Одним из самых посещаемых был павильон воздухоплавания. Одесситы помешались на полётах аэропланов. Кумиром одесситов был Сергей Уточкин. Он совершил полёт над выставкой. Это был триумф мысли и смелости.                                                                                                     

    Так. И снова про одесский трамвай. Основная масса линий проходила по существующим рельсам конки, принадлежащим тому же Русско-Бельгийскому Обществу, поэтому новое строительство было сконцентрировано на контактной сети и тяговых подстанциях для электрической тяги трамваев. По бельгийскому проекту трамвайные линии не имели номеров, как и линии конки. Конки назывались – Трамкаретами и запрягалась парой, а то и четвёркой добрых лошадей. Каждая линия называлась по начальной  или  конечной станции. «Вагон идёт до Большого Фонтана», объявлял кондуктор. Чувствуете, даже названия взяли от молодой железной дороги. Кондуктор! Эти должности были весьма престижными и их исполняли с высокой гордостью только мужчины. Кондуктор обилечивал пассажиров, объявлял остановки, давал сигнал для отправки вагона, дёргая за подвешенный к потолку канат и в кабине вагоновожатого раздавался мелодичный звонов. Позже, трамвайным линиям придали номера, которые были присвоены по порядку номеров введения их в строй.  К 1911 году в Одессе действовали 31 трамвайная линия. Самое большое количество трамвайных номеров в России в то время. Город опоясывали трамвайные линии во всех направлениях. Через каждые два квартала красовалась трамвайная остановка под красивыми грибками, построенными тем же Русско-Бельгийским обществом, укрывающие от дождя, снега и ветра  пассажиров, ожидающих прихода следующего трамвая. Часто ожидали 20-30 минут трамвая, чтобы проехать пару остановок, всего 200-300 метров.

    Попробуйте заговорите со старым одесситом о трамвае его детства, и вы увидите потеплевший взгляд, грустную улыбку и услышите начало восторженного монолога:                                                                                   

- Вы себе даже не можете представить, себе... наш одесский трамвай, что внутри, что снаружи – это «эпыс»[15]. Прокатиться на буфере-«колбасе» - это  же  одно удовольствие. Платить за проезд не надо, ветерок обдувает тебя во все стороны. Прелесть. А эти «грибки» - на остановках, а эти самобытные металлические столбы, а надписи на окнах вагонов - «Не высовываться». Как шутили одесситы «Высунься – высунься, я посмотрю, что от тебя останется».  

Трамвайный юмор – отдельная страница народного одесского неунывающего южного:

-Гражданка, сходите, наконец?!                                                                     

 - А мне не скоро.

 - Сходите с моей ноги!

 Или:

 - Кондуктор, куда мы едем?

 - Вперёд.

 Или вот ещё:

 - Девушка, а какой это номер?

 - 28-й. Но Ваш номер не пройдёт.

 Много интересного:

 - Мужчина, что это Вы пихаете мне твёрдое в зад?

 - Мадамочка дорогая, это всего-навсего мой зонтик.

 - Вы слезаете на следующей или будете тут вечно потеть?

 - Передайте ватману, что он везёт людей, а не дров.

 - Вагон идёт в депо. Кому на вокзал – сходите тут, кому на Привоз – сходите там, а кому в Парк – можете совсем не сходить.

 - Кондуктор! Тут ногам жарко и дымом пахнет.

 - Поднимите ноги. Это букса горит. И так доедем. Это не впервой.

 - Граждане пассажиры. Не заполняйте задний проход.

 - Скажите, беременным женщинам вход через переднюю площадку разрешается?

 - Что-то я  не вижу из Вас сильно очень беременную?

 - А что Вы хотите, чтоб через два часа уже было видно?!

    Фёдор увидел выходящую из подъезда Акулину. Он знал её в лицо.

 - Ну, как, милая Акулина, - нежно и осторожно обратился к ней Фёдор, - что слышно от хозяина, выпустили его из кутузки?

 - Да, нет ешо, сидит, бедный и невиновный.

 - Говорят, что письмо какое ему передали с человеком, - как бы невзначай бросил Фёдор.

 - Да, было письмо. Я его хозяину дала.

 - А его не забрали в полицию?

 - Нет, оно там на столе. Как положил хозяин, так оно и лежит.

