Зима 1908 – 1909 была вообще сезоном более энергичной деятельности второго поколения русских режиссеров. Кроме трех только что указанных лиц, в качестве режиссера стал в этом году работать актер А. Я. Таиров, служивший в театре В. Ф. Комиссаржевской в первый мейерхольдовский сезон 1906 – 1907. В сезоне 1908 – 1909 Таиров в Народном доме графини Паниной на Лиговке поставил «Дядю Ваню» в ритмах и тональности Шопена и Чайковского, для чего чеховскую пьесу репетировали под аккомпанемент рояля, а на спектаклях артисты должны были играть по впечатлениям от репетиций с музыкой. Сам Таиров играл Астрова.

Эта плеяда новых режиссеров, в которую входили — Н. Н. Евреинов, Ф. Ф. Комиссаржевский, А. Я. Таиров и отчасти А. П. Зонов, исходила от тех опытов условного театра, которыми было наполнено трехлетие 1905 – 1908. От начала режиссуры Мейерхольда (1902) их отделяет целое пятилетие, в котороепроизошла кристаллизация условных методов в русском театре. Впоследствии П. М. Ярцев, хотя и находившийся в явной оппозиции к Мейерхольду, писал:

Режиссеры, новые в конце концов все до единого (режиссеры компиляторы), порождены В. Э. Мейерхольдом эпохи первого его сезона в театре Комиссаржевской (1906 – 1907). Но родства не признают. Они презирают макеты (и случается так, что плохо делают то, что презирают) и любят разговаривать о живописи. О музыке тоже любят рассуждать И было такое недавнее время, когда они все говорили о танце. Они любят слово: «выявить». По одному этому слову их можно узнать безошибочно. У них в режиссерских висят эскизы хороших художников.

Вернемся к непосредственному течению сезона 1908 – 1909. Для Мейерхольда, начавшего в эту зиму новый период своей жизни, 1908 г. стал как бы концом его сценической юности. Постепенно отходили в прошлое люди и вещи, пособники первых шагов Мейерхольда, как актера и режиссера. 14‑го декабря сгорел дотла московский «Театр-Студия», а в ту же зиму умер и учитель В. Э. Мейерхольда А. А. Федотов, которому Мейерхольд был обязан азбукой сценического мастерства.

Начало второй половины сезона ознаменовалось драматургическим опытом Мейерхольда. 20‑го января 1909 года Л. Я. Гуревич получила от Мейерхольда письмо следующего содержания:

Смешная новость: Мейерхольд, болея инфлюэнцей, на конкурс с одним товарищем написал специально для театров типа Grand Guignol мелодраму «Дама из ложи», свободная композиция на рассказ датчанина Германа Банга, а театр Казанского будет ставить ее… Вышло очень трогательно и эффектно. Три очень коротких акта, которые пойдут без перерыва.

Рассказ Банга, который использовал Мейерхольд, назывался «Четыре дьявола» и принадлежал к серии «странных рассказов». Его «герои» — труппа воздушных акробатов, в которую входили два брата — Адольф и Фриц и две сестры — Луиза и Эмми. Банг рассказывает о том, как влюбилась во Фрица знатная дама из ложи, как стал он ее любовником и как ревновала Фрица влюбленная в него Эмми. В день бенефиса «Четырех дьяволов», во время большого полета без сетки, погибли Фриц и Эмми, потому что Эмми поняла, что «в смерти — сладострастие» и погубила себя и Фрица. Все это повествование о любви и смерти Банг ведет на фоне цирковой жизни, перемежая рассказ о настоящем отступлением в прошлое «Дьяволов». «Когда в жизни циркового человека врывается любовь из другого мира, — говорит Банг, — это конец, ибо женщины делают тело акробата как сено. Они разрушат все: работу, положение, имя».

В повести Банга — десять глав, Мейерхольд превратил их в трехактную мелодраму, идущую без антрактов, с двумя перерывами, во время которых занавес не опускается. Королей воздуха он сделал русскими. Адольфа — Антоном, Фрица — Алексеем, Луизу — Лизой, Эмми — Любой. У Банга не назван город, где гибнут акробаты. Мейерхольд сделал его Парижем. Все течение драмы он заключил в двадцать четыре часа. Местом для действия выбрал площадку за кулисами цирка, перед занавесом, отделяющим арену от уборных. Описание декораций и бутафории он сделал, как режиссер, а не как драматург. Прежде всего он указал, что, когда раздвинется обычный занавес, за ним должна быть другая занавеска, обрамленная порталом и арлекином. В тонах и композиции этой занавески художник должен дать синтез настроений, способный вызвать «бывалые переживания в душах тех зрителей, кому знакомы уличные театры, паноптикумы, карусели, петрушки, провинциальные маскарады». Музыкальным фоном для всего представления должен был быть «вальс любви», под звуки которого «работают короли воздуха». Любопытна вступительная ремарка: «после того как музыка, сыграв достаточно, стихает, выходит негр в очень театральном костюме какого-то “бедуина” и открывает занавеску, волоча ее по проволоке с одной стороны на другую, как в народном японском театре. Открыв занавеску, негр остается до конца представления на авансцене сбоку».

