Но за пестрой галереей персонажей, уступающих друг другу дорогу на сцену с шутками и со злыми эпиграммами, за тематическим многообразием и шутливыми выходками вырастает большая и серьезная тема.

«Личная жизнь» — пьеса о новых человеческих отношениях, складывающихся в нашем быту. В этих отношениях есть страстность и непримиримость ко всему, что тянет людей назад. Но в них же звучит настоящая нежность к своим современникам — делателям большого и трудного дела.

Персонажи «Личной жизни» при всех своих частных недостатках — люди с выпрямленной спиной, со свободными руками и звонким голосом, каким и нарисован комсомолец на холсте второго занавеса.

Автору далеко не все одинаково удалось в пьесе. Тема индивидуализма, связанная с образом Строева, недоговорена в комедии. Драматург не нашел еще верного ее разрешения.

Схематично, с уклоном в карикатурность разрешен образ директора фабрики Юзова, неестественны ситуации, в которые его ставит автор.

Не хватило дыхания у драматурга и на финальные сцены комедии. Здесь действие внезапно замедляется и останавливается. Стремительность движения сменяется статичным апофеозным послесловием. Действующие лица словно повисают в воздухе с незавершенной и неразвязанной судьбой.

И все же «Личная жизнь» — бесспорная победа Театра Революции.

В спектакле есть свой стиль и эмоциональная наполненность. Он не разбивается на отдельные разрозненные куски, но идет на одном дыхании. И, что всего интереснее, — хотя в пьесе есть как будто момент условности и стилизации (стихотворная речь, выход из образа в конферансе), он реалистичен по существу.

Режиссерски спектакль сделан умно и тонко, с хорошей простотой, которая не позволяет замечать руки режиссера. Стиль пьесы давал возможность постановщику уйти в трюкачество, в игровую выдумку. Но этого не случилось. Шлепянов внимательно и осторожно, экономными средствами ведет действие, подчиняя зрелищную сторону спектакля задаче наиболее полного раскрытия текста и образов.

С таким же тактом сделано декоративное оформление спектакля. Оно не мешает действию, не загружает сцену громоздкими декорациями и конструкциями, как это обычно делается сейчас в наших театрах. Оформление «Личной жизни» (худ. Прусаков) дает непритязательный, но красочный фон для действия, прозрачный, как и весь спектакль.

По актерскому исполнению «Личная жизнь» — одна из наиболее удачных работ Театра Революции.

Острый и содержательный образ создает Астангов в роли инженера Строева. Обычно у Астангова в трактовку образов входит оттенок психологического надлома, какой-то внутренней усталости его героев. Это чувствовалось даже в «Моем друге» в роли Гая и придавало этому образу оттенок жертвенности и обреченности.

Строев Астангова — духовно здоровый и ясный человек. Самый уклон в индивидуализм у этого изобретателя лишен роковых черт и преодолевается им естественно, в живом общении с окружающими.

Образ секретаря парткома, умеющего прямо и легко подходить к людям, создает Пыжова в роли Лены. Это не «парт-тетя», какой обычно изображается у нас в театре твердая большевичка. Лена в исполнении Пыжовой — живой, остроумный человек, наделенный чувством юмора и живущий полноценной жизнью.

Без нажима, без тени карикатурности разыгрывает Богданова роль мещанки — «дамы» с претензиями на светскость и на «хорошие манеры». Этот образ, хорошо знакомый по сцене и вылившийся уже в завершенный трафарет, звучит в исполнении актрисы свежо и остроумно. С изяществом сделана роль Маши-Рамоны артисткой Страховой. Несложная роль комсомольца Васи отлично развернута Орловым в веселой импровизационной манере.

Новый театр построил на материале мольеровской комедии веселый и занимательный спектакль. Он сделан режиссером А. Кричко и всем коллективом театра внимательно и культурно, без того жеманства, которое обычно присуще постановкам пьес Мольера на современной сцене.

