— Шеф, десять минут осталось! Помочь писать карточки?

— Нет, Анютка, отдыхай! Кстати, не заметила, с кем я там ночь коротаю?

— С Киской и Бесиком. Ну, я ушла, пока!

Киска — Алка Кошкина, я с ней начинал на «скорой». Отличный фельдшер, не хуже Ани. А Бесик Гвазава — король водителей, маленький веселый мингрел, толстенький и невероятно подвижный, этакий, извините за банальность, шарик ртути. По городу гоняет 110–120, обожает сирену и мигалку. Словом, бывший мотогонщик. С ним ездить — как ковбойский фильм смотреть: и весело и чуть-чуть страшновато. Но и реакция же у него!

— Водителям зайти на контроль в диспетчерскую! — прокашлял селектор. — Повторяю: водителям зайти…

Ясно: сегодня старший врач смены Шеховцова. Врач она грамотный, и вообще-то неглупа, но… Вот уж сорок пять бабе, а как была когда-то твердолобым комсомольским секретарем, так им и осталась. Мы с ней почти ровесники, но я что-то не припомню таких даже в военно-медицинской академии. Ну, были, конечно, чинодралы, котрые на политзанятиях драли глотку усерднее, чем работали в анатомичке — так ведь их за версту было видно, они и не скрывали своих намерений, и после академии становились штатными политработниками. А эта словно не из наших шестидесятых, а откуда-то из тридцатых, из последних, чудом уцелевших динозавров комсомола: фанатичный огонь в глазах, неколебимая вера в святость инструкции и последнего указания райкома. Уверен, она до сих пор наизусть помнит «Краткий курс» и «Вопросы ленинизма».

— Повторяю, все водителям пробы на алкоголь, немедленно явиться в диспетчерскую!

А звучит-то как! Все водителям — вроде их не четыре всего, а взвод. И среди этих четырех нет ни одного пьющего, Шеховцова это знает, но — бдительность превыше всего!

Бесик не смолчит. Решаю посмотреть шоу с Бесиком в главной роли.

…Бесик входит очень ровно, чуть более ровно, чем требуется для трезвого человека. Шаховцова это сечет сразу, опыта по этой части ей не занимать, в глазах вспыхивает огонек охотничьего азарта: попался, голубчик! Хоть ты и хитрован-актер, Шаховцову не проведешь, не таких зверей вылавлвала!

— Держи трубку, дыши!

Бесик берет трубку, как ежа, как змею, как бритву обоюдоострую и… старательно дышит «в себя». Но Шаховцова бдит!

— Гвазава, дыши как положено! Этот фокус здесь не проходит, ясно?

Бесик обреченно вздыхает и со слезой во взоре дышит в трубку.

Шаховцова буквально выхватывает трубку, торопливо добавляет в нее реактивы и… проба отрицательная, алкоголя нет!

— Натали Лексевна, слуший! Меня ГАИ ловила, видит — я пила, дает трубка, дыши — ничего нэту, нэ пила! Гаишник нэ верит, думает, трубка нэправильный! Наливает мне стакан водка — пей! Я пила, опять дышала другой трубка — опять ничего нэту! Два стакан — всо равно нету, нэ пила! Писала — трезвый, отпустила. ГАИ, понимаешь, мине верит, себе не верит, сама наливала! Ты мине вэриш?

Обычно Бесик говорит без вского акцента, но ради трижды любимой Натальи Алексеевны отчего не покривляться, можно и белорусского акцента подмешать:

— Натали Ляксеуна! Мабыць, досыць? Я ужо стамиуся, а мине всю смену баранка крутить! Натали Лексевна, дарагой…

— Гвазава, проба сомнительная, делаем внутривенную!

— Натали Лексевна, я кров проливать буду? Ты мине дырка колоть будыш? Пожалста, коли только плати, кали ласка! За одын грамм кров — сто грамм спирт! И яшчэ двести за дырка! С тибе литр!

Наконец-то до нее до ходит, что Бесик — в который раз! — разыграл ее. Лицо ее идет пятнами, она всердцах бьет штемпелем по путевке, словно это не путевка, а лукавая Бесикова рожа.

Бенсик колобком выкатывается из диспетчерской, подмигивает мне и вразвалочку идет к машине. Концерт окончен.

