Третье письмо было датировано июлем 1937 года:
«Дорогой папа, много воды утекло с того дня, как я написала тебе в последний раз. Тот факт, что объявление в газетах не появилось, вполне ясно изобличил твои чувства.
У меня девочка. О, как я не хотела, чтоб ее кто-то удочерял, и все-таки временами казалось, что иного выхода нет. А потом согласился отец девочки. Что ж, дочь оказалась вне опасности, но моя жизнь превратилась в кошмар. На нее мне дают достаточно. Себя я должна кормить собственными силами. Ребенка я вижу изредка и недолго. Да, я ее мать, но я ее гостья. Ее настоящий дом — школа. Там она и живет. Учителя причастны к ее жизни куда больше, чем я. Знают о ней мельчайшие подробности. Мне достается лишь частица этих подробностей, да и то из вторых рук. Да, я бываю в школе. Но как? «Нынче день маминого визита!»
Короче говоря, папа, меня лишили моей дочери. А совсем недавно до меня вдруг дошло, что тебя я сама лишила твоей дочери. Я поняла, что без меня ты, наверное, страдал так же, как я теперь страдаю без своей. Впрочем, понимаю и другое: ты никогда в этом не признаешься. И никогда не попытаешься взглянуть на все с моей точки зрения. Может быть, очень скоро я приеду поговорить с тобой. В одном я буду непреклонна. Ты никогда не увидишь внучку, если воспринимаешь ее не так, как я. Что касается меня, — как знаешь. А я, папа, хочу тебя увидеть. Любопытно, хочется ли тебе того же. Во всяком случае, не падай в обморок, если в один из ближайших дней я вдруг постучусь в дверь. Расстояние между нами немалое. Так что потребуется какое-то время поднакопить денег на дорогу.
С любовью и поцелуями
С чувством, похожим на благоговение, Селби сложил письма в потертый, замусоленный конверт.
— Вот ведь какая сложная штука, человеческая жизнь, — сказал он коронеру. — И бредет человек, пытаясь вслепую нащупать правильный путь, найти свое счастье. И как часто нет счастья из-за взаимного непонимания между, казалось бы, родными людьми. Вот хоть эта судьба. Он любил свою дочь. Он буквально лелеял ее письма. Представь себе, как одиночество глодало его душу и сердце. Он все время носил письма при себе, перечитывал, пока бумага не протерлась до дыр. Но простить дочь — на это его не хватило. Чуть больше милосердия, чуть больше человеческого тепла, и они, возможно, были бы счастливы. Он помог бы содержать свою внучку, и девочка была бы при матери… Нам надо найти дочь этого человека. Может, он оставил наследство, которое поможет дочери воспитывать ребенка. Я очень надеюсь на это.
— По виду покойника не скажешь, что у него водились деньжата, — заметил коронер. — Он был плохо одет. А денег в кошельке не хватит даже на его похороны.
— Вчера мы видели его на дороге. Он голосовал попутку. Рекс Брендон хотел было пришить ему бродяжничество, но…
— Вы выяснили, кто он? — оживился коронер.
— Назвался Эмилем Уоткинсом.
— При нем не было никаких документов, которые подтвердили бы это. Содержимое его карманов все перед тобой, в коробке.
Селби, предмет за предметом, внимательно разглядывал каждый и клал обратно.
— Странное дело, Гарри, — заметил он, — у этого человека нет никаких ключей.
— И вправду, — отозвался озадаченный коронер, — у него был нож, карандаш, кошелек, а ключей не было.
— Если вдуматься, — проговорил Селби, — факт более красноречив, чем кажется на первый взгляд, по сути — воплощение судьбы. Человек, у которого нет пристанища, человек, которому некуда деться, человек без ключей.
— Что ж, в наши дни у многих нет пристанища, — подытожил Перкинс. — Послушай, Дуг, я тебе рассказывал, какую большую форель поймал я в озере за развилкой? Я же тебе говорил: там водится крупная рыба. Она однажды стянула у меня приманку и ушла на дно. Так и не вернулась. Со мной были еще двое рыбаков… Да ты, кажется, уже слышал эту историю? Не помнишь? Ну вот, я ее поймал-таки. Что за красавица! Два с половиной фунта… Тут еще вопрос чести решался: я поймал ее на ту самую приманку, с которой в первый раз не повезло. Понимаешь, у форели бывают такие завихрения. Она… — Его прервал звонок в дверь, сопровождаемый нетерпеливым стуком. — Всегда так, — сказал Перкинс. — Когда темно, им кажется, что звонка недостаточно. Сразу такой шум поднимают!
