Эти особенности системы игры сказались не только у Коонен в роли Марины, но почти у всех участников «Патетической сонаты». В «Линии огня» эти особенности звучали гораздо менее сильно. Самый материал, который дал в этой пьесе драматург, заставлял актеров Камерного театра искать новых путей для своего мастерства.

Огромное значение для перестройки творческой системы актерской игры Камерного театра имеет на сегодня правильно выбранный репертуар.

Все чаще начинают раздаваться голоса, требующие вернуть театру утраченную театральность, зрелищную пышность, внешнюю занимательность.

Шаблон, установившийся в ряде спектаклей за последнее время, с каждой новой премьерой ощущается все резче. Сильнее всего он сказывается на постановках так называемых производственных пьес. Но присутствие его дает себя знать и во многих других видах современного спектакля. В частности, пьеса из быта современной деревни тоже имеет свои установившиеся трафареты как в драматургии, так и в сценическом оформлении.

Пройдет еще немного времени, и те стандартные пьесы, которые большей частью ставятся сейчас на сцене наших театров, будут немыслимы. Зритель перестанет их смотреть.

Это наличие стандарта вселяет тревогу в сознание художника, заставляет его страстно искать новых путей.

За короткое время мы были свидетелями целого ряда! выступлений в публичных дискуссиях и в печати, в которых ясно сквозит эта тревога. Речь Юрия Олеши на конференции! авторских обществ, его статьи в журнале «30 дней» и в «Советском театре», ряд высказываний Вс. Вишневского, диспут в Театральном клубе об «Улице радости» — все это явления одного и того же порядка. Каждый из выступавших по-своему, с различными оттенками идет от ощущения нового, более высокого этапа в развитии советского театра.

В этой обстановке возникают лозунги о праве на эксперимент, о дерзновенном искании новых форм, о свежести и остроте художественного облика спектакля. Призыв возвратиться к утраченной театральности еще не перешел на страницы журналов и газет, но он уже слышится на диспутах, он уже становится иногда знаменем в борьбе с установившимися стандартами.

Давно уже наш театр не переживал такого острого и интересного момента, как сейчас. Утихшие было споры возобновились с новой силой. Пестрят знакомые лозунги и призывы. Создаются новые творческие группировки в театре.

Во всей этой поднимающейся волне споров, криков и протестов как будто очень мало организованности и осознанной точности установок. Ревнители эксперимента защищают одновременно такие совершенно разные по форме и стилю спектакли, как «Улица радости» и «Разбег». Они требуют вообще «нового», вообще «свежего», не похожего на то, что показывается сейчас со сцены большинства театров.

Но при более внимательном взгляде за этой пестротой открывается известная цельность. Закономерный протест против штампа в разработке тематики крупного охвата иногда выливается в защиту произвольного эксперимента, формальных новшеств во что бы то ни стало. Причем в этой защите объявляется зачастую новым то, что еще несколько лет назад казалось уже достаточно потрепанным и использованным. Новый этап театра в овладении многообразным и усложняющимся идейным содержанием нашей эпохи понимается иногда как открытая дорога для эстетической эпатации, для чисто внешнего зрелищного освежения материала.

Такой путь в преодолении сложившихся стандартов — путь наименьшего сопротивления, ведущий театр к тупику.

Штампы, установившиеся в театре и в драматургии, не являются только штампами формы. Они идут от бедного и неполного знания художником тех жизненных процессов, которые берутся им для пьесы и спектакля. Действительная ликвидация подобных штампов возможна только на пути более глубокого познания и вскрытия внутреннего смысла этих процессов.

И здесь нужно мужественно смотреть в лицо трудностям, которые несет с собой такая задача для драматурга и театра. Стремление обойти эти трудности обходными путями, замаскировать их чисто внешним подновлением материала, не перестраивая коренным образом самого подхода к его опознаванию, может быть, и даст на какой-то момент иллюзию свежести и новизны, но очень скоро уведет художника на кривые тропинки, очень скоро обнаружит неспособность действительно разрешить крупную социальную тему.