 - О! Это очень важное письмо. Оно может освободить твоего хозяина. У меня есть знакомые в полиции. Принеси его. Я им покажу и сразу отпустят. Я здесь подожду. Сделай, Акулина, добро хозяину. Он отблагодарит тебя за усердие.

 - Сичас. Ждите, - и быстро скрылась в глубине подъезда.

    Через минуту Акулина стояла перед Фёдором, держа в руке свёрнутую пополам бумажку. Фёдор взял письмо, развернул его, как бы внимательно читая его, покрутил в руках, сворачивал и разворачивал, посмотрел с обратной стороны, мыча себе что-то под нос. Протянул Акулине свёрнутый пополам листок и унылым голосом произнёс:

 - Нет, оно не годится для дела. В нём ничего такого нет, чтобы помогло твоему хозяину, – возвратил письмо Фёдор, - отнеси его и положи там, где взяла, чтобы хозяин не подумал, что ты украла.

 - Да вы што. Ни в жисть. Я ничего такого у хозяёв не брала, Б-же упаси.

    И ушла домой. Она и не подозревала, что Фёдор ловко подменил письмо и вручил ей совсем другое.

    «Дорогой наш уважаемый господин Маковский. Равинатский Совет Городской синагоги поручает Вам, нашему самому уважаемому господину, важное и очень серьезное поручение. На нашу общину обрушились большие несчастья. Люди болеют и умирают, казна наша оскудела. Гнев Божий неотвратим и грозен. Мы должны искупить свою вину за богохульство, разврат и недостойное наше поведение перед единым нашим богом вселенной. В наступающую Пасху по старинному  обычаю  мы  должны  замешать  святую   часть мацы кровью агнца – христианского младенца. Вам поручается эта мисия. Вам в этом помогут двое верных друзей. Они хоть и не иудеи, но верные нам. И никому не разгласят это великое деение во имя бога нашего – царя вселенной. Аминь!»

    Фёдора не смущало, что письмо подмётное написано по-русски с грамматическими ошибками, что оно так открыто и откровенно указывало на ритуальное убийство. Оно сработает. В этом он был уверен.

    Толпа на Ланжероновской, возле дома, где пропал мальчик, расходилась, оставляя после себя заплёванный подсолнуховой шелухой и окурками, тротуар. Дворники ругались самым замысловатым многоэтажным матом, как могли ругаться только одесские дворники, биндюжники и прочий шатающийся люд. Но переругать портовых грузчиков никто из них не мог и не собирался. Портовые знали кроме всем знакомых многоэтажных слов, ещё массу иностранных, которые умело вплетались ими в матерные выражения. Со  временем  эти  словечки осваивали и прочие городские, но у портовых грузчиков таких слов было в избытке, беспрерывно добавляя в закрученную ругань одесского говора.

      Человек живёт на Земле всего один раз. И вот, эта одна жизнь – единственная жизнь, ни с чем не сравнима. Ни с ранее прожитыми жизнями, как считают некоторые, верящие в инкарнацию, ни с будущими жизнями,  в которых можно что-нибудь подправить. Будут ли они, эти будущие жизни? Вот в чём вопрос. Эта единственная жизнь даётся нам без нашего участия, без нашего желания. Иногда, а может быть и часто, без особого желания родителей. Обоих или каждого в отдельности. Но жизнь дана и прожить её – ответственность, наша забота, скорее, моя, чем наша. Никто за тебя её не проживёт, ни подскажет, ни научит. Нет учителей жизни. На нашем пути будут родители, без ума или с умом, любящие своих детей, учителя, с любовью или ненавистью взирающих на подрастающее дитя, братья и сёстры, если они у тебя есть или будут, часто ревнивые и не всегда близкие. Родных не выбирают, а соседей можно принять, а можно и отвергнуть. Когда ты на воле.                                                   

    А когда в неволе?

    Тюремное начальство, вся система изоляции человека, виноватого перед обществом, как думало это самое общество, в те времена царского абсолютизма, ещё не дошла до высшей точки психологии унижения личности, до науки массового унижения себе подобных. Тюремное заключение ещё не приобрело той ужасной массовой бойни под видом очищения человечества от недочеловеков по расовым, религиозным или иным, часто выдуманным, бредовым идеям сверхчеловека. Сюда привлекали надуманные антропологические особенности строения черепа, формы носа, величины ушей и всякой другой чепухи. Не говоря уже о цвете кожи или волос. Убить одного человека, сотню, тысячу – одно дело.