— А по-моему, смешно. По крайней мере когда русские оставят от нас рожки да ножки — ведь Англия всего-навсего непотопляемый американский авианосец, авангард, наши с тобой мужья будут в полной безопасности. Они могут жить под водой вечно. Пусть это послужит нам утешением.

— Зелда, почему ты не с теми, у базы?

— Обуви подходящей нет.

Прозвенел звонок, явился Тони.

— Тони поднимет твой дух, — сказала Зелда. — Он тебе объяснит, что все мы в абсолютной безопасности; наши парни делают великое дело — спасают мир от самого себя и защищают британских женщин и детей, а те пацифистки у базы — благонамеренные простушки, сбитые с толку русскими.

Не в пример Тимми Тони отличался хрупким сложением. У него был орлиный нос и бездна обаяния. Он глянул Мег в глаза, будто в душу, и проникся к ней симпатией. Минуя плоть, заглянул в разум, воздал ему должное и как-то сразу успокоил Мег. Она вдруг поняла, что никогда не чувствовала себя так спокойно с Тимми, и удивилась — почему?

— Вижу, Зелда в дурном расположении духа, — сказал Тони. — Надеюсь, она не наводила на вас тоску? Пацифистки у базы вызывают всяческое сочувствие, но, впрочем, да, их сбили с толку: ядерное оружие — средство устрашения, оно предотвращает войну, а не разжигает; но я бы не взял на себя смелость утверждать, что они сбиты с толку русскими. Я не из тех, кто кричит: «Опасно, под кроватью красный!» Этим женщинам не откажешь в мужестве, разумности, независимости взглядов. У нас другая точка зрения, потому что нам известно больше, чем им. В нашем распоряжении больше фактов.

— Адмиралтейство и наняло тебя, чтобы ты вещал прописные истины, — сказала Зелда. — Кому хочешь зубы заговоришь. Лучше положи себе салату. Ты не находишь, что Мег очаровательна?

— Нахожу. Послушай, Зелда, а что, если я пойду на кухню и сооружу всем нам спагетти по-болонски? Не люблю салаты.

— Я все ждала, когда ты это скажешь. А где что лежит, ты и сам знаешь.

Тони поднялся, и Томпсон зарычал. Как странно, подумала Мег. Если Томпсон чем и грешен, так скорей настырной приветливостью, но уж никак не злостью.

После ужина Тони сказал, что отвезет Мег домой; велосипед можно закрепить на крыше машины.

— Я и сама спокойно доеду, — возразила Мег.

— Боже упаси, конечно нет, — сказал он. — Вас еще изнасилует какая-нибудь пацифистка. Век себе этого не прощу. Я глубоко порядочный человек, верно, Зелда? Ну подтверди, что я глубоко порядочен.

Зелда тотчас подтвердила. Мег поддалась на уговоры, радуясь в душе, что не придется долго пилить на велосипеде в гору, что в белой машине Тони ей будет тепло и уютно, и с невольной досадой подумала о благах, которые можно купить за деньги.

Они миновали палаточный городок, где пацифистки расположились на ночь.

— Всем приходится зарабатывать на жизнь, — грустно заметила Мег. — Совершенно безобидных занятий не существует. А что, если бы Тимми продавал оружие? Все же они и на самом деле вредные, эти пацифистки.

— Да, они живут за счет государства, их содержит несчастный налогоплательщик.

И Тони двулик, совсем как Тимми, подумала Мег. Стоит ему забыться, с него тут же слетает обычная всепрощающая любезность и обнаруживается нетерпимость и даже резкая неприязнь — к длинноволосым левакам, трескучим феминисткам, чокнутым противникам охоты и прочим инакомыслящим. Мег тоже испытывала к ним неприязнь, но совсем иного рода. Ей хотелось бы изменить образ мыслей этих людей, а не стереть их с лица земли. Неужели все мужчины такие? Притворяются цивилизованными, а в душе жаждут побыстрее решить все проблемы раз и навсегда? Что это — трагическая склонность к разрушению?

