Сергей Вайс забежал к Василию, чтобы сообщить, что нужная сумма денег уже собрана. В это время с базара вернулась хозяйка квартиры. Бледность покрывала ее лицо.

— Все кончено, — проговорила она и подала Василию свежий номер газеты «Новое слово». — Читай на первой странице.

Афонов и Вайс сразу обратили внимание на жирный заголовок: «Сообщение оккупационных властей». Гитлеровцы извещали граждан города Таганрога, что карательными органами раскрыта бандитская подпольная организация, которая выпускала и распространяла антигерманские листовки и тем самым наносила вред новому порядку в тревожное для германского командования время.

«Проведенным следствием неопровержимо доказана подрывная деятельность большевистских выродков: Льва Костикова, Николая Морозова... — Далее упоминались фамилии арестованных подпольщиков группы Турубарова. — Всех вышеперечисленных бандитов германское командование приговорило к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Теперь город Таганрог полностью и навсегда очищен от большевистской заразы», — взволнованно прочел Василий последние строки и устало перевернул газету.

— За пять дней расправились, гады. Кто мог подумать... — нарушил тягостное молчание Сергей Вайс.

— Гляди-ка! Тут и награжденные есть, — Василий кивком показал на газету.

Вайс подошел к нему и прочел:

— Сволочи! За бутылку водки Родину продали, — выругался Сергей. — Немцы их орденами без мечей пожаловали, а мы этих паразитов пулями должны наградить. Можно и деревянные кресты подбросить на их могилы.

— Ты, Вайс, эту газету прибереги, — попросил Василий. — Мы этим орденоносцам перед смертью как приговор этот приказ прочитаем. Чтобы все по закону было.

— Не могу поверить, что Николая в живых уже нет, — глубоко вздохнув, сказала хозяйка квартиры. — Я ведь его еще пионервожатым знала.

Василий встал, оперся о стол сжатыми кулаками.

— Сергей, рассылай связных, завтра у меня совещание соберем, — сказал он. — А я в больницу военнопленных схожу... Там тоже дела намечаются... Будут им и пули, будут и кресты деревянные...

Василий подошел к вешалке, надел на голову шапку.

— Погодите вы, поешьте хоть малость, — засуетилась хозяйка.

— Спасибо. Нам сейчас не до завтраков. До свидания. Пойдем, Сергей.

Они вместе вышли на улицу и разошлись в разные стороны.

— А где Женя Шаров? — спросила Валентина Кочура, спускаясь в погреб и видя, что Петр сидит один.

— Хватилась! Он еще днем ушел. Обещал завтра наведаться.

— Ну и ты вылезай. Пойдем к Лиде Лихолетовой. Там отец, тебя ждет.

— Неужто уже убежали наши?

— Выпустили его, тебя видеть хочет, — глухо проговорила Валя, опуская глаза.

Только теперь Петр заметил, что она чем-то взволнована.

— Говори, что случилось?

— Пойдем скорее, сам узнаешь.

Петр проворно поднялся по лестнице, вслед за Валентиной вышел во двор.

Над городом распростерлись вечерние сумерки, но на улицах было людно.

— Шагай вперед, я за тобой, — сказал он, не желая подвергать девушку опасности.

И хоть Валя ускорила шаг, ему казалось, что идет она очень медленно. До Александровской, где жила Лихолетова, было не так далеко. Петр хотел махнуть напрямик, но увидел, что Валентина свернула в переулок, и пошел за ней.

На улицах все было, как обычно. У заборов покоились танки, самоходные установки, пушки, крытые брезентом. Возле них сновали гитлеровцы. Кое-где к походным повозкам были привязаны огромные, упитанные немецкие кони. Поглядывая по сторонам, Петр думал о предстоящей встрече с отцом.

Вот и дом сорок восемь. Валентина остановилась у ворот, огляделась и, подождав, пока Петр подошел поближе, сказала:

— Ступай один. Здесь и переночуешь. А завтра я за тобой приду.

— Я и сам не заблужусь, — тихо отозвался он.

— Так приказал Василий. Иди! — Валентина повернулась и зашагала дальше.

Когда Лида Лихолетова провела Петра в комнату, он не сразу узнал отца. За эти несколько дней Кузьма Иванович резко изменился. Даже при свете керосиновой лампы Петр заметил новую седую прядь в его волосах, осунувшееся лицо и какой-то необычный страх и боль во взгляде. Это были глаза человека, пережившего нечто ужасное.

— Батя! Родной! — Петр бросился к отцу в объятия и тут же почувствовал, как тот вздрагивает всем телом. — Что ты, батя! Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя.

Лида и ее мать молча стояли поодаль.

— Петруша, один ты теперь у нас, — рыдая, произнес отец, — Нет больше Раечки, и Валеньки нет. Убили, проклятые, наших девочек.

Петр еще крепче прижал отца, сердце у него зашлось от боли. Он не помнил, как усадил отца, как сам присел за столом напротив. Несколько минут он не мог выговорить ни слова. А когда оба они немного успокоились, попросил:

— Расскажи, батя! Расскажи все по порядку.

— Чего же рассказывать?.. Привели нас в ту ночь в эту... в полицию... Всех в одну камеру посадили... Только девочек и Леву Костикова поместили отдельно. — Голос у старика прерывался, он говорил отрывисто, то и дело надолго умолкая, глядя куда-то в угол невидящими, опухшими от слез глазами. Потом рыдания снова начинали душить его, и все, кто был в комнате, молча ждали, пока он успокоится. — А с утра... допросы... У Стоянова — железная линейка... Он ею — по голове... Искры из глаз сыпятся... Только мы договорились терпеть, не стонать... Чтоб ни одного звука. Чтоб не было радости этим гадам... Терпели... И Николай Григорьевич не давал никому унывать... Придет с допроса, улыбается... Один раз вернулся в камеру — руку показывает. Говорит: «Никогда прежде маникюра не делал, а теперь, посмотрите, немцы сделали»... Они ему, подлые души, булавки под ногти втыкали... Конечно, и Раечке с Валей тоже досталось... Когда увозили, я их в окошко увидел. На Раечке кофточка вся изодрана, рука тряпкой повязана. А Валентина, та...

Петр что было сил стиснул зубы. Лидия Лихолетова, прикусив кончик шерстяного платка, наброшенного на плечи, тихо всхлипывала.

— Но все наши муки ничто по сравнению с тем, что вынес Лева Костиков. Истинный он великомученик... Они ведь порешили, что он и есть самый главный. Они, брат ты мой, за ноги его к потолку подвешивали, пятки жгли. А потом со спины кожу полосами снимали... Это Николай Григорьевич видел... Пришел в камеру, а сам чуть не плачет. «Лучше бы, — говорит, — со мной такое...» А он молчал, Лева... А сегодня утром собака Стоянов зашел в нашу камеру, прочитал по бумажке фамилии... Все мальчики в коридор вышли. Слышим, девочек вывели... Мы — к окнам. Гляжу, во дворе две крытые машины стоят. В последний раз Валечку и Раю увидел. Они обе за руки держались. А Леву Костикова мальчики поддерживали. Сам-то он и идти не мог... Погрузили их всех на одну машину. Туда же и немцы с автоматами влезли. А на другую полицаи с лопатами забрались. Так и повезли их...