаям, князь Михайло словно лишился своей светской свободы и развязности. Он степенно, по-старобоярски перекрестился на висящие в углу образа, затем подошел к старшему брату и почтительно поцеловал ему руку. Князь Дмитрий в свой черед по-отечески поцеловал брата в лоб и тогда лишь осведомился, откуда он и как доехал. Этой верностью старинным обычаям он, князь Дмитрий, как бы подчеркивал силу старинного рода, которой нет и не может бить у таких безродных людишек, как мелкопоместный шляхтич Мазепа, который толком не ведает даже, к какой нации он принадлежит. Князь Михайло прибыл в Киев прямо из действующей армии, и Прокопович, и по-стари-ковски любопытный Мазепа тотчас засыпали его вопросами: где король свейский, где государь, где Меншиков, Шереметев, скоро ли начнется летняя кампания?

И снова вмешался князь Дмитрий, спросил по старинному обычаю:

— Ты, брат, чай, устал с дороги? Да и умыться надобно!

Мазепа понял, что ответов на свои расспросы в этом доме он не дождется, так как то был единственный дом на У крайне, где никто не подчинялся гетману. Потому он с неспешной важностью поднялся и стал откланиваться. Князь Дмитрий в свой черед с отменной вежливостью проводил старого гетмана до порога дома. На улице стоял густой туман, таял весенний снег.

— Как хочешь, Дмитрий Михайлович, но я тебе казаков из своего регимента на работы в Печорской фортеции по такой погоде не дам...— Мазепа зябко поежился, закутываясь в медвежью шубу.

— А ведь швед, пан гетман, приучен воевать в любую погоду! — весело оскалил крепкие белые зубы Михайло Голицын, также выскочивший провожать гостей.

— Что ж, не дадите казаков на работы, возьму монахов и школяров из Лавры,— сухо пожал плечами Голицын.—А государю и Головкину отпишу, что пан гетман строит свои фортеции в Батурине и Белой Церкви, а в Печору казаков не дает!

— Все бы тебе письма писать, княже! И как тебе не надоест! — Гетман выглянул из открытой дверцы кареты, и Михайло поразился, с какой нескрываемой ненавистью уставился Мазепа на старшего брата. Но все-таки придворная осторожность бывшего покоевого короля Яна Казимира быстро взяла в Мазепе верх и вернула притворную улыбку на его лицо.

— Какой же, однако, ты порох, князь Дмитрий! Сдаюсь, сдаюсь! Бери две тысячи казаков на работы из Белой Церкви. Остальных пришлю по первой траве,— И, как-то неожиданно и подленько захихикав, добавил с нескрываемым ехидством: — Совсем запамятовал было, княже! Шпигунчика твоего, запорожца Гриця, его царское величество и господин канцлер выдали мне на полный правеж, с головою. Такая же участь, полагаю, ждет и двух других недоброжелателей моих, Искру и Кочубея! — С тем дверца кареты с изображенным на ней гербом Мазепы — крестом и луною — захлопнулась, и карета как бы растворилась в сыром тумане.

— Сладок для человека хлеб, обретенный неправдою, но после рот его наполнится древесою! — многозначительно пробасил Прокопович и откланялся вслед за Мазепой.

Голицыны остались одни. Здесь уже у них друг от друга не было ни секретов, ни укрывательств. Братья доверяли друг другу так, как только в старинных боярских родах и доверяли друг другу, потому как чувство рода было превыше всего. За обильным ужином Михайло поведал брату все горечи и неудачи зимней кампании. План в Жолкве был принят правильный: генеральной баталии не давать, томить неприятеля на переправах, оголаживать местность. Но выполнен этот план в зимнюю кампанию не полностью. Шведы обошли русскую кавалерию на Висле, переправились через реку выше Торуня и, держась прусской границы, вошли в Литву раньше, чем русские войска, руководимые генералами немецкой службы фон Гольцем, фон Генскином, фон Шаумбургом, отошли. Не задержись шведский король в Гродно и Сморгони для пропитания войска, он вполне мог бы отрезать драгун светлейшего князя Меншикова от пехоты фельдмаршала Шереметева. При одном имени светлейшего князь Дмитрии фыркнул, как кот, которому наступили на хвост. Никаких княжеских достоинств за этим бывшим пирожником Дмитрий Голицын, как родовитый боярин, не признавал. Сказал едко:

— Чаю, Меншиков не очень-то и желал такого скорого воссоединения с фельдмаршалом, потому как ему кость в горле быть под командой столь знатного и заслуженного генерала, как Борис Петрович?!

— Так, так! — согласно кивнул Михайло.— Но сейчас наши Тюренни и Монтекукули соединились и стоят у Шилова, держа передовые разъезды у Минска. Король же из Сморгони перешел в Радошковичи, тоже поближе к Минску. Думаю, летом двинется он прямо на Смоленск, имея конечной целью Москву.

— А вдруг завернет на Украину? — задумчиво произнес старший Голицын,— Я прямо тебе скажу, братец: поджидает его здесь некий хитрец, у которого в гербе изображена луна — переменчивое ночное светило! — И князь Дмитрий поведал брату о доносах на Мазепу, идущих со всех сторон, и о своих собственных опасениях.

— В военном совете о походе свейского короля на Украйну не говорили,— сказал Михайло.— Но коль Мазепа его позовет, король Карл по врожденной своей легкости может, пожалуй, и поворот сделать! — согласился Михайло с братом. И, уже укладываясь спать, спросил: — А что же государь? Аль он не видит шашней старого злодея?

— Государь строг, но прямодушен, Миша. А прямодушному человеку всегда легче верить, чем беспричинно людей подозревать. И пока что государь Мазепе верит! — ответил князь Дмитрий, ворочаясь под одеялом. Обманчивый лунный свет, широкой полосой лившийся в комнаты, мешал ему спать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПЕРВЫЕ БАТАЛИИ Переправа через Березину

«Наияснейший милостивый король! Я с прежним желанным усердием ожидаю щастливого и скорого вашей королевской милости прибытия, чтоб мы могли соединенным оружием неприятельского московского змия и дракона усмирить. Вашей королевской милости верный подданный и слуга нижайший Ян Мазепа, гетман». Порывистый балтийский ветер едва не вырвал письмо из королевских рук, так что стоявший подле Карла граф Пипер хотел было уже броситься в погоню за ним, но король в последний момент удержал бумагу и сам передал ее Пиперу.