На луках густо гудели жильные тетивы, а оперённые стрелы торчали в обшитых бобрами тулах подобно охотничьим соколам, приученным к охоте за жирной дичью. Стрелы были двукрылые и двурогие, чёрные, алые или белые, - остроклювые злые птицы!

С мечами и стрелами рядом качались щиты - крепкие стены войска.

Были у ратников копья и шестопёры, подобные косам, но с жалом, идущим вверх, как ножовый штык. Были и рогатины, а для дальних метаний - гибкие сулицы.

Были тяжкие булавы с металлическими шипами на комлях. Были просто дубины, которые с разумом резались осенью, вялились целую зиму в избах, потом обрабатывались и наделялись узором или заговорными письменами - по вкусу владельца.

Дубин было больше, чем копий. А копий больше, чем луков. А луков больше, чем шестопёров или мечей. И войско шло, как огромный ёж, ощеряясь оружьем, - пёстрое, грозное и большое.

А над идущим войском гордо взвивался стяг: на белом фоне - сидящий барс, знак силы и мужества Юрия Долгорукого.

Войско шло на смертную битву с такими же смелыми, умными, молодыми, выносливыми русскими людьми, как и воины суздальской рати. Во имя славы бояр и князей они собирались в грозные полки и сотни, точили мечи и копья и, встав под гордые стяги, двигались друг на друга и бились насмерть…

Племянник Юрия - киевский князь Изяслав Мстиславич, ставший великим князем по зову самих киевлян, - был твёрд, умён и отважен. Но и его отравляла забота о собственном роде. Желая владеть всей Русью, он посадил своих братьев Мстиславичей, старших своих сыновей и союзников на княжеские «столы» в Смоленске, Новгороде, Рязани, Чернигове, Курске и многих других уделах, выгнав оттуда князей-врагов. Игоря Ольговича он силой постриг в монастырь. Эта же участь ждала и младшего брата Игоря, Святослава.

Но вот, после тайной беседы Данилы-книжника с узником Святославом, а затем с митрополитом, князь Святослав исчез. Он бежал из-под стражи дождливой ночью. За Днепр его переправил, как стало известно, суздальский коробейник Никишка в быстром челне. А за Днепром - оказались кони и несколько воинов с сыном преданного Святославу курского боярина Коснятки.

Отсюда след беглеца уходил незнамо куда. Посланный Изяславом в погоню за беглецом одноглазый Радила, вернулся ни с чем. Обшарив учаны суздальского посольства все до одной, напрасно он рыскал потом по всем дорогам; только позднее Радила узнал от надёжных людей, что князь скрывается в Курске.

Радила кинулся в Курск.

Однако и здесь Святослав оказался хитрее: не дожидаясь Радилы, он ускакал в свой Новгород-Северский, а оттуда с малой дружиной подался к Оке, на север. Здесь всё же, в конце концов, после многих поисков и настиг упрямый Радила бездомного Святослава. Настиг - и погнал его дальше вместе с преданными Святославу воеводами Косняткой да Здеславом и сладкогласным былинником, знаменитым Даяном.

Радила прогнал небольшую, плохо вооружённую, слабую рать Святослава до самых верховьев Оки - подальше от юга Руси, от киевского «стола».

- Верни его мне не живым, так мёртвым! - велел взбешённый князь Изяслав, посылая слугу в погоню за Святославом. - Но ежели ты замешкаешься или струсишь и враг уйдёт, пускай он уйдёт за пределы моих земель. Подальше гони, подальше…

И вот - Радила прогнал врага за Оку.

От устья Протвы, едва отдышавшись после многих дней бега на истощённых конях, князь Святослав направил верного воеводу Здеслава с горячим молением в Суздаль:

«Внемли мне, брат мой, добрый князь Юрий, сын Мономаха! - просил он слёзно. - Изгнал меня Изяслав, племянник твой и наш общий враг, отовсюду. И теперь вот прогнал он меня до близких тебе земель, тем самым не только мне, но и тебе угрожая… Сижу теперь на Оке без надежды, без радости. Пошли мне скорую помощь, чтобы совместно ударить на рать Изяслава, пойти с победой опять на Киев и тем отвести от тебя беду и вызволить в Киеве брата моего Игоря…»

Здеслав появился с этим посланием в Суздале в тот же день, когда вернулось туда и посольство из Византии.

Наутро князь Юрий запёрся с Данилой Никитичем и Здеславом в своей деловой палате - для скрытного разговора.