Здесь не может быть сомнений и двояких решений. Для художника, стремящегося вплотную подойти в своем творчестве к центральным проблемам эпохи, раскрыть их перед зрителем в действительном объеме и глубине, есть только один выход: овладение процессами, совершающимися в психике и в мировоззрении наших современников. На таком пути не может быть стандартов. Какие бы совпадения в сюжетной ткани, в ситуациях, в использовании одного и того же материала, одних и тех же производственных моментов ни встретились в пьесах и в спектаклях, они никогда не будут казаться повторением одной и той же схемы, если человеческие образы будут развернуты драматургом и театром в их психологической полноте и индивидуальном многообразии.

Построение человеческого образа-характера развернутого типа — центральная задача советской драматургии и театра. До тех пор, пока она не будет решена, наш театр будет переходить от одного стандарта к другому, освежая их на время всеми ухищрениями зрелищного искусства, ища механических выходов в переоборудовании сцены, мечтая о таких театральных зданиях и помещениях, которые бы дали возможность вводить в действие спектакля цеха заводов в их натуральном виде или настоящую железную дорогу с поездными составами, о чем говорил художник «Разбега» Я. Штоффер на дискуссии во Всеросскомдраме, а еще до него приблизительно в тех же выражениях декларировал Вс. Мейерхольд.

Неумение идти вглубь при разрешении крупной темы заставляет театр растекаться вширь — по пути внешней грандиозности, механического расширения своих изобразительных средств и возможностей.

Но этот путь при всей его кажущейся радикальности и широте необычайно ограничен. Мало того, он начинается с позиций наивного натурализма и в своем логическом развитии приводит к уничтожению театра как искусства, как одной из форм общественного сознания, приводит к давно скомпрометированным теориям ЛЕФа и Н. Евреинова о растворении театра в стихии жизни.

Как ни парадоксально покажется на первый взгляд, все эти проекты и разговоры о реконструкции сцены исходят не из отрицания по существу сложившихся штампов «производственного», «колхозного», «международного» и других типов современного спектакля. Наоборот, они идут от приятия этих штампов как закономерных данностей. Авторы этих проектов предлагают и дальше показывать на сцене производственные процессы от литья стали до уборки урожая комбайнами, но делать это без той условности, которая присуща искусству театра. Они предлагают подавать эти процессы в их подлинном развернутом виде, расширяя и видоизменяя для этого площадь сцены и зрительный зал.

Ведь именно поэтому в оформление «Разбега» введено поле с подсолнухами, деревья с почти настоящими плодами, натуралистически сделанные ворота домов, крепко сколоченные из самого настоящего теса, снабженные железными скобами. Ведь именно поэтому авторы спектакля заявляют, что решение сценической площадки и декоративного оформления в «Разбеге» носит пока еще компромиссный характер, обуславливаемый архитектурой старого помещения Реалистического театра. Идеальное решение в этом плане, по-видимому, предлагает постройку на сцене настоящих изб, пересадку подлинных яблонь, березовых рощ, использование мясных туш в их натуральном виде, устройство речки для купания действующих лиц, введение на сцену настоящих тракторов и комбайнов.

Это бесплодное состязание с жизнью идет от понимания жизненных процессов как материала для зрелища, и только для зрелища. В этом состязании театр включает в круг своего внимания только внешнюю оболочку наблюдаемых явлений. И здесь для театра нет прочных побед, не существует предпосылок для подлинного творческого роста. Перед ним открывается перспектива лихорадочной погони за внешними новшествами, за техническими усовершенствованиями и трюками, погоня не переводя дыхания за свежим зрелищным материалом. Перед театром встает перспектива перманентной реконструкции сцены и всего театрального здания, постоянного расширения территории для феерического зрелища до той поры, пока это расширение не станет явной бессмыслицей и стены такого театра не окажутся ненужным препятствием для пресловутого слияния театральной сцены с «ареной жизни».