– Почему вы все это связываете со временем?

– Когда поднимается занавес, то на сцене сидят за столом четыре актера и играют в домино. Все четыре заняли свои места перед самым началом, когда из-за кулис появился Владимир, прошел по сцене, живой и здоровый, вошел в альков до поднятия занавеса. Говорят, что на какое-то замечание одного из них он ответил ухмылкой и затворил за собой створки двери спальни. В алькове нет другой двери, нет окон, нет никакого иного прохода за сценой. В нем даже есть потолок, так что ни один человек не мог перелезть через стену декорации. После того как Владимир вошел в альков, к нему мог кто-то приблизиться, лишь пройдя по сцене к двустворчатой двери на виду у актеров, сидящих на сцене, и на виду у всей публики.

В первом акте только три человека входили в альков. Каждый из них поодиночке приближался к Владимиру в трех разных случаях, как это и требуется по ходу пьесы.

Таким образом, убийство, вне всякого сомнения, было совершено на виду у публики одним из этих трех актеров. Но мы не можем зафиксировать точный момент совершения убийства в течение тех сорока минут, пока длился первый акт. Мы не располагаем доказательствами, кто из трех актеров убил Владимира.

Как правило, убийца стремится избежать рук правосудия, отрекаясь от совершенного преступления с помощью ложного алиби, но как раз именно такое поведение и ведет его в тюремную камеру. Этот убийца прекрасно понимал, что его безопасность гарантирована несколькими находящимися на сцене лицами. Вместо того, чтобы заручиться правдоподобным алиби, он просто лишил его двух других. Они и оказались в равной с ним ситуации. Он поровну разделил подозрения между тремя действующими лицами. Он очень хочет, чтобы мы знали, что кроме него на месте преступления в одно и то же время были еще двое. При обычных обстоятельствах ни один убийца не пойдет на риск совершения преступления при двух свидетелях. Но самые обстоятельства пьесы, роль Владимира предоставили ему возможность совершить свое черное дело перед лицом сотен свидетелей, стоящих на сцене, за кулисами, сидящих в зале. Это совсем не похоже на обычно сработанное «мокрое» дело… Ни к чему не придерешься… Все физические законы против нас. Я видел собственными глазами, как совершалось преступление, как убивали человека, и все же я не знаю, когда все это было сделано и кто убийца…

Фойл поднялся с кресла и прошел в альков. Базиль остался сидеть на диване, куря сигарету. Инспектор кивнул криминалисту и принялся прохаживаться по алькову, постукивая по холстяным стенам, изучая пол и потолок. Он вернулся на свое место, остановился и, повернувшись спиной к «очагу», заметил, обращаясь к Базилю:

– Странное чувство вызывают эти бумажные стены, издалека кажется, что их выложили из кирпича чуть ли не в метр толщиной с настоящим раствором.

– Ради этого все и делается, – ответил Базиль. – Вы, очевидно, заметили, что через них нельзя пройти. Холст туго натянут, а филенки основания подрамников накрепко прибиты гвоздями к полу. Их нельзя приподнять, как простой полог палатки. Это настоящая комната-бокс на сцене без всяких щелей. Чтобы подойти к двери алькова, нужно обязательно пройти по сцене, как вы и сделали, инспектор, причем вы должны войти сюда через единственную дверь, расположенную слева. Других дверей в декорациях нет. Потолок над альковом и гостиной сделан из одного куска фанеры. Невозможно приподнять с помощью какого-то инструмента часть его, не привлекая при этом внимания актеров или зрителей.

Та самая жирная муха, которая влетела через служебный вход с улицы, продолжала совершать круги над их головами. Инспектор отогнал ее взмахом руки.

– Кто же, по-вашему, эти люди, которые приближались к Владимиру, чтобы прикончить его?

Базиль ожидал этого неизбежного вопроса. Тяжело вздохнув, он медленно произнес: «Ванда Морли, Родней Тейт и Леонард Мартин». Ему понравились оба актера и было немного жаль Ванду.

– Вы уверены, что все трое находились достаточно близко от Владимира и могли убить его на виду у публики? – спросил Фойл.

– Абсолютно. Ванда, играя роль Федоры, оставалась с Владимиром в алькове в двух случаях, причем все остальные актеры в это время находились у самой рампы. Оба раза она обвивала руками его шею, прижималась к нему, стонала, изображая свое неуемное горе. Она запросто могла заколоть его, и никто – уверяю вас – даже и не понял бы, что, собственно, она делает.

Леонард, который по пьесе играет роль полицеймейстера Греча, первым после поднятия занавеса растворил двери, ведущие в альков. Он уверенным, тяжелым шагом подошел к кровати Владимира и оставался на своем месте почти целую минуту. Спина его была обращена к зрителям, когда он наклонился над Владимиром. По ходу действия он таким образом должен был якобы удостовериться, жив ли еще Владимир. Он повторил всю сцену перед уходом, пообещав немедленно заняться расследованием обстоятельств убийства.

Родней, который играл роль хирурга Лорека, должен был по замыслу автора совершить медицинское обследование огнестрельной раны Владимира и извлечь пулю. Для этой цели он захватил с собой хирургическую сумку, вытащил оттуда скальпель и, орудуя своим инструментом в течение нескольких минут, принялся делать вид, что занят плечом Владимира. Никто в зрительном зале не видел, что именно он делал… Инспектор скорчил недовольную мину.

– Выходит, что каждый из этих трех человек мог совершить убийство в пяти разных случаях, и только у одного из них в руках был нож.

– Совершенно верно. План совершения преступления был разработан человеком оригинального ума. Смелые люди зачастую глупы и опрометчивы, расчетливые – робки и дотошны. Но на сей раз мы имеем дело с комбинацией смелости, отваги, расчета, чудовищной жестокости и беспощадности: ведь двум невиновным предстоит выстрадать столько же, сколько, по всей логике, положено лишь одному, то есть убийце.

Криминалист подошел к рампе и положил на стол скальпель.

– Да, Уиллинг, вы правы, – это был флегматичный молодой человек, для которого убийство было «простым делом», и не больше.

– Удар прямо в сердце, что я вижу и без всякой аутопсии… Но под странным углом… так самоубийцы не поступают… очень небольшое внутреннее кровотечение… – бесстрастно докладывал эксперт.

– Значит, все это дело рук человека, понимающего толк в медицине? – с надеждой в голосе спросил Фойл.

– Вовсе не обязательно. Как известно, у нас в стране каждый военнообязанный, мужчина или женщина, проходит небольшой курс оказания первой медицинской помощи при ранении. Найденный нож – это хирургический скальпель. Судя по потускневшей ручке, инструмент старый. Но лезвие было отменно наточено, судя по всему, недавно. На ручке много спиралеобразных глубоких нарезов. Следовательно, об отпечатках пальцев нечего и думать. Идеальное орудие для убийства.

Базиль заметил, что это был точно такой скальпель, который ему показывал Род перед началом спектакля, если, конечно, не считать пятен свежей крови на лезвии.

– Могли бы вы зафиксировать время наступления смерти в рамках этих сорока восьми минут? – спросил Фойл судебного медика.

– Могу. Но все же оно будет неточно, – ответил тот. – Начало окоченения трупа зависит от конституции тела и обстоятельств убийства. Поэтому в данном случае трудно положиться на температурные показатели. Обычно в помещении, в теплой комнате мертвое тело теряет тепло со скоростью двух градусов в час.

– Что вы можете сообщить нам об убитом?

– Молодой человек тридцати – тридцати пяти лет. Здоров, опрятен, атлетическая фигура, довольно упитанный, загорелый. Насколько я вижу, на теле – никаких шрамов, деформаций, признаков хронических заболеваний. Может быть, был наездником. Несколько искривлены ноги. Но он человек высокого роста, так что этот маленький дефект едва различим при ходьбе. Это все, что я могу вам сообщить. Я еще нужен?

– Нет, можете идти. Спасибо.

Знакомый нам лейтенант – новичок из криминального отдела – вошел через дверь на сцену, неся в охапке пальто, домашнюю куртку, белый жилет, широкополую шляпу и какие-то мелкие предметы, узелком завязанные в носовом платке. Он положил вещи на стол.