Ну что ж, спасибо за науку, Степан Прохорович! Преподав мне этот урок, вы заставляете и меня поступать, как учили!

— Когда это было? — как ни в чем не бывало, словно и не было этих взаимных тактических просчетов и побед, спросил я.

— Что именно? — как будто не понимая, о чем идет речь, спросил Семенкин.

— Я имею в виду этот разговор с женой Бондаренко.

— Да где-то в начале лета, — уклончиво сказал Семенкин.

— А точнее не можете сказать? — настаивал я.

— Точнее не могу, — отрубил Семенкин, и я понял, что выдержка постепенно начинает изменять ему. — Записей не вел, сами понимаете.

Из-за угла дома выбежал его внук и закричал:

— Дед, бабуля зовет обедать. Спрашивает, ты скоро закончишь давать показания?

— Ну, дура баба! — с досадой сплюнул Семенкин и, явно желая использовать этот так кстати подвернувшийся предлог, чтобы закончить наш разговор, продолжение которого не сулило ему ничего хорошего, крикнул в ответ: — Скоро, Ванечка, скоро! Сбегай за Петровичем, пригласи и его обедать!

Это был откровенный намек на то, что мне пора сворачивать беседу и удаляться.

Но я сделал вид, что не понял этого намека, и спросил:

— А откуда вы с Вдовиным приехали, когда встретили жену Бондаренко?

— А какое это имеет отношение к вашему делу? — не понял Семенкин и снова насторожился. В его положении это было вполне естественно: настороженность допрашиваемого — а наш задушевный разговор как-то незаметно стал походить на допрос — есть адекватная реакция на любое непонимание тактики допрашивающего!

— Кто знает, может, и имеет, — многозначительно ответил я, еще сам толком не зная, куда заведет меня этот разговор, но понимая, что мне во что бы то ни стало надо попытаться вновь разговорить Семенкина. Более того, я интуитивно чувствовал, что на этот раз я иду по верному пути. — Так откуда?

— Не помню, давно это было, — с явным нежеланием развивать эту тему ответил Семенкин.

Его ответ только вдохновил меня на то, чтобы проявить еще большую настойчивость. Я с сомнением покачал головой:

— Вы так четко воспроизвели все детали кратковременного разговора с женой прокурора, а куда ездили с заместителем начальника управления — не помните?! Он что, с вами регулярно ездил?

— Да нет, один раз всего. — В голосе Семенкина звучала растерянность.

— Вот видите! — с укоризной сказал я. — А вы, значит, не помните?

— Не помню! — окончательно потеряв выдержку, почти прокричал мне прямо в лицо несговорчивый свидетель.

От его крика врассыпную бросились колготившиеся у наших ног куры. Видимо, услышав голос хозяина, за домом залаяла собака.

Стало ясно, что, попав в трудное положение и видя, что от меня не так легко отделаться, Семенкин ушел в глухую защиту и теперь любые мои усилия заставить его раскрыться просто бесполезны. Дальнейший разговор был пустой тратой времени.

— Ну ладно, не помните так не помните! — сказал я и встал. — Завтра будем вспоминать вместе. Придете к одиннадцати часам в управление. Надеюсь, не забыли, где оно находится?.. Скажете, что вы к старшему следователю Осипову.

— Это вы Осипов? — удивленно спросил Семенкин, у которого должность старшего следователя, видимо, не состыковалась с моим возрастом.

— Нет, не я, — успокоил я его. — Моя фамилия Вдовин.

Я заметил, как Семенкин аж привстал от неожиданности.

— Надо же! — поразился он. — Как у нашего бывшего замначуправления!.. Да, сильный был мужик, ничего не скажешь!

Даже спустя столько лет Семенкин с откровенным восхищением отозвался о моем отце, и, не скрою, мне это было чрезвычайно приятно.

— Выходит, однофамильцы вы с ним? — предположил Семенкин.

И я без всякого умысла, а просто чтобы одержать над ним маленькую моральную победу, ответил:

— Я его сын… Значит, до завтра, Степан Прохорович! Не опаздывайте! — подвел я итог нашему разговору и по дорожке между перекопанными картофельными грядками направился к дому…

Папироса в руке Семенкина давно догорела и погасла. Он бросил окурок, вдавил его каблуком сапога в землю и встал.