Что ночь грядущая готовит? Ее мой взор напрасно ловит…

Алла принимает ящик с медикаментами, смотрит на меня. Смена началась…

— Троечка, 11-ый переулок Шмидта, 54, У женщины болит голова, вызывал муж, очень пьяный…

В нашем маленьком белорусском городке есть улица Шмидта и двенадцать переулков его имени. Никто, включая горисполком, не знает, о каком Шмидте идет речь: то ли легендарный черноморский лейтенант Петр Шмидт, то ли ученый полярник Отто Юльевич Шмидт? Да это и неважно: никто из них никогда здесь не был и никакого отношения к городу не имеет.

— Возле нужного нам дома стоит милицейская машина. Ого! Дело в том, что причины головной боли бывают разные: грипп, мигрень, высокое давление. А так же топор, молоток, полено… В данном случае это кочерга. Короткий осмотр убеждает: женщина мертва. Глубокое проникающее ранение в голову с переломом височной кости. Спокойно-усталое выражение лица, никаких следов борьбы. Похоже, убита во сне. Ей 68 лет, выглядит на все восемьдесят, седые нечёсаные волосы вокруг морщинистого лица без малейших признаков макияжа. Да она и слов-то таких не знает небось…Рядом сидит молоденький лейтенант-участковый, он уже вызвал уголовный розыск, а сам просто из любопытства допрашивает мужа, до сих пор не отрезвевшего, грязного старика в лохмотьях.

— За что же ты убил её, дед?

— Да не хотел я! Только поучить маленько! А то сижу вот тута, она дрыхнет, устала, видите ли! А сама, сука, на пенсии — с чего это ей притомиться бы? И как-то враз понял, блин! Я же её уже лет двадцать, как ни-ни, не трахаю то есть. Так, значит, кто-то другой трахает! А то с чего бы ей уставать-то?! Значит, она меня уже двадцать лет обманывает! Ну и врезал ей…

Собрался было продолжить свои записки, уже настроился на лирическую волну, бумагу достал, новый стержень в ручку вставил, а тут вдруг Пашка Клюев приперся из самого Краснодара, выпить ему захотелось. Вроде как на Кубани не с кем или нечего, вон за две тысячи верст ко мне.

А я не расположен, меня к бумаге тянет, накопилось под самую завязку, чувствую: не выплеснусь на бумагу — завтра буду кусаться, а кусаться мне не положено, мне положено улыбаться.

Только ж это Пашка, ему не откажешь. Я ему жизнью обязан: он меня из горящей бээмдэшки вытащил и бесчувственного тащил на горбу под огнем. И вот он я, живой и невредимый, а Пашка калека. Правда, его покалечило не в тот раз, а много позже, я уже был на другом конце Афганистана, в Имам-Сахибе. Но все равно, я вроде как в чем-то виноват перед ним.

Он вваливается, как всегда, без предупреждения и вносит в мой опустевший холостяцкий дом веселую сумятицу и бардак.

Я всегда рад ему и не рад. Сразу собирается компания офицеров-афганцев — словом, с такого перепоя не сразу и отойдешь.

Покалечило Пашку в короткой схватке на дороге. В его танк всадили штуку из гранатомета, а когда он выбирался, пуля угодила в поясничный отдел позвоночника. И вот — полчеловека. До пояса — чернокудрый красавец, здоровяк и, как говорили в нашей десантной бригаде, «половой разбойник». Ниже пояса — кисель, труп, кое-как заправленный в штаны. Жена Пашку бросила, как только узнала о его ранении. Ну, это, положим, понятно, ей здоровенный кобель нужен, Пашка же теперь в сексуальном смысле абсолютный ноль. А ведь был ас!

Но удрала она по-скотски: забрала все шмотки, деньги, и остался он в старом танковом комбинезоне — в чем привезли из госпиталя. Да еще наши военные чиновники поиздевались над беднягой: где-то по дороге затерялись документы, что ранен в бою, так что не знали, как ему платить: то ли как инвалиду войны, то ли инвалиду армии, а то и вовсе жертве несчастного случая — и не платили вовсе, без малого год тянулась эта канитель. Спасибо командиру полка: велел офицерской столовой кормить Пашку бесплатно, да офицеры с получки скидывались по червонцу-другому на сигареты, на водку товарищу, на пиджачишко да штаны.

И вспомнился вдруг тот кабульский подполковник, который принимал у меня Лешку Смоляка: был бы, дескать, это мой друг, я б ему помог упокоиться и не ведать прелестей инвалидной жизни.

Лешка, помнится, мечтал завести семью, детишек, да все никак не мог найти достойную избранницу: парень он, как и Пашка, был броский, девки к нему липли, и не нашлось ни одной, которая б устояла дольше второго свидания. А он искал именно такую…