Ей привиделся мир после Армагеддона: ракеты летят из разорванных в клочья облаков над взбаламученными морями, горы, черные, отравленные радиацией, — словом, ночной кошмар. Подобные кошмары снились ей и до встречи с Тимми. Она думала, что они — символическое отражение ее внутреннего состояния, ее собственного страха перед внезапными страшными событиями. Такими, как смерть отца. Внезапный страшный конец света. Но если всем видится конец света, разве это не опасно? А вдруг предчувствие сбудется? Не лучше ли обратить мысли к доброму, чистому, вселяющему надежду? Признавая дьявола, ты сама создаешь его. Мег в это свято верила. Наверное, поэтому пацифистки вызывали у нее досаду: они приближали Армагеддон, а не предотвращали его. Наверное, она и вправду беременна. Но как можно родить ребенка в таком мире? И опять же — как можно не родить? Надо утверждать свою веру в будущее — утверждать, утверждать, утверждать.

Рука Тони покоилась у нее на колене. Мег и не заметила, когда она там оказалась. Приятная рука — теплая, понимающая, полная ожидания.

Мег мягко отстранила ее.

— Благодарю, Тони, но не надо этого. Я люблю Тимми.

— Разумеется, — весело согласился Тони. — Такой славной девочке и положено любить мужа.

Мег отнюдь не была уверена, что ей хочется казаться славной девочкой. А Тони уже предлагал ей полюбоваться красивым видом. Мег вдруг подумала, что Тимми никогда не предлагал ей полюбоваться чем-нибудь, разве что самим собой или своей работой.

Тони попросил разрешения зайти, но Мег ответила отказом, и Тони снова принял его с шутливой покорностью.

Он предложил свои услуги — любые, какие потребуются.

— Желательно — не безгрешные, — уточнил он. — Только позовите. Но если придется заняться чем-нибудь безгрешным ради удовольствия побыть рядом с вами, я согласен. Чиню пробки, навешиваю полки, кладу линолеум. Я прирожденный Мастер-От-Скуки-На-Все-Руки. Согласен даже выгуливать этого противного пса.

Они немного постояли на крылечке. Тони признался, что предпочитает общество женщин. С моряками он плохо сходится, потому что с ними не о чем разговаривать. Они делятся новостями, перебрасываются шутками, злословят, но умный разговор поддержать не умеют. И вот теперь он повстречал ее, Мег, и ей так просто от него не отделаться. Надо же ему с кем-то общаться.

— Общаться можно и с Зелдой.

Мег кликнула Томпсона, вошла в дом и заперла за собой дверь; она глянула на голые, шершавые, милые своей простотой стены, стол из сосновых досок и порадовалась, что осталась одна.

— Надеюсь, Зелда и Мег поладят, — сказал Джим, старший помощник. — Хорошо, если б они подружились. Боюсь, твоя Мег затоскует одна в горах.

Сами они в это время находились подо льдами Центральной Арктики — место, прямо скажем, весьма неуютное. Радиометристу оно никогда не нравилось, а матрос Хоскинс пролежал без сна всю условную ночь и думал, что будет, если они, находясь под ледовой горой, выпустят ракету. Хватит ли у нее мощи пробить лед, или же она, как в детских комиксах, повернет назад и уничтожит их самих?

— Мег не одна, с ней Томпсон, — сказал Тимми.

Он почувствовал, что Мег думает о нем. Она смеялась. Тимми посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать по Гринвичу. Ночью ему снилось, как Мег гуляет с Томпсоном по лесам его детства.

Мег, конечно, гуляла с Томпсоном, но только по горам. С тех пор как Тимми ушел в море, Томпсон преодолел свой страх перед овцами; теперь ему нравилось гонять их. На него действовал лишь окрик или сердитый взгляд. Если Мег брала пса на поводок, он тянул ее за собой по бездорожью; Мег спотыкалась и тревожилась за свои лодыжки. Томпсона удавалось сдерживать лишь силой воли. Ей пришло в голову, что Тони куда послушней.

Не успела она подумать об этом, как Томпсон скрылся за гребнем горы, и хоть она звала его добрых пять минут, не возвращался. Поднялся холодный ветер, горы косились на нее враждебно. Она была чужая здесь. Мег решила оставить Томпсона — пусть сам отыщет дорогу домой Он ближе к природе — прыгает, носится наперегонки с ледяным ветром, радуется жизни. Мег угнетало лишь то, что она в ответе за Томпсона, ведь он принадлежит Тимми. Сверху ей видны были гавань, доки, серое море, медленно движущиеся краны, маленькие, будто игрушечные; а в следующей горной складке — сама база с ее расчерченными, как по линейке, дорогами, красивыми домиками, высокой тонкой оградой из проволоки, а за ней какие-то темные бугры, — вероятно, лагерь пацифисток, где поставлены или разбиты — или как там это у них называется — палатки. Мег забралась слишком высоко, чтобы разглядеть детали.