Большинство мудрецов шесть дней в строгом уединении своих монастырионов изучали Писание. Иные не выходили за двери и не выглядывали наружу. Другие не ели по три дня и Йехошуа дивился, где в этих мощах теплится душа. Лишь по седьмым дням вся община сходилась в главном симнеоне, в овальном глиняном доме с соломенной крышей, и мудрецы важно беседовали. В этот день они умащали тело. Ибо смотрели на него, как на вьючный скот, которому в нерабочее время дают отдых.

Билха приводила женщин на женскую половину, отделенную от мужского помещения щитом высотой три локтя от земляного пола. Делалось это, со слов Бенайи, чтобы оградить женскую стыдливость и дать им возможность спокойно слушать.

Но женщины, даже Билха, молчали в собрании.

Мудрецы становились в ряд по старшинству. Самые уважаемые впереди. Правую руку молитвенники клали под туникой меж грудью и подгрудком. Левую – на бедро.

Затем эфимеревт – очередной, ибо вести собрание мог любой сведущий, – выходил вперед. Ему задавали вопросы или он сам начинал разговор. Чаще всех эфимеревтом выступал Хизкия. С согласия мудрецов он вел дела общины: распоряжался работами и покупал у крестьян муку. Мудрецы слушали его стоя, как всех, выступавших в собрании.

Говаривали, прежде в царской библиотеке у него были ученики. Хизкия беседовал тихо, без блеска риторов и софистов библиотеки. В этом Йехошуа услышал манеру современной школы. Ее держался Филон, учивший: мудрец поймет намек мудреца.

Хизкие на вид было едва за шестьдесят. Но он помнил времена цезаря Юлия и последней царицы. Длинные седые волосы он прятал под платок. Борода его была всегда расчесана. Как все старики общины, он носил шерстяную тунику с рукавами.

Первые месяцы Йехошуа внимал мудрости старших. Но скоро заметил, что молитвенники не говорят ничего нового, чего бы он не читал. Познания в священных книгах у них были велики. Например, цитируя из пророка Иова о раскаянии того перед Господом за то, что он говорил не разумея и взывал, чтобы Господь объяснил бы Иову, а он услышал бы о Нем слухом уха, Бенайя сразу цитировал и из Исайи: «Приклоните ухо ваше и придите ко Мне: послушайте и жива будет душа ваша». И тут же толковал то, что уже было написано: мол, за серебро можно купить вино и молоко, но за трудовое свое не купишь то, что по-настоящему насыщает – слово мудрости Господней.

Другие старшие важно повторяли из Писания изречения пророков. И если бы еще сотня книжников, подумал Йехошуа, высказалась о Писании, их мнения отличались бы лишь иным порядком цитат. В речах мудрых Йехошуа слышал состязание эрудиций, а не жадность познания. Их пространные рассуждения не приближали к истине, а удаляли от нее. Простой человек подивился бы учености молитвенников, но ничего бы не понял из сказанного. Как много лет назад не понимали хазана в синагоге сверстники Йехошуа, тупо зубрившие тексты.

Как-то в собрании с разрешения эфимеревта Йехошуа заговорил о женах и наложницах древних патриархов. Старцы деликатно утопили вопрос в обтекаемых фразах.

Положения закона о мести, – душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, – они тоже обошли. Но жестокость Писания, по наблюдениям Йехошуа, не вязалась с сердечностью друг к другу, – пусть показной! – у стариков, живших десятилетия обок.

Молились в общине дважды в день: утром и под вечер. Бенайя показал Новичку, как молиться. При восходе он просил Отца Небесного истинного благополучного дня; при заходе – чтобы его душа освободилась от тяжести чувств и мыслей о пище, – кроме духовной, – о мирских наслаждениях и искушений тела, а замкнулась и стала способна исследовать истину божественными озарениями.

В молитве Йехошуа услышал намек на избранничество перед Господом. Мудрецы просили не обычных вещей, что просят люди, а – возвышенных. Считали себя хеверимами народа, обособленными от невежд закона, наподобие ершалаимских левитов. Это гордыня перед Господом! – решил Йехошуа.