Князь был до слёз расстроен смертью княжича Константина, но и не меньше обрадован тем, что союзник его Святослав не только бежал из плена, но и совсем ушёл от воинов Изяслава. Добро и то, что тайные повеленья царя Мануила и патриарха книжник донёс до слуха митрополита: значит, отныне в Киеве снова крепнет и верная Долгорукому сила!

Значит, не нынче так завтра под Изяславом станет качаться, гореть земля!

Самое время сейчас протянуть до Киева руку: вся Русь поймёт, что Юрий не по корысти, а по доброте и по чести решил помочь несчастному Святославу.

И Юрий решил помочь.

Но он был умнее, чем Святослав: нельзя собрать да и просто послать свою рать на рать притеснителя Святослава - Радилы. Если он сделает так, то от Мурома и от Новгорода, с двух сторон, как в бока ножами, могут ударить союзники Изяслава. Пока с победой пойдёшь посреди Руси от Суздаля в Киев, рати Новгорода и Рязани стиснут тебя с боков и перетрут, как трут жернова сухое зерно в муку или как зажимает кузнец железо, чтобы бить по нему нещадно.

Подумав так, Юрий велел направить из Белозёрска к Московскому порубежью среднее войско сына Иванки. Кроме того, князь взял с собою из Ростова-Суздальского несколько сотен копий и тоже привёл к Москве.

Здесь, пока собирались рати, он за три дня попробовал торгом взять боярскую землю окрест холма, с отцовской заботой «сажал» в посёлке бежан. А крепким, морозным утром велел, наконец, проиграть зорю: пока выступать в поход…

Воины встали с земли от дымных костров, торопясь в «десятки» и «сотни». Военачальникам подвели коней. Сверкнули на солнце кольчужные бляхи, мечи, шестопёры и копья.

Зареял стяг.

Войско пошло с холма.

Внизу оно разделилось. Меньшая часть, во главе с Иванкой и Данилой Никитичем, тронулась через лёд, чтобы идти на зов Святослава к Оке, а оттуда к верхнему Дону. Большая часть - в две равные доли, одна во главе с Андреем, другая с княжичем Ростиславом - двинулась на Рязань и Муром.

По замыслу Юрия княжичи Ростислав и Андрей должны были помешать рязанским и муромским союзникам Изяслава напасть на суздальский тыл, на Московское порубежье с юго-востока.

С князем остались только личные слуги. Но тем временем в Суздале воевода Микола Збыгнев вместе с Григорием Шимоновичем, старым дядькою князя Юрия, собирали третью большую рать. С этой ратью сам Юрий задумал ударить к весне по землям Великого Новгорода, чтобы не дать новгородцам сбоку пойти на Иванку и Святослава.

Для этого и послал он Никишку Страшкова да старика Верхуслава лазутчиками в Торжок: пускай к весне разузнают, способно ли будет Юрьеву войску занять Торжок?..

«А может, к весне успеют вернуться Андрей с Ростиславом, разбив рязанские рати, - думал князь Юрий, глядя во след сыновьям, спускающимся с холма впереди дружин. - Тогда я не сам пойду на Торжок, а пошлю туда сыновей: пускай отплатят наглым боярам да новгородцам за все обиды, которые потерпел я от них в последние лета! А сам тем временем буду ставить здесь новый город Москов…»

Дружины пошли от холма по разным дорогам: княжич Андрей и брат его Ростислав повели своих воинов левым берегом, мимо усадьбы боярина Кучки; Иванкова часть перешла ледяной дорогой Москвы-реки в укрытое снегом таинственное Заречье…

Данила Никитич ехал с Иванкой молча. Его не радовал новый поход к Оке: после смерти княжича Константина и злого доноса царьградского императора Мануила князь назвал Данилу Никитича «строптивым и нерадивым». И это было опалой. То, что теперь он всё-таки ехал рядом с Иванкой, не обольщало его: не только злопамятная гречанка-княгиня, но и понятливый князь теперь относился к нему не как к другу, а как к врагу…

«Будто в душу взглянул! - с усмешкой думал Данила. - Взглянул и увидел в ней моё несогласье с неправедной жизнью сильных мира сего!»

Оставшись влюблённым сердцем в усадьбе боярина с Пересветой, а мыслями с князем в Суздале и на Московском холме, он теперь равнодушно глядел на княжеский стяг, гордо реющий впереди дружины. Почти равнодушно глядел он и на удивительно белый, многоцветно искрящийся на ясном солнце первый снежок, и даже на воинов, с которыми книжник всегда был дружен в походах. Хорошо хоть, что воины заняты сами собой, им некогда замечать унылых взглядов Данилы…