— И образ подлеца тоже?

— Ну зачем же, — засмеялся Осеин. — В жизни, как и в искусстве, главенствует, в основном, положительное начало, положительный герой. Вот его-то образ постоянно и доигрывается нами, грешными.

— А это потому, что все же положительных, добрых людей в мире больше, чем злых…

— Ну, это общеизвестно, хотя… — Осеин достал сигарету, закурил, — …хотя добро и зло всегда относительны.

— Все же злые есть злые, а добрые — добрые, они основа мира.

— Сложно все это, давайте о чем-нибудь другом, во всем этом и философы увязли по самые уши.

Мишульская спорить не умела, да и никто не говорил с ней на подобные темы, даже Цаля, которого она считала человеком начитанным и неглупым. Он тоже, едва Лиля затрагивала нечто подобное, прибегал к снисходительному тону. А ей хотелось поговорить, да еще с такими, как Осеин: когда подвернется такой случай, такая возможность? Тема добра и зла ее всегда будоражила, с этим было связано многое в ее жизни. Поняв, что Осеин не хочет продолжать тему, Лиля попыталась несколько упростить ее, как бы подойти с другого конца.

— Ладно, не будем, — хитро согласилась она, — но все же ответьте мне… Я вот давно заметила, что люди всегда заискивают не перед добрыми, а перед злыми, крикливыми, брюзгами, неуживчивыми, какими там еще… Почему?

— Наверное, из трусости, а может и от лени, которая, как ни странно, всегда является своеобразной защитой от неудобств: ладно, мол, бог с тобой, лишь бы ты на меня не напирал, не катил бочку.

— А может быть, все от той же доброты?

— Ну, милая, это опять философия, — даже передернулся Осеин.

— Вот-вот, я сейчас выступаю в роли злой, а вы — доброго ленивца, — победно засмеялась Мишульская. — Правда ведь, правда?

Они подошли к воротам рынка, обошли большую лужу, прямо от которой тянулись ряды прилавков, сейчас уже почти опустевших. Лишь кое-где за ними стояли торговки, зазывно поглядывая на редких в такой час покупателей, похваливая пучки своей редиски, лука и молодого чеснока. Ни орехов, ни того сладкого, что хотел Осеин, на прилавках уже не было. Они побродили по рядам, остановились в самом углу рынка, где на жаровне еще жарились на длинных шампурах ароматные шашлыки. Лиля сглотнула слюну, остро почувствовав голод: ведь за весь день и съела-то всего пару бутербродов да выпила две чашки кофе.

— Правда, их смугленькие тельца завораживают? — спросил Осеин.

— Правда, — созналась Мишульская.

— Берем по два.

— Что вы, два мне на неделю хватит…

— Под вино можно и по три. Какое у вас вино? — обратился Осеин к продавцу.

Тот, уже не молодой, длинный и тощий, как шампур, в высокой бараньей шапке и белом, порядком помятом и забрызганном жиром халате, виновато развел руками:

— Вина у меня не бывает, было пиво — кончилось. Наши шашлыки можно и так кушать, тысячу лет их едят без вина. Есть молодой чеснок, лук есть, приправы острые есть, вина нет, можно без вина, — сыпал он словами и тут же втыкал шампуры в длинный низкий столик со столетней, иссеченной их остриями, как тирная доска пулями.

Осеин обернулся и скользнул взглядом по ларькам — одни из них пока был открыт.

— Там вино есть, — понял его продавец.

— Простите, — кивнул Осеин Мишульской и быстро направился к ларьку.

Возвратился он с какой-то темной бутылкой, с манерным восторгом прочитал вслух Лиле:

— «Ашхабадское крепкое»!.. Пойдет, а?

— Под мои шашлыки все пойдет, — хвастливо заявил продавец.

— Не знаю, никогда не пробовала. Что это, сухое? — спросила Мишульская.

— Милая, когда же это крепкое было сухим! Но и в нем есть свое достоинство: оно хоть и дрянь, а все же сладкое. Мы его с минеральной, вытравим из него крепость газом. Минеральная вода у вас есть?

— Для хороших людей бутылка найдется, для себя держал, — продавец достал из-под прилавка бутылку «Боржоми».

— Прекрасно, милый, — одарил его царственной улыбкой Осеин.

Он разлил в стаканы вино, разбавил его минеральной, попробовал, отпив глоток.

— За неимением другого сойдет и это.

Лиля пригубила, скривилась. Это был отвратительный напиток. Но, поглядывая на шашлыки, на молодой чеснок и дразнящий ароматом пряностей соус в гофрированной тарелочке, она удовлетворенно прищурила глаза и подтвердила:

— Сойдет.

Хоть вино и было разбавлено водой, хоть и пила Мишульская мало, хмель тут же ударил ей в голову. Отпив полстакана и почти прикончив шашлык, Лиля стала громко хохотать, вспоминала все смешное из жизни группы, а потом, отпив еще глоток и закурив, сказала вдруг серьезно и убежденно:

— А знаете, Дмитрий, вы хороший куратор!

— Откуда вы это взяли? — благодушно рассмеялся Осеин, откровенно любуясь опьянением Мишульской; она ему уже начинала нравиться, казалась красивее, чем на самом деле, привлекательнее.

— Вас боятся. Когда вы выступаете, все напряжены, как струны. А когда выезжаете в группу — переполох. Вас боятся, вашего ума боятся.

— Не ума, пани Мишульская, а моей недоброжелательности, — вдруг с грустным откровением сказал Осеин.

— Так это же очень хорошо! — даже всплеснула руками Лиля.

— Что хорошо?

— То, что вы все понимаете. Мне всегда казалось, что тот, кто делает что-нибудь не так, делает другим плохо, не понимает этого, а когда он сам сознает, то это уже прекрасно!

— Наивная вы, — почти с нежностью произнес Осеин и взял ее за руку; Лиля не отняла руки.

По рыночной площади уже шаркали метлы уборщиков, стаи воробьев упали на опустевшие лавки, склевывая крохи и наполняя все вокруг своим торжествующим чириканьем.

— Базар закрывается, — вежливо напомнил продавец.

— Спасибо, уходим, — кивнул ему Осеин и, взяв Лилю уже за обе руки, сказал с веселой бесшабашностью. — А не продолжить ли нам наше приятное общение, не пойти ли в гости к одним прекрасным людям?

— К кому?

— К Саиду.

— Неудобно… — заколебалась Мишульская.

— Вообще-то, немного неудобно, я только вчера у него был, — задумался Осеин. Но вдруг снова просиял. — А не покататься ли нам на машине?

— У вас какая-то машиномания! — рассмеялась Лиля. — Цаля последнюю десятку истратил на такси, а вы хоть и не последнюю, но… Да и куда же, на ночь глядя?

— Вот именно, на ночь глядя! Романтика! Эх, забываем мы порой о ней, старушке. Пошли!

Лиля вначале даже не понимала, куда вел ее Осени, да и не спрашивала ни о чем. Ей было приятно с ним, ставшим вдруг таким веселым, простецким и ребячливым, сыпавшим всю дорогу остротами и анекдотами. Таким она видела его впервые, это льстило ее самолюбию, ведь, кроме Цали, с ней вот так давно никто не хаживал, а тут сам Дмитрий Андреевич Осеин, человек строгий и серьезней, проявил к ней интерес! И лишь когда подошли к воротам старого двора и она увидела за невысоким новеньким забором Саида, несколько растерялась, подумав, что Осеин обманул ее.

— Так мы все же в гости? — спросила.

— И да, и нет, — ответил Осеин. — Всего на минутку.

Саид встретил их со своей извечной радушной улыбкой. Дмитрий отвел его в сторону, о чем-то просительно шептал, после чего хозяин вдруг перестал улыбаться, на лице его появилась озабоченность. И снова что-то тихо говорил ему Осеин. Саид вздохнул и согласно закивал, пытался было даже улыбнуться, но улыбка вышла у него неискренняя, натянутая. После этого он вывел из гаража машину и сказал, обращаясь сразу и к Осеину, и к Митульской:

— В прошлом году Дмитрий Андреевич уже брал у меня ее… Вообще-то, когда мотор передают в чужие руки, нужна доверенность, но тогда все обошлось. Только осторожно, не нарушайте, и никто вас не остановит. Дмитрий Андреевич хорошо водит…

Да, Осеин отлично водил машину, в этом он был асом, не всем это дается — есть такие, что сидят за баранкой всю жизнь, а водить по-настоящему так и не научились. Осеин — Лиля сразу же это заметила — так тонко ощущал ритм города, как ощущают одаренные танцоры нюансы синкоп; он так чувствовал «плечи» машины, как чувствует свои собственные акробат-виртуоз, прыгающий в узкую щель между лезвиями ножей.