Сильвия смотрела на них недоверчиво, ища подвоха. Как же так? Ее слепую, беспомощную дочь, которая и со двора-то без поводыря выйти не может, о которой она привыкла думать, как о кресте Господнем, и вдруг в столицу зовут, готовую квартиру и работу предлагают. Выходит, теперь Ншан сама себя кормить будет... А разве до сих пор не кормила? Разве люди, что идут к ней, как в церковь, с пустыми руками прихо-дят?.. Город... И боязно, и заманчиво. – Сильвия начала вдруг понимать, что он ей сулит: - От Ншан внуков не дождешься. Сусанна мужним домом живет. Перебравшись в Ереван, она совсем близко будет от Армена с Арамом и их детей. А с внуками вроде как и старость в радость.

Сильвия даже мечтательно вздохнула, но, спохватившись, покосилась на Ншан. Дочь-то за весь разговор слова не вымолвила. А решать ей. Почему молчит? Что обо всем услышанном думает?

Ншан думала только об одном – об Артуре. Жить в Ереване – значит быть рядом с ним. Ей казалось, в городе, как у них на селе, все друг друга знают, друг с другом общаются. «Город» и «Артур» сливались в ее сознании в нечто единое. Как ни странно, во всем, что касалось Артура, ее интуиция молчала. Чувства и интуиция плохо уживались друг с другом.

Гости терпеливо ждали, понимая, что этим двум женщинам предстоит принять нелегкое решение, меняющее всю их жизнь.

- Ну, дочка! Что скажешь? – первая не выдержала Сильвия, внутренне почти уверенная, что услышит категорический отказ.

По тону матери Ншан поняла, что в своих мечтах та уже на крыльях летит в город – к внукам и сыновьям.

- Мне подумать надо, - сдержанно проговорила она. – Завтра ответ дам. Не раньше.

В планы ученых отнюдь не входило оставаться на ночь в горах. Но ни возражать, ни торопить местное диво они не стали. Разместились в ее доме.

За всю ночь Ншан ни на секунду не уснула. Нет, она вовсе не мучилась внутренней раздвоенностью, не взвешивала все «за» и «против». У нее не было ни страха перед городом, которого ей все равно не дано увидеть, ни предчувствий тоски по родным местам. Слепота замкнула ее в некий кокон, изолировав от большого мира. А кокон этот всегда при ней, где бы она не находилась. Но эта вытребованная ночь нужна была ей. Просто необходима.

Ншан ждала. Ждала до самого рассвета. Знака... Прозрения... Ждала, что ей подскажут, как следует поступить, что решение придет само, в готовом виде. Или его озвучит неведомый, но хорошо знакомый ей Голос. Увы. Темнота, окружавшая ее, хранила молчание. Ншан почувствовала себя брошенной, преданной, предоставленной самой себе. Ей не пришло в голову, что само молчание может служить ей ответом. Или предостережением. Что когда выбираешь не божественную тропу, а человеческую, таинственный наставник, отступив, умолкает.

«Пусть так, - рассердилась она. - Я сама приму решение. Могу я хоть раз в жизни распорядиться своей судьбой?»

С тех пор, как съемочная группа побывала в селе, в Ншан что-то непоправимо изменилось. Раньше она была уверена, что спокойная, упорядоченная жизнь есть единственно верная форма существования. Что она – частица неба, гор, дождя и зноя. Подобно дереву на краю ущелья, она может довольствоваться лучами солнца и соками земли. но люди из города всколыхнули в ней совсем иные желания. Она тосковала без них, без их громких голосов и заразительного смеха, суеты, деловитости, внутренней собранности и постоянной готовности к действию. Она понимала, конечно, что ей никогда не стать такой, как они. Но их присутствие рождало в ней иллюзию сопричастности...

Утром за завтраком Ншан не сказала, а отчеканила:

- Я согласна.

Через несколько месяцев они с матерью покинули село. Армен и Арам, заранее оповещенные об их решении, связались с Симоном Симоновичем, взяли на себя оформление необходимых документов. Когда пришло время и ордер на квартиру был получен, лично проверили все ли соответствует предварительной договоренности. И теперь приехали за женщинами, чтобы помочь им перебраться.

Окна и двери своего сельского дома заколачивать не стали. Кого им бояться? Кругом все свои. Повесили на дверь замок, а ключ отдали соседям, родителям Левона, чтоб за брошенным хозяйством присматривали. Провожали их всем селом, с вкусно пахнущими кулечками «на дорожку». Охали да вздыхали – куда, мол, сломя голову срываетесь с насиженного места, одна старая, другая незрячая.

