...«Павлинку» Янка Купала читал Ядвигину Ш. в Карпиловке — в доме Антона Ивановича, в его кабинете с веселыми витражами. Читал на следующий же день, как только закончил комедию, потому что уж больно не терпелось прочувствовать, что он такое написал, да и просто послушать, что люди скажут. Шутила-смеялась (голосом Купалы) Павлинка; сыпали свои любимые словечки «коханенькие-родненькие» ее отец Степан Криницкий и «вот-цо-да» его сосед Пусторевич; выдавал себя за галантного и богатого кавалера Адольф Быковский... И словно смеялись вместе с молодцеватым хозяином кабинета разноцветные витражи, а ведшая в зальчик наверху винтовая лестница, так та, казалось, от смеха в спираль закрутилась.

Слушать пьесу Купалы Ядвигин Ш. позвал и пани

Люцию — свою жену, и пани Вольку — мать. Они тоже часто и от души хохотали, но потом рассудительная пани Люция забеспокоилась:

— А если кое-кто из хоруженцев узнает себя в панской пьесе, что тогда?

— Посмеются, как и вы, пани Люция, — отвечал поэт.

— А как не станут? — засомневалась та.

— Станут, станут, — принялся уверять Купалу и своих домашних Ядвигин Ш. — Учитель, наш уважаемый Мечислав Богданович, так тот пану Ясю еще и стопку поднесет! Правда, — понизил голос Антон Иванович, — по Хоруженцам и Большим Бесядам я теперь на месте пана Яся пешочком ходить не рискнул бы. Особенно мимо хаты Франтишека Облочинского ²⁴. Да и Павелак Воеводский из Колдуновки ²⁵, заприметив нашего поэта, пожалуй, нагнется, чтобы вывернуть камень поувесистее...

— Что же, не надо было писать? — с деланной растерянностью осмотрел всех Ясь.

— Надо, надо!.. Речь не о том!.. — наперебой заговорили пани Волька и пани Люция.

Поэт лукаво усмехался.

— Панове, — переходя на таинственный полушепот, вновь обратился ко всем Ядвигин Ш., — а ведь на Ядю Облочинскую глаз было положил не один учитель Богданович...

Антон Иванович глянул в сторону Купалы. Купала поймал его взгляд, и все заметили, что улыбка поэта стала только загадочнее. А Ядвигин Ш. продолжал:

— Могу даже быть пророком: легенда о том, что и сам автор «Павлинки» сватался к прообразу Павлинки, загуляет по свету.

— По какому такому свету? — пожелала уточнить вечно сомневающаяся пани Люция, ибо как портниха привыкла семь раз отмеривать — один раз отрезать.

— Ну, хотя бы но Малым Бесядам, — иронически уточнил Ядвигин III. и тут же переменил тон разговора: — А самое главное — все у тебя, Ясь, в твоей комедии к месту. И весьма к месту, думается, будет отметить такую удачу: лучшего повода в Карпиловке уже давненько не было...

Из Карпиловки в Окопы в тот вечер Купала возвращался очень поздно...

Третье лето в Окопах началось с дождей. Приехав сюда, Купала сразу же сел за письмо своему петербургскому благодетелю Б. И. Эпимах-Шипилло. Прежде всего он выполнял свое обещание: сообщал профессору, что его действительно может заинтересовать в библиотеке Чеховичей в Малых Бесядах. Перечень ценных, по мнению Купалы, книг он прикладывал к письму, отмечая, что «кроме этих, есть несколько десятков французских, немецких и английских, но среди них, как посмотрел, нет ничего стоящего». У профессора же поэт спрашивал, как обстоят дела с альманахом «Молодая Беларусь» и разослал ли он по редакциям, как обещал, «Дорогой жизни» — третий его сборник, вышедший как раз накануне отъезда в Окопы — в апреле.

О себе Купала писал: «У меня ничего интересного. Сижу дома, как мышь в норе, и жду у моря погоды. В деревне сейчас, как сами догадываетесь, хорошо, но вот погода малость балует, последнее время — холод и дождь. Здоровье мое не ахти, покашливаю немного. Сегодня еду в Минск и думаю побывать у врача, а то уже начинаю бояться, что пойду к Абрааму на пиво». Неожиданная, надо прямо сказать, шутка для человека в 32 года. Но, видимо, не рядовая простуда прицепилась к поэту в начале того холодного — с дождями — лета. И видимо, той же непогоди должны мы быть благодарными; особенно не выпуская поэта за порог окоповского дома, она усаживала его на узком диванчике в гостиной, у окна, и он по целым дням читал. Об этом Купала тоже писал профессору: «Перечитываю белорусские этнографические сборники Шейна, Смоленский, описание Могилевской губернии и др.; пробовал сочинить некоторые песни, используя народный сюжет, но подобная работа не из легких. Думаю обработать отдельные предания и, если удадутся, пришлю Вам». Рождались замыслы поэм «Бондаровна», «Могила льва», «Она и я».