Он отворил дверь. Шериф Брендон втолкнул в контору перепуганных Каттингса и Глисона.
— Есть новости? — спросил Селби.
Шериф покачал головой. Селби обратился к парням:
— Хотелось бы, ребята, чтоб вы взглянули на покойника.
Те молчали. Глисона буквально сотрясала дрожь. Слышно было, как клацают зубы.
— Постойте у печки, — пригласил Селби. — Отогрейтесь.
— Предпочел бы побыстрей покончить с этой историей, — отказался Глисон.
— Что ж, тогда пошли.
Торжественно молчаливой процессией они прошествовали все теми же коридорами все в ту же холодную, мрачную комнату. Там коронер снова откинул простыню, и вошедшие увидели лицо покойника. Каттингс приблизился к трупу первым, присмотрелся, отрицательно покачал головой и отошел в сторону. Глисон, закусив губу, покосился на мертвеца и поспешно отвернулся.
— Знаком он вам? — спросил Селби.
Парни как один затрясли головами — нет.
— Присмотритесь получше, — настаивал Селби. — Не бойтесь, теперь уж он вас не тронет. — Снова парни, едва взглянув на труп, отвернулись. — Когда в последний раз вы видели Марсию Уоткинс? — спросил Селби как бы между прочим.
Никакой реакции — ни у одного, ни у другого. Каттингс с трудом выдавил:
— Лично я не знаю никакой Марсии Уоткинс.
— И я тоже, — эхом откликнулся Глисон.
— Как же этот мужчина оказался в вашем домике? — поинтересовался Селби.
— Честное слово, мистер Селби, — заторопился Каттингс, — даже не представляю, что он мог делать в нашем домике. И как он туда попал, тоже не знаю. Я прямо-таки в шоке от всего этого.
— Ладно, ребята, — сказал Селби. — Не стану вас задерживать. Только договоримся: если попрошу вернуться сюда, вы сразу же, без всяких разговоров приедете. Согласны?
— Конечно, мистер Селби, — заверил Каттингс. — Вы так по-хорошему обходитесь с нами. Мы с Бобом поможем вам чем сможем.
— Дуг, мне надо переговорить с тобой, — сказал Брендон. — А ребята подождут нас здесь.
— Мы можем выйти в другую комнату, — с готовностью предложил Глисон.
— Ничего, здесь подождете, — возразил Брендон.
Вслед за ним Селби вышел в коридор.
— Мне не по душе твое решение отпустить парней, — заявил Брендон. — Чем дольше любуешься тремя стаканами из-под виски, тем больше чешешь в затылке: могло ли дело обойтись без обитателей домика?
— Согласен, ответил Селби. — Но согласись и ты: чем дольше мы допрашиваем, тем очевидней им становится, как мало мы знаем. По-моему, лучшее, что мы можем придумать — отпустить их. Если они что-то утаивают от нас, пусть считают, что это удалось. Мы будем продолжать расследование. Выясним, что они имеют отношение к погибшему, — пригласим вновь. При Уоткинсе нашли письма. Судя по содержанию, он типичный отец-упрямец, глубоко любящий свою дочь-беглянку. Она вне брака произвела на свет ребенка. Выяснив, где жил Уоткинс, мы нападем на след дочери, а через нее выйдем на папашу ребенка. Посмотрим, кого собирался убить этот несчастный.
— А Каттингс и Глисон, разве каждый из них не может оказаться папашей? — предположил Брендон.
— Теоретически возможно, но все же для данного конкретного случая они зеленоваты. И потом, в их лицах ничего не дрогнуло, когда я произнес — Марсия Уоткинс.
— Тебе решать, — уступил Брендон. — Полагаю, теперь ты сядешь на своего любимого конька, начнешь реконструировать биографию покойника. — Селби кивнул. — Но предположим, — продолжал Брендон, — если Глисон или Каттингс ни в чем не повинны, почему он явился к ним?
— Может, Глисон и Каттингс кое-что знают, но не подозревают об этом? Допустим, они каким-то образом связаны с человеком, которого намеревался убить Уоткинс.