Справедливость требует указать, что, кроме «людей в футлярах», среди учителей второй гимназии встречались в те годы и настоящие, любящие свое дело педагоги. Таковыми, например, были В. А. Лебедев, который, кроме истории и географии, вел курс теории словесности (по тогдашней системе с 5 класса) и математик М. П. Соловьев. Последний и пробудил у Мейерхольда тот вкус к поиску точной формулы, которая неизменно присутствует во всех его режиссерских работах, особенно последнего времени.
Приведенная нами критика гимназии, общественный критерий, все это, конечно, не пришло само по себе. Преддверием к этому послужил возрастной перелом, который пришелся приблизительно на 1889 – 1890 учебный год, когда Мейерхольду исполнилось 16 лет, и он находился в V классе. Последующее за этой зимой лето, когда репетитором у младших братьев был Каверин, еще более заострило развивавшуюся сознательность.
К тому, что уже говорилось нами о репетиторе Каверине (в I главе), добавим, что в это лето братья Мейерхольды, живя с Кавериным в имении в шалаше, куда они переселились под предлогом «жарко в доме», впервые прикоснулись к запрещенной литературе. В этом шалаше были прочитаны «Что делать» Чернышевского, весь Писарев, «Исторические письма» Лаврова-Миртова и т. п.
На перемену во взглядах двух братьев при переходе их в старшие классы повлиял не только случайный репетитор. Почва к тому подготовлялась еще одним лицом. Это был доктор Тулов. О нем Мейерхольд рассказывает:
Постоянный посетитель (украдкой) дома Мейерхольдов, как бывший товарищ по гимназии старшего брата Артура, он был гонимый в этом доме. Сын прачки, да еще пил запоем. В припадках delirium’а tremens’а он бывал, действительно, страшен. Но он был замечательным врачом. Дети страдали за него, видя, как их отец всячески третировал его.
Обычно доктор Тулов пробирался во флигель, где ютилась мужская молодежь. И здесь, при плотно закрытых дверях и окнах, он декламировал перед детворой Некрасова, пел под гитару, на которой играл виртуозно, революционные песни 70‑х годов, рассказывал о чудесах медицины и о веселых студенческих днях Харьковского университета. Когда бывал навеселе, то грозил кулаками в сторону дома, где жил отец, и четкую устанавливал разницу между сильными мира сего и бедняками.
Влияние Каверина и Тулова, обостренная от природы психика, увлечение романами Достоевского, все это накладывало свою печать на внутреннюю жизнь Мейерхольда. Начались колебания. Действительность воспринималась полной несправедливостей и жестокости, и ей противопоставлялась иная мечтательная жизнь. Эта двойственность жизнеощущения и отразилась в дневнике Мейерхольда, где на страницах, написанных 17 апреля 1891, читаем:
17. Среда… Какие-то страшные мысли от тоски, от скуки наполняют мой мозг. Хожу, как угорелый, как будто что-то ищу. Не знаю, что делать. Страшно соскучился. Взял сейчас книгу, читать не могу, собственные думы положительно не дают сосредоточиться над строчками книги. Вообще, последнее время я все думаю и думаю. У меня, как будто, две жизни, — одна действительная, другая мечтательная. Последней я, конечно, отдаюсь больше, чем первой, так как в первой, окружающей меня, слишком, слишком мало утешительного, слишком мало того, что нахожу я в жизни мечтательной. Жизнь моя действительная обставлена не тем, чем она должна быть обставлена, почему я и стараюсь, хоть и этого не должно бы быть, как можно дальше удалиться от этой гадкой, меня окружающей действительности. Разве та жизнь только прекрасна, где можно найти полнейший комфорт, полнейшую беззаботность, а вместе с тем полнейшее отсутствие ума? Нет! Мне не нужна такая жизнь. В этой жизни слишком много гадостей, подлостей, так незаметно прикрывающихся внешним лоском. Но волей-неволей приходится плестись в жизни этих людей мрака и неведения. А для того, чтобы эта действительная жизнь не казалась слишком несносной, я выбрал себе жизнь мечтательную. Выбрал я себе ее уже давно, года 4 тому назад…
Это избрание жизни мечтательной — за жизнь основную сыграло громадную роль в сближении Мейерхольда с театром. Театр, в обстановке провинции 80 и 90 годов был своего рода таким миром необычайного, по какому томилась душа Мейерхольда. И на этой почве ухода от окружающей действительности и стало постоянно разрастаться детское влечение Мейерхольда к сцене, превращаясь и вырабатываясь в желание быть актером.
Актерство Мейерхольда началось в эти же годы любительскими выступлениями, но, прежде чем касаться их, мы считаем нужным в самых беглых чертах рассказать о театральной Пензе гимназической поры Мейерхольда, воздухом которой дышал начинающий любитель.
В «Справочной книжке по театральному делу» П. М. Пчельникова, изданной в 1900 году, в отделе «Провинциальные театры», мы находим сведения о том здании зимнего театра, где фактически и протекала вся театральная жизнь городка. «Театр каменный, принадлежащий П. Д. Вышеславцеву. В зрительном зале 11 рядов кресел, 36 лож, сталь, балкон и галерея — 150 мест. Сцена небольшая и неглубокая. Отопление печное, освещение керосиновое. Полный вечеровой сбор 450 – 460 рублей…».
Вот на этой-то небольшой и неглубокой сцене Мейерхольд и узнал первую радость театральных впечатлений.
Не приводя подробных описаний пензенских зимних сезонов той поры, ограничимся лишь теми штрихами, какие дают нам корреспонденции столичных театральных журналов 80‑х и 90‑х годов и другие печатные источники.
В первые гимназические годы Мейерхольда (сезоны 1884 – 1885 и 1885 – 1886) зимний театр держал Николай Соломонович Вехтер (Вехтерштейн) — старый пензяк, начавший свою театральную карьеру в домашних спектаклях пензенского откупщика Кононова. Его труппа, по обычаю того времени, играла и оперетку и драму, и таким образом старалась угодить различным вкусам местных театралов.
Зимние сезоны кончались на масляную, а великим постом в театре играли заезжие труппы с гастролерами во главе. Из гастролеров Мейерхольд сохранил в памяти М. Т. Иванова-Козельского, гастроли которого происходили весной 1885 г. Шли: «От судьбы не уйдешь», «Женитьба Белугина», «Гамлет», «Семья преступника», а для бенефиса — «Кин». Мейерхольд смотрел Козельского в «Женитьбе Белугина» и в «Семье преступника». Это был первый именитый актер, которого видел Мейерхольд-гимназист.
Различные сведения об артистической среде проникали в дом Мейерхольдов через родственницу Вехтера — Эмилию Ивановну Монтеграсс, которая была первой учительницей Мейерхольда, подготовившей его к экзамену для поступления в гимназию. Был вхож к Мейерхольдам и сам Н. С. Вехтер, поэтому когда в сезон 1885 – 1886 г. он праздновал 25‑летие своей сценической деятельности, вся семья Мейерхольдов присутствовала в театре.
Программа этого юбилейного спектакля составилась из «Поздней жатвы» Мансфельда и из водевиля «Что имеем не храним» с участием артиста императорских театров Алексеева. В одном из антрактов — как значилось в хронике — г‑жа Платонова пела арию из «Гугенот».
Приглашение столичных актеров среди сезона не ограничивалось только такими исключительными событиями, как юбилей антрепренера — тогдашняя публика любила гастрольные спектакли, поэтому, когда сборы начинали падать, антрепренеры приглашали ту или иную знаменитость. Из гастрольных спектаклей сезона 1885 – 1886 г. особенно шумный успех выпал на долю Е. П. Горевой. В ее бенефис, на котором также были Мейерхольды, шла при переполненном зале «Медея». Корреспондент «Театра и Жизни» восторженно сообщает, что на сцену было брошено более 200 букетов. Кроме того, бенефициантке были поднесены: лира и 4 больших букета, из них один из «французских цветов» в серебряной вазе. В последнем же акте сцена была убрана сотней маленьких венков с надписью «от дам». Таков был энтузиазм пензенских театралов. Естественно предположить, что такие сценические триумфы, как бенефис Горевой, служили долгое время темой городских пересудов, и в воображении Мейерхольда все ярче и ярче разгорался ореол, окружающий актера.
Следующие два сезона 1886 – 1887 и 1887 – 1888 театр «держал» пензенский помещик П. А. Полторацкий, при котором шли так же, как и при Вехтере, и драмы и оперетки. Ничем особо выдающимся, в художественном отношении, эти сезоны не отличались, но в качестве иллюстрации пензенских театральных нравов следует упомянуть о небывалом в летописях пензенского театра скандале, который разыгрался в сезон 1886 – 1887 г. В «Театральном Мирке» мы находим подробнейшее описание того, что произошло в зимнем театре в вечер 23‑го января 1887 г. В этот день был назначен бенефис артистки С. А. Ланской, и вот ее враги решились сорвать спектакль. Для этого они засыпали весь театр перед началом йодоформом и добились того, что большая часть публики, не вынеся этой «химической войны», покинула зал во время исполнения пьесы.