Я дошел уже почти до угла дома, когда сзади раздался его голос:

— Подождите, как вас?..

Я понял, что он надумал еще что-то мне сказать, и пошел обратно. Пока я шел, Семенкин похлопал себя рукой по карману телогрейки, достал смятую пачку и спичечный коробок, захватил губами мундштук, затем ловко зажег одной рукой спичку и прикурил.

Когда я подошел поближе, Семенкин с нескрываемым интересом посмотрел на меня, как будто до сих нор у него для этого не было возможности, и сказал:

— А я-то думаю, кого вы мне напоминаете? — Он несколько раз жадно затянулся. — Ладно, расскажу вам, как дело-то было…

Он сел на шпалу и спросил:

— Зовут-то вас как? Знаю, что Иваныч, а вот имя…

— Михаил, — ответил я и тоже сел на старое место.

— Значит, Михаил Иванович? — удовлетворенно кивнул головой Семенкин. — Так вот… Никому не рассказывал, а вам расскажу. Очень я вашему отцу обязан. Жизнью и совестью своей обязан!

Он выдохнул дым по-фронтовому, в рукав телогрейки, и продолжил взволнованным голосом:

— В начале тридцать седьмого года приехал к нам новый начальник управления по фамилии Сырокваш. Я в то время обслуживал сельский район, потом его расформировали, когда вводили новое административное деление. А вскоре после приезда Сырокваша состоялся пленум ЦК, который поставил задачу разоблачить и до конца истребить всех врагов народа, или, как их тогда называли, «право-троцкистских агентов фашизма»…

Я понял, что он имеет в виду февральско-мартовский Пленум Центрального Комитета партии, на котором с докладом выступил Сталин.

— И тогда этот самый Сырокваш, — произнеся эту фамилию, Семенкин плюнул себе под ноги, — провел совещание и установил план по арестам для каждого отдела, для каждого сотрудника. Сказал, что есть такая директива из Москвы…

Папироса в руке Семенкина задрожала. Чтобы унять эту предательскую дрожь, он сунул папиросу в рот и несколько раз сжал и разжал пальцы, но это не помогло: когда он снова взял папиросу в руку, она дрожала еще сильнее.

— И началось у нас соревнование, — усмехнулся он, — кто больше обезвредит шпионов, вредителей и диверсантов! Кто этот план перевыполнит, тому почет и уважение! Как в колхозе или на заводе, словно это шестеренки какие, а не живые люди!..

Семенкин посмотрел на меня, и мне показалось, что он ждет от меня каких-то слов. Но я, памятуя, как одной неосторожной репликой уже чуть не испортил первую часть нашей беседы, решил дать ему возможность высказаться до конца.

— А где их взять, — так и не дождавшись от меня ни звука, продолжал Семенкин, — этих самых шпионов и диверсантов, если у нас в области до войны ни одного военного объекта не было?! Это уже в сорок первом сюда эвакуировали оборонные предприятия, а тогда на всю область один объект был — железнодорожный мост, да и тот практически не охранялся по причине своего ограниченного стратегического значения!..

Семенкин перевел дух, кашлянул в кулак и заговорил снова:

— И вот стали выдумывать, что чуть ли не все разведки мира дают своим агентам задание взорвать этот мост! На этом и выполняли план по арестам! Сколько людей под расстрел подвели!..

Он безнадежно махнул рукой, потом глубоко затянулся и закашлялся. Откашлявшись, Семенкин с раздражением бросил папиросу и продолжал:

— А у меня в районе даже моста не было! Да и не стал бы я никогда обвинять людей в сотрудничестве с японской или турецкой разведкой, если они японца или турка даже в кино не видели!.. Понял я, что творится страшное преступление, но помешать этому не мог и тогда решил для себя: не буду в этом участвовать!

Семенкин снова пошарил по карманам в поисках папирос и спичек, но почему-то раздумал закуривать и опять заговорил:

— Решить-то решил, да как это сделать? — Он посмотрел на меня, словно сейчас, спустя столько лет, спрашивал у меня совета.