Первый акт изображает ночь накануне бенефиса королей воздуха. За кулисами в буфете кутят акробаты. Мейерхольд начинает спектакль эпизодической сценой, которую ведут Лось слуга «королей» и два конюха — французы. Вся прелесть сцены в том, что в ней дается своеобразная музыка ломанного русского и французского языка. Из разговора зрители узнают, что завтра бенефис «королей воздуха», а сегодня клоуны Биб и Боб празднуют свое рождение. Вторую сцену ведут полупьяные: негр-клоун Гопкинс и Алексей. Опять звуковая музыка, скрещение двух языков — английского и русского. Все реплики Гопкинса идут как аккомпанемент, на фоне которого Алексей произносит свой автобиографический монолог, непонятный для негра. Алексей рассказывает Гопкинсу, что он, Алексей Сычов, вышел из пензенских уличных мальчишек, что он не помнит отца, что мать его пьяная бросилась в реку, а бабушка продала его и брата в цирк, что Алексей раньше любил Любу, а теперь перестал и любит даму из ложи. Таким образом, в первых двух сценах на приеме разговора людей, не понимающих друг друга (Лось и конюх, Алексей и Гопкинс) Мейерхольд вводит зрителя в курс событий. Следующие сцены уже имеют действенный характер. Это объяснение Антона с Алексеем по поводу его романа с дамой из ложи, а затем массовая сцена — читают афишу бенефиса королей. Здесь Мейерхольд указывает режиссеру, какие эффекты можно извлечь из этой цирковой картины. Тут и смешение экзотических образов: негритянки, негры, китайцы. Тут и пестрая толпа типично цирковых персонажей. Тут и музыка разноязычия. И, наконец, один из любимых приемов Мейерхольда — освещать толпу колеблющимся светом. Афишу читают при потушенном газовом рожке, освещая текст, как факелами, зажженными спичками. Афиша заканчивается словами: «остаемся с совершенным почтением — les rois de l’air», и эта фраза служит сигналом к взрыву радости среди присутствующих. «Клоуны и гимнасты стали прыгать вверх и вниз, кто на стол, кто на стулья, и дамы стали смеяться и кричать и повторять громко каждый на своем языке, заливаясь хохотом одни и те же слова: остаемся с совершенным почтением — les rois de l’air». Дабы довести финал этой массовой сцены до максимального напряжения, Мейерхольд заставляет Алексея отвинтить стеклянный колпак от газовой люстры, который тот начинает перебрасывать Антону, Антон назад Алексею, Алексей Любе. Непойманный Любой колпак разбивается. Звон разбитого стекла, являясь завершением предыдущей сцены, одновременно и служит началом новой перемены. Алексей, Антон, Люба, Лиза начинают перебрасываться словами, внешне малозначущими, но внутренне скрывающими нарастающую трагедию. Одна из ремарок: «Люба остановилась, точно обожгло предчувствие, что это последняя ночь». Переход из акта в акт сделан путем погружения сцены во тьму. Музыка играет вальс и на его фоне даны те возгласы Любы, которыми начинается второе действие.

Второй акт — день. Репетиция, суета циркового дня. Главное действие начинается опять с разговора. На этот раз Люба рассказывает парфорсной наезднице, мадемуазель Розе, остзейской немке, о прошлом королей воздуха. Опять в форме монолога Мейерхольд сообщает зрителю ряд биографических данных о королях. Чтобы сделать монолог более театральным Мейерхольд сопровождает его звуковым фоном. За кулисами на арене репетируют Гопкинс и негритянка, а струнный квартет из оркестра и барабан играют негритянский танец. Слышно ритмическое постукивание обуви по доскам. Среди такого обычного циркового утра появление ливрейного лакея дамы из ложи, с цветным конвертом письма для Алексея, создает острое ощущение контраста. Алексей застигнут врасплох, а когда Люба остается одна, ее небольшой монолог полон ярости. Дальше, в отдельных фразах диалога Любы и Лося, вычерчивается контур вечерней катастрофы. Вечером прыжок без сетки и у Любы рождается мысль развязать петлю. Конец акта опять небольшой монолог Любы, дающий образ мертвого Алексея.