Непогодь стояла на дворе, и непогодь иная надвинулась на Купалу в это ненастное, но такое творческое для него лето. «Наша нива» — поэт же собирался вернуться туда по осени. Из Петербурга, на белом коне? Как бы не так! Не по нраву это было кое-кому в Вильно, и прежде всего Ласовскому. Он и затеял внешне вроде бы целиком пристойную литературную дискуссию, но по сути своей коварную, предательскую, с тайным, полным яда и нацеленным в поэта жалом.

Гроза разразилась 5 июля: в «Нашей ниве» появилась статья Юрки Верещаки «Выплачивайте долг». В Окопах Купала читал эту статью спустя неделю и отчетливо видел, против кого и чего направлял свои критические стрелы автор — против него, Купалы, против Коласа и Богдановича, против мотивов гражданской печали в их стихах. Цитировались его, купаловские, строки:

Невеселая сторонка

Наша Беларусь,

Люди: Янка да Сымонка,

Птицы, дрозд да гусь, —

и следом шел пассаж: «Успокойтесь, панове, край наш не столь уж страшен, не столь печален, грязен и беден. Живой красоты в природе нашего края, в людях много, но вот разве лишь то грустно, что мы ее подметить, увидеть не умеем».

Купала сразу и не понял, к чему это противопоставление «живой красоты» и всего гражданского. Впрочем, автор статьи «нескладные плачи» массовой поэзии прощал. Однако претензии к Купале и Коласу высказывать продолжал, хотя дальше и оговаривался: «Но, слава богу, есть уже у нас имена, пользующиеся широкой известностью и признанием не только в нашей неграмотной и неинтеллигентной Батьковщине, но и далеко за ее пределами». Действительно, у Купалы уже была большая и заслуженная слава. Критик вроде бы и признавал поэта, тоже ставил его высоко, но тут же...

Чей псевдоним стоял под статьей, Купала знал: Вацлава Ласовского. Чувства к этому человеку у него не могли не быть противоречивыми: бывший муж Марии — хохлик, что «бегал у ворот»...

Поэт читал статью Ласовского и искал в ней реакции не только критика, но и просто души человеческой, реакции на то, в чем он, Купала, был менее всего виноват. Да и вина ли это, полюбили тебя и ты полюбил?

Купала и Ласовский разъехались в 1909 году. Встречались редко — лишь во время приездов Купалы из Петербурга. Ласовский стал много писать, печататься — пером владел неплохо. Но дружбы возникнуть между ними не могло. Купала чувствовал постоянную настороженность Ласовского. Лапкевичи говорили о нем: себялюбив. Себялюбие в Ласовском Купала на первых порах как-то не очень замечал. Но что-то его раздражало в этом человеке. Может быть, то, что он брал на себя слишком много, тщился выдать себя чуть ли не за всю «Нашу ниву», за все белорусское движение. Во всяком случае, возмущенное письмо из Петербурга на имя редактора «Нашей нивы» весной этого года Купала писал, видя перед собой прежде всего обрюзгловатое лицо пана Вацлава. Он, Ласовский, вел в газете отдел белорусской библиографии. И вот этот отдел «не заметил» выхода третьей книги Купалы — самой, понимал поэт, значительной. Сборник «Дорогой жизни» уже появился, а «Наша нива» писала следующее: «В январе и феврале ничего нового не вышло, в мае выйдет сборник стихов Максима Богдановича, а может, и еще что-либо...» Поначалу поэт в своем письме пытался иронизировать: «Это что — первоапрельская шутка?..» Иронии не получалось, и Купала перешел на открытый текст: «Мне кажется, что за 5 лет моего сотрудничества я не заслужил того, чтобы так беззастенчиво игнорировали мою новую, только что вышедшую, книгу, как это сделали Вы в почтовом ящике своей газеты». Купала был раздражен. Он, как мы знаем, не любил жаловаться, высказывать кому бы то ни было свои обиды, а тут высказал. Правда, Купала, пожалуй, несколько поторопился: книга только что вышла, и в «Нашей ниве» могли об этом еще не знать. С Янкой Купалой в газете все-таки считались, потому что буквально спустя неделю после его письма — 26 апреля — «Наша нива» дала не сообщение о выходе сборника «Дорогой жизни», а рецензию на него. А ведь написана она могла быть и до получения письма поэта. Автором рецензии был Антон Лапкевич. И теперь, читая в Окопах статью Ласовского «Выплачивайте долг», Купала невольно вспоминал и рецензию Лапкевича, в частности вот эти слова из нее: «...много горя, страданий, обид. Много печали и скорби, что так тяжело, так худо живется народу, который ничем не заслужил себе такую долю». Лапкевич это одобрял в сборнике. Ласовский осуждал. Статья Ласовского, таким образом, била одновременно и по рецензии Лапкевича.