- Пусть едут, - рассудил за всех дядя Гегам. – Сыновья там, защитой будут. Здесь-то они, горемычные, почитай одни жили, без мужской руки.

- Хороши горемычные. Со всех сел народ к ним валом валил, - возразила его жена.

- Народ-то ходил не с помощью, а за помощью. Много ли проку от народа было? Одна морока.

- И то правда. Пусть едут. В добрый час.

* * *

...Остановившись посреди шумной, многолюдной улицы, Ншан, шаря руками в воздухе, в отчаянии восклицает:

- Мама! Что это!?

- Город, дочка. Город.

Сильвия с любопытством озирается по сторонам. Высокие многоэтажные дома из разноцветного туфа, ровные шеренги широколистых, светлокожих платанов. Масса пестро одетых, снующих во все стороны людей... Ншан ощущает окружающее совсем иначе, чем мать: небо, удесятерив свою тяжесть, навалилось и давит. Давит плечи, грудь, голову. Город дышит в лицо смрадом. Она не видит машин, но слышит их рев – рев больного зверя.

- Он ранен, мама! Он умирает.

- Кто, дочка!?.

- Город! Он задыхается сам и душит меня.

- Не фантазируй. Люди такие нарядные кругом. И никто не задыхается. А машины-то, машины! Они плывут по улице, как разноцветные осенние листья по реке. А дома какие! В жизни не видывала ничего подобного! Вон те круглые, белые, как буханки хлеба. Тот трубой торчит в самое небо. Видела бы ты, какой мост через ущелье мы только что проехали! Глянула вниз, дух перехватило. Кругом памятники, из камня, из железа. На конях и пешие. А фонтанов сколько! Бассейнов... Красота!

- Уведите меня отсюда! – молит Ншан. – Не могу больше.

- Привыкнешь, - заверяет ее Арам. – Все привыкают. Пройдет несколько дней, и будешь думать, что так и надо.

Крепко взяв Ншан под руку, он ввел ее в подъезд двенадцатиэтажного панельного дома. Армен, взвалив на плечо самый большой тюк с постелью, указывал матери путь.

Услышав, как что-то с шипением раздвинулось у самого ее уха, Ншан испуганно отпрянула. Арам хмыкнул и втолкнул ее в тесную душную кабинку, разрисованную внутри фломастером и граффити. Шипящие двери захлопнулись, пол дрогнул под ногами, как от землетрясения, дернулся раз-другой и потащил их наверх. Дрожь в коленях передалась желудку, к горлу Ншан подступила тошнота.

- Да не бойся ты. Это обыкновенный лифт. – Видя, как побледнела сестра, Армен попытался ее успокоить. – Ваша новая квартира аж на десятом этаже. Не будем же мы с вещами пилить по лестницам. Да и без вещей пешим ходом трудновато было бы. Особенно маме. Так что привыкайте к городским удобствам.

Прижав руки к груди, Ншан съежилась, боясь шелохнуться.

- На каком этаже?!. – испугалась Сильвия. – Ты хочешь сказать, что мы будем жить на десятом этаже?!. Господи помилуй! Только этого нам и не хватало.

- Так вам, считай, повезло, - заверил ее Армен.

Он помог матери и сестре выйти на лестничную площадку и подхватил свою ношу.

- Конечно, повезло, - поддакнул Арам, позвякивая новенькими блестящими ключами. – Весь город с балкона как на ладони. В ясную погоду можно даже увидеть Арарат. А главное – на верхних этажах воздух намного чище. Вся гарь там, внизу остается. – И, распахнув перед женщинами дверь, торжественно провозгласил: - Ну, вот она, ваша городская берлога. Добро пожаловать!

Изнутри пахнуло свежей краской и застоявшимся воздухом.

- Мы тут все к вашему приезду прибрали, - отчитался один брат. – Моя жена обед для вас приготовила.

- А моя – пахлаву испекла, - подхватил другой. – Вкуснющую. Грецких орехов и меда не пожалела.

- Сами-то где ж они? – поинтересовалась Сильвия.

- Седа на работе.

- А Анаид с детьми. Не везти же сюда весь выводок в день вашего приезда. Вам после такой дороги отдохнуть надо. Обжиться.