«Я, не раздумывая, поцеловал ее и совершенно опалил ее своей жгучей страстью. Я безумно влюбился в нее. Я организовал дело таким образом, что встречался с ней еще много раз, затем я овладел ею несмотря на ее отказ. Ты же знаешь силу моей воли, против которой М., конечно же, была не способна долго сопротивляться. Теперь она моя, и теперь — я счастливчик! — чувствую себя дважды женатым и невероятно счастливым…

Что ты думаешь, любимая, о своем сумасшедшем парне?»

Герда Борман отнеслась к этой новости как образцовая жена нациста: «Я сама так люблю М., что просто не могу сердиться на тебя, и дети любят ее очень, все». Госпожа Борман выразила «тысячу сожалений» по поводу того, что М. вынуждена была отказаться иметь детей, поскольку ее жених погиб. Она чувствовала, что ее муж сможет изменить эту ситуацию. «Но тогда, — писала она, — ты должен будешь следить за тем, чтобы в один год у М. был ребенок, а на следующий — у меня, так, чтобы у тебя всегда рядом была жена».

Борман нашел эту идею «дикой», но его жена была настроена серьезно. «Мы соберем вместе всех детей в доме у озера, — писала она, — и будем жить вместе, и жена, у которой в данный момент нет ребенка, всегда сможет приехать и оставаться с тобой в Оберзальцберге или Берлине». На это предложение Борман дал следующий ответ: «Никогда так не будет! Даже если две женщины были бы самыми близкими друзьями. Каждая будет жить отдельно. Визиты — пожалуйста, но даже это без излишеств».

Герда Борман была такой понимающей и настолько была вдохновлена нацистской доктриной по рождению большого числа подходящих арийских детей, что 10 февраля сделала мужу другое предложение. Она не хотела, чтобы матери незаконнорожденных детей считались хуже женщин, находящихся в законном браке, и предложила, чтобы ее муж заключил бы Volksnotehe (народный вынужденный брак) с М. Это схема, возникшая в воображении госпожи Борман, легализо-вывала двоеженство, так как она верила, что подобное было сделано во время Тридцатилетней войны ввиду больших человеческих потерь.

Мартин Борман не отреагировал на предложение своей жены, но это послужило причиной к еще большему ее уважению. Когда она захотела узнать, действительно ли М. любит его, он ответил: «Убежден, она очень любит меня. Конечно, эта любовь не так глубока, как наша; пятнадцать лет нашей молодости, наполненные совместным опытом, и десять детей без труда склоняют чашу весов».

Почти в конце войны, когда выдавалось время, Борман продолжал поддерживать свои отношения с М. Однако она часто не оправдывала его надежд, чего нельзя было сказать о его жене. Она была неосведомлена об основах национал-социализма, верила в Бога, боялась авианалетов, скучала и беспокоилась. Ее письма к нему и копии своих писем к ней Борман отсылал своей жене. Иногда Герда Борман приглашала М. в гости или разговаривала с ней по телефону, пытаясь выяснить ее мнение о войне и поддержать ее дух.

Проблему, касающуюся «дяди Генриха» — Гиммлера, для Бормана было решить не так-то легко. Гиммлер к 1944 году стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Его империя СС охватывала все органы полиции, от гестапо до полиции правопорядка. СС руководило концентрационными лагерями и лагерями смерти, и Гиммлер, таким образом, в буквальном смысле решал судьбы миллионов людей, кому жить, кому умереть; в истории нет другой личности, решавшей судьбы такого количества людей. В 1944 году Гиммлер также захватил контроль над армейским абвером (службой военной контрразведки), лагерями военнопленных, программой создания дальнобойных ракет и стал главнокомандующим резервной армии. Под его личным командованием находилось тридцать восемь боевых дивизий эсэсовцев. На эти хорошо обученные, фанатичные подразделения численностью в полмиллиона человек из специально отобранных людей можно было положиться: если потребуется, они будут сражаться до последнего вздоха.

Ни один из нацистских вождей не обладал большей реальной силой, чем Генрих Гиммлер. Если бы он захотел использовать ее для смещения Гитлера, то, вероятно, смог бы это сделать.

Что касается Бормана, то любая борьба между ним и рