В предварительных хлопотах по организации нового курса в Александринском театре прошел весь август у членов режиссерского совета, причем Мейерхольд в августе уже начал предварительные работы и по постановке «Бориса Годунова» в Мариинском театре. К этому времени надо также отнести первые шаги по организации будущего «Дома интермедий», который устраивали М. М. Бонч-Томашевский, являвшийся директором «Дома», и Б. К. Пронин, приглашенный на должность режиссера-распорядителя. Таким образом, уже перед началом сезона у Мейерхольда выяснился план его зимы. Это были во-первых постановки «Дон-Жуана» и «Красного кабачка» в Александринском театре и актерская работа там же, затем «Борис Годунов» в опере и, наконец, участие в «Доме интермедий», куда Мейерхольд входил в качестве члена художественного комитета вместе с М. А. Кузминым и Н. Н. Сапуновым. Впрочем, на афишах «Дома интермедий» имя Мейерхольда не стояло. Вместо него стоял «Доктор Дапертутто», псевдоним, который придумал для Мейерхольда Кузмин, дабы скрыть под гофмановской маской «приватную деятельность» режиссера императорских театров. Впоследствии псевдоним «Доктор Дапертутто» приобрел для Мейерхольда принципиальное значение.

Сезон в Александринском театре начался 30‑го августа, причем для открытия русских драматических спектаклей был поставлен «Лес». В этом первом опыте реставрации классиков, сделанном А. П. Петровским, был применен, по выражению Сергея Ауслендера, метод давать классиков в наивной простоте, завещанной традициями, при которой зритель и исполнители переносятся на несколько десятилетий назад. Новое толкование, таким образом, не разрушало старого мира. Только через тринадцать сезонов, в зиму 1923 – 1924, Мейерхольд в театре своего имени нарушил неприкосновенность «Леса» и по новому взглянул на классическую комедию Островского. В связи с этим будущим «Лесом» следует вспомнить и о «Лесе» Александринского театра 1910 года.

Как это и можно было предполагать, в Александринском театре текст был оставлен без особых изменений, хотя и после тщательной ревизии. Весь состав исполнителей обновился[3].

По свидетельству Э. А. Старка, александринские актеры дали следующие образы: Васильева — образ поблекшей красавицы, хорошей барской породы, гурманши в любви; Потоцкая выдвинула в Аксюше ее духовную энергию; Юрьев сыграл потертого невзгодами бедности, очень практичного молодого человека; Далматов  подчеркивал театральность Несчастливцева, увлечение актерством, провинциальную трагическую игру; Шаповаленко стремился из Аркашки сделать не только шута-пропойцу, но актера и человека; Давыдов давал в Милонове полного элегантного живчика, франта и Манилова, почти искренно преклоняющегося перед Гурмыжской; Степан Яковлев в Восмибратове выдвигал черты хищника и Колупаева; Ходотов изображал Петра веселым парнем, хотя и не бесталанным, но совсем неумным. Декорации писал для «Леса» Ламбин, мизансцена была элементарно необходимой. С. Ауслендер особо отмечал Юрьева, который, по словам критика, был очаровательным гимназистом Булановым и выдержал до конца грациозный и веселый тон большой комедии, нигде не утрируя, не огрубляя этот достаточно непривлекательный образ «малолетнего» любовника старухи Гурмыжской.

17‑го сентября в Александринском театре состоялось первое представление «Трех сестер» Чехова. Мейерхольд играл, как и в Художественном театре — Тузенбаха. По мнению критики эту роль он провел поразительно жизненно и правдиво. «Три сестры» прошли в сезон восемнадцать раз. Кроме этого, в тот же сезон Мейерхольд сыграл пять раз принца Арагонского. Автор «Красного кабачка» Ю. Беляев очень хотел также, чтобы Мейерхольд играл барона Мюнхгаузена, главную роль этой небольшой пьески. В письме к Мейерхольду от 3‑го сентября 1910 года Беляев пишет:

Нет, Ге и груб, и сух, и мелодраматичен для такого образа. Здесь нужен… «блажен муж». Понимаете? И зачем только я вспомнил, как Вы играли в «Венецианском купце» принца Арагонского?! Послушайте, ведь Мюнхгаузен — это Вы и только Вы… Вот уже третий день мысль эта не покидает меня, но как это сделать, как сделать?! Если бы я был знаком с новым Далай-ламой, я уговорил бы его пригласить Ге на гастроли к себе, но в том то и дело, что у меня нет соответствующего знакомства. А без шуток скажу — очень расстроен. Пожалуйста придумайте что-нибудь. Мне почему-то кажется, что и сами Вы не против такой замены. Как бы я был счастлив.

Кроме Александринского театра, в ту зиму русские драматические спектакли продолжали изредка ставиться в Михайловском театре. Частная драма была в Петербурге представлена Новым драматическим театром и театром Литературно-художественного общества. В Новом драматическом, где в этот год режиссерами были Унгерн и Бережной, сезон открылся новой пьесой Л. Андреева «Gaudeamus’а», а в Суворинском «Самоуправцами» Писемского. Пьесой, на которой столкнулись оба театра, была переводная драма венгерца Ленгиеля «Тайфун», прошедшая с исключительным успехом в зиму 1909 – 1910 в Берлине. Эта пьеса, изображающая колонию японцев в Париже и упрощенно трактующая о «душе Востока», была предметом соревнования и двух московских театров — Корша и Незлобина.

У Незлобина и Корша с осени 1910 года были новые режиссеры. У Незлобива — Ф. Ф. Комиссаржевский и В. К. Татищев, у Корша — А. Л. Загаров. Загаров, изложивший свое кредо — «сцена не отражение жизни, а сама жизнь», дебютировал постановкой «Тайфуна». Комиссаржевский начал серию своих московских работ постановкой комедии Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Главной задачей в этой постановке у Комиссаржевского было показать власть быта над внутренним миром человека, причем Комиссаржевский считал, что быт доведен у Островского до символа. Татищев у Незлобина дебютировал, как и Загаров у Корша, «Тайфуном».

Переезд Комиссаржевского в Москву был только одним из многих режиссерских перемещений того года. В этом году ряд режиссеров и первого поколения и второго переменили свои места. Так, ушел в оперу петербургского народного дома А. А. Санин, поставивший в качестве одной из первых постановок «Князя Игоря», в котором остался верен себе, стремясь дать ряд ярких картин и типов из жизни удельной Руси и диких кочевников половцев. Бывший режиссер первого незлобинского сезона К. А. Марджанов был приглашен в Художественный театр, где ему была поручена постановка новой пьесы Кнута Гамсуна «У жизни в лапах». Этой же осенью в число сотрудников МХТ были приняты будущие участники первой студии — Дикий, Хмара, Дейкун, Гиацинтова. Во внутренней жизни Художественного театра сезон 1910 – 1911 оказался «сезоном без Станиславского», который почти всю зиму., вследствие болезни, провел вне Москвы и почти не принимал участия в текущих работах. Н. Н. Евреинов принял предложение стать режиссером «Кривого зеркала», начавшего свой третий сезон в помещении Екатерининского театра и расширившего круг своей деятельности. В первую программу для новоселья театр, между прочим, включил инсценировку рассказа Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью», переделку Евреинова арабской сказки «О шести красавицах, не похожих друг на друга» и оперу-водевиль Саца «Не хвались, идучи на рать». Из молодых режиссеров не было в этом году в Петербурге А. Я. Таирова, служившего в Симбирске в качестве главного режиссера и актера. Корреспондент «Рампы и Жизни» про Таирова-актера писал, что ему больше удаются роли героического жанра, где можно дать простор «бурливому» темпераменту, эффектной экспрессии, «роль Фердинанда (“Коварство и любовь”) счел бы в его репертуаре коронной». Наконец, упомянем, что в эту зиму в театральном мире впервые заговорили о талантливом ученике школы А. И. Адашева — Е. Б. Вахтангове. В отчете об одной вечеринке у Адашева читаем: «Здесь ученик Вахтангов изумительно, до жути похоже имитирует Качалова в “Анатэме”. Этот г. Вахтангов, главный вдохновитель кабаре — автор большинства шуток, вообще показал большое дарование». Весной 1911 года Вахтангов окончил школу и был после экзаменов, вместе с одновременно окончившей с ним С. Г. Бирман, принят в Художественный театр.