Молитвенники, каждый в своем монастыреоне, с утра до вечера читали священное Писание и разбирали смысл аллегорий в законоуложении предков. Бенайя не уставал повторять Йехошуа, что для молитвенников общины словесные изречения – лишь символ внутреннего и скрытого смысла, который станет ясным каждому, когда он сам найдет его правильное толкование. Йехошуа не спорил. Но вывел для себя: молитвенники ничем не отличаются от ученых библиотеки: и те и другие слепо предавались науке ради науки, ничего не давая людям, которые растили хлеб, рожали детей; знания мудрецов не делали жизнь людей ни тяжелее, ни легче.

За первый год в общине Йехошуа возмужал. Кожа его обветрилась. Мужественность прибавила красоты его лицу. Молодые женщины и девицы, приходившие в лавку за травами, засматривались на юношу. Иные недоумевали между собой: что такой красавчик делает среди «убогих»?

По примеру своего учителя Филона Йехошуа часто уединялся в пустыне, где ему не мешали думать. Он помогал старшим врачевать в лавке. Безошибочно определял недуг и выбирал лечебные травы. Иных больных Йехошуа ощупывал, не прикасаясь к ним, и отпускал, заверив, что болезнь отступит. И точно – болезнь отступала.

Как-то Бенайя подозрительно спросил:

– Не от лукавого ли твое искусство?

– Лечить травами меня научил дед, – признался Йехошуа. – Прикосновением рук – мать: этот дар у нее с детства, но пользоваться им она стала лишь в Александрии, чтобы прокормиться. Ибо с продажи голубей доход не велик. Помогая больному, не помогаем ли мы Господу? А может ли лукавый помогать Господу?

Старики одобрительно переглянулись.

Первые недели в общине Йехошуа никак не мог привыкнуть к жесткому ложу из тростника. Он почти не спал на новом месте. По утрам тело его ныло. К тому же, как всех мудрецов, его донимали полчища насекомых, обитавших во всех щелях дома: клопы и тараканы. С наступлением ночи они выползали на охоту и шуршали в подстилке. С лимана слетались комары, жалили и звенели над ухом всю ночь. Спасения от них не было.

Йехошуа выкидывал старую подстилку и ломал свежий тростник. Укладывался спать не в симнеоне, а на открытом воздухе: ветер с лимана относил ночных кровопийц. Примеру новенького последовали другие мудрецы.

Чтобы не разводить насекомых на теле, Йехошуа чаще купался в лимане, полоскал одежду и черепаховым гребнем тщательно вычесывал отросшие волосы и бородку.

Зимой ему приходилось спать в лачуге. Но он продолжал закаливаться в лимане.

Бенайя ворчал, будто привычка к чистоте у юного от изнеженной знати.

С началом зимних дождей молитвенники больше проводили в духовных трудах.

После себя Иедутун не оставил записей. Йехошуа расспросил Реувена, не передавал ли мудрец рукописи общине? Парень шепотом рассказал, что после смерти мудреца молитвенники выгребли из монастыреона все свитки с его записями. В них не оказалось ничего ценного. Бенайя сам обшарил все кувшины и углы.

– Что он искал? – спросил Йехошуа. Реувен пожал плечами.

Никто толком не знал, чем занимался Бенайя прежде. В молодости он якобы управлял тесаврами богатого хлеботорговца. Тот разорился, Бенайя бежал от кредиторов и передал свои сбережения общине.

Иехуда прислуживал ему юным. Сиротой из Кариот его привез в Александрию дядя, бывший мытарь. Дядя разбогател. Стал купцом. Внезапно умер. Отдав последние лепты, Иехуда прибился к молитвенникам. Бенайя учил его Закону и беспрестанно напоминал, что того приняли в общину из милости.

– Предан старику, как собака, – сказал Реувен. – И сам, как собака. Весь в шерсти.

Йехошуа хмыкнул: действительно на руках, груди и спине Иехуды густо росли волосы, и чем-то парень напоминал маленькую пугливую собачонку.

– Бенайя глуп и ненавидит Хизкию. С Хизкией считаются все книжники Александрии.

Как-то перед сном Йехошуа поднес отрывок папируса к огню лампады, чтобы лучше разглядеть написанное. На обороте свитка ему померещились едва различимые знаки. Он повернул папирус к свету. Ничего! Йехошуа решил, что ему привиделось от усталости и снова принялся скручивать бумагу. Когда же он вновь неосторожно поднес папирус к огню, на обороте, просвечивая через священный текст, проступили знаки.