Большей частью в наших театрах Мольера стилизовали, обильно посыпали пудрой и затягивали во французский корсет XVII века. В пьесах Мольера актрисы бегали на цыпочках и делали поминутно реверансы, а актеры совершали учтивые поклоны и размахивали шляпой со страусовыми перьями.

Этот танцевальный «мольеровский» стиль продержался у нас до сих пор, хотя он очень мало вяжется с ярким реализмом лучших произведений Мольера.

В своем спектакле Новый театр попытался преодолеть этот танцевальный стиль. Он нашел простую, реалистическую манеру в подаче персонажей комедии. От стилизованных отвлечений они приблизились к живым людям. Театр одел персонажей не в парадные «мольеровские» костюмы, как это обычно делается, а в бытовые каждодневные костюмы торговца драгоценными тканями, каким предстал в спектакле Оргон, его семьи, приказчиков и мастеров его ткацкой мастерской.

И актеры и режиссер не отказались от комедийного заострения образов; подчас они прибегают к преувеличенной интонации и подчеркнутому жесту. Но эти краски ложатся на вполне жизненный, реалистический рисунок.

Такой принцип последовательно выдержан в трактовке большинства персонажей комедии. Но наиболее сильно он сказался на исполнении артисткой Н. Цветковой роли Дорины. Место обычно жеманной и расфранченной субретки заняла веселая, наивная простая девушка, несколько неуклюжая, одетая по-домашнему в скромное платье и стоптанные туфли без каблуков. Тот же бытовой колорит сохранен и в декоративном оформлении спектакля. Вместо обычных «мольеровских» ширмочек, раскрашенных в яркие цвета, вместо гобеленовых задников художник Сирвинт дала вполне реальную комнату в доме торговца тканями, обставленную вещами и предметами, характерными для среды, в которой происходит действие.

Пьеса выиграла от стремления театра придать ей большую бытовую плотность. При такой трактовке к Мольеру вернулась какая-то часть его полнокровности, живости, здорового веселья, которые были им утрачены в многочисленных стилизаторских упражнениях.

Однако, нащупав верный путь к сценическому воплощению мольеровской комедии, театр не сумел преодолеть другой традиции «танцевального стиля». На его сцене «Тартюф» оказался очень облегченным по своему идейному замыслу.

Мольер в «Тартюфе» разоблачает лицемерие, алчность и коварство служителей церкви. В продолжение пяти лет его комедия находилась под запретом; церковники не могли допустить, чтобы со сцены разоблачалась их мошеннические проделки. Особую остроту и силу сатира Мольера получила оттого, что порок в ней был представлен под маской добродетели.

Тартюф у Мольера по своей внешности — идеал чистоты и добропорядочности. И только в решающие моменты за этой внешностью проглядывают оскаленные зубы и хищные руки.

А в трактовке Нового театра Тартюф дан сразу же во всем своем облике и в поведении как явный мошенник и чуть ли не бандит, причем религиозная характеристика Тартюфа сильно приглушена не только сценическими средствами, но и сокращениями и переработкой текста.

Благодаря этому идейный замысел мольеровского «Тартюфа» снижается и пьеса приближается к незамысловатому рассказу о похождениях одного мошенника, в прочность успехов которого зритель не верит с самого же начала спектакля. Поэтому «Тартюф» в трактовке театра теряет и значительную долю сатирической остроты.

Для чего нужно из нескольких хороших пьес писателя-классика делать одну плохую пьесу? Вопрос этот возникает не только в связи с премьерой «В чужом пиру похмелье». Не так давно в Москве все три пьесы Сухово-Кобылина были втиснуты в один спектакль. В провинциальных театрах очень часто идут самые фантастические монтажи из Островского. А в этом году нам предстоит увидеть на сцене еще один монтаж, который готовит Камерный театр в своих «Египетских ночах».