Учитывая, что Максим в свободное время занимался домашним хозяйством, а также то, что он часто упоминал о своём желании уйти в дворники, нельзя не вспомнить слова Маркса и Энгельса из работы «Немецкая идеология»:
«… В коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, каждый может совершенствоваться в любой отрасли… Делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно».
Максим в полном смысле этого слова не был ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности. Так, в 23 года он неожиданно для друзей оставил и литературную и канцелярскую деятельности, в течении 2 лет совершенствуясь исключительно в военной области, причём не по-дилетантски, а в рядах вооружённых сил.
Вот то немногое, что известно о юности Максима до развода с женой — остальные сведения крайне отрывочны и противоречивы; так, бывшая жена утверждает, что с годами он становился всё тоскливее и тревожнее, не ночевал дома и избегал друзей, а Фёдор утверждает, что напротив, Максим «наплевал и успокоился».
В этих противоречивых суждениях даже не понять, о чём идёт речь.
Сам Максим никогда не рассказывал о своей юности и на вопрос, как сформировался его характер, только с грустью смотрит в окно.
ТАК ГОВОРИЛ МАКСИМ
Глубокой ночью встал Максим, чтобы напиться воды из-под крана и, напившись, сел за стол, переводя дух.
И уже крякнув, перед тем, как встать, заметил на столе коробку с надписью: «Максиму от Петра».
Когда же он раскрыл коробку, там оказались коричневые ботинки фабрики «Скороход». Бледно усмехнулся Максим и задумался, не пойти ли ему спать или ещё воды попить.
И сказал:
«Что же ты, Пётр, единственный, кто помнит о моём дне рождения, ждёшь от меня? Благодарности? Самую искреннюю из моих благодарностей ты знаешь: иди ты в жопу со своими ботинками.
Но не получишь такой благодарности, не бойся. Ибо и в этом мире надлежит каждому воздавать по помыслам его; и вот тебе моя награда.
Поистине, лучше бы тебе было думать, что я говорю это на автопилоте!
Да, ты угадал — я и нежен, и ностальгичен — это ли хотел разбудить снова? Замечал ли ты, что перед Новым Годом не могу ходить по улицам и посылаю в магазин Фёдора — нет мочи видеть моё задушенное детство в тысячах мерцающих ёлочек.
Знаешь, что такое твой подарок? Цветок на пути бегуна, и о цветок можно подскользнуться; а что толку от него? Что толку выпившему цикуты Сократу от таблетки аспирина?»
Так говорил Максим.
«Воистину в яд превратил я кровь свою — и даю вам: вот, пейте, а ты хочешь дать мне таблетку аспирина?
Я тот, кто приуготовляет путь Жнецу. Умирать учу тебя, и удобрить почву для пришедших после Жнеца — а не умереть, как слякоть всякая, под серпом.
Отравленное вино лакали твои отец и мать под грохот маршей — и первый твой крик, когда ты вышел из чрева матери — был криком похмельного человека.
Вот ты ропщешь на Господа — зачем Он не отодвинет крышку гроба, в котором ты живёшь?
Но не горше ли тебе станет — ведь ты и тогда не сможешь подняться, похмельный.
Ты добр и задумчив — ибо немощен и пьян. О, хоть добродетелью не называешь этого!
Знаешь, что делают с деревом, не приносящем плодов? До семижды семидесяти раз окопает его Добрый Садовник.
Но что, скажи, делать с сухим деревом?
Обойдёт ли Жнец вас? Движение жизни для вас — верчение одного и того же круга.»
БЛЕВОТИНА РАСКАЯНИЯ ОТ ВИНА БЛУДОДЕЯНИЯ
И что вино блудодеяния! — любой яд уже пища для вас; боюсь, что опоздал со своим чистым ядом за вашей эволюцией.
И вы ещё лучшие из этой слякоти!
Закат окраски лучшее в тебе — но тяжесть заката не оправдание — ни Вальсингам, ни Боничках с проколотым горлом не канючат отсрочки у Жнеца!
ПЕРЕПИСКА МАКСИМА И ФЁДОРА
Здравствуй, дорогой Максим!
Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший и добрый. Высказываю такое соображение: ты все мои письма не выкидывая, а ложь в шкап, а я твои не буду выкидывать.
Тогда у меня будет не только записная книжка, а и «Переписка с друзьями», а ещё потом буду вести дневник.
Больше писать нечего.
До свидания. Фёдор.
Здравствуй, дорогой Максим!
Забыл тебе вот чего написать: приехал я когда, на следующий день говорю брату — пойдём в магазин. А он мне выразил такую мысль: магазина в их деревне нет, и в следующей нет, а есть только в Ожогином Волочке, а самогону нет.
Я спросил: как же вы тут живёте? Он мне ответил, что собираются все мужики и идут в Ожогин Волочёк весь день, а если там ничего нет, то идут до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
Тогда я говорю: ну, пошли. Пошли мы в Ожогин Волочёк с заплечными мешками, какие тут специально у всех мужиков есть.
Больше писать нечего.
До свидания. Фёдор.
Здравствуй, Фёдор.
А…. Иди в жопу.
Здравствуй, дорогой Максим.
Я всё удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет магазина. От этого многие мужики на утро умирают или убивают сами себя. Потому что не могут идти далеко.
И на могиле написано: умер от похмелья.
Всё это происходит на фоне того, что тут нет вытрезвителя. Поэтому на улице можно ходить, сколько хочешь.
Получил твоё письмо. Пиши ещё.
Больше писать не о чем.
Очень по тебе соскучился: трижды кланяюсь тебе в ноги до самой мать сырой земли.
До свидания. Фёдор.
Здравствуй, Фёдор.
Не могу писать, похмелье ужасное. Вот поправился, получше.
Здравствуй, дорогой Максим.
Все тут меня полюбили за то, что я городской. Многим мужикам я на память написал своё стихотворение «На смерть друга».
Если ты его не помнишь, я напоминаю:
НА СМЕРТЬ ДРУГА
Мужики тут все хорошие, добрые. Читал им твои письма, понравилось. «Ишь, говорят, конечно, оно похмелье… А поправился, так и хорошо ему, Максиму-то!» Но мои письма, говорят, складнее.
Я их тут так научил делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой, а прямо там всё выпивать. Жжём там по ночам костры, я учу их дзен-буддизму, поём песни. А наутро — пожалуйста, магазин!
Больше писать не о чем.
Бью тебе челом прямо в ноги.
До свидания. Фёдор.
Здравствуй, Фёдор!
Мне сейчас тяжело писать, Василий за меня пишет.
Здравствуй, Фёдор.
С интересом читал твои письма — и вспомнилось из Андрея Белого:
И дальше:
Но Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, везде!
Ведь вся страна — да что страна, нет никакой страны что весь народ начнёт вот-вот вырождаться!
Пьяные слёзы закапали все прямые стези и вот-вот превратятся в болота.
«Приуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми!» — как же! «Все в блевотине и всем тяжко, гуди во все колокола никто и головы не поднимет…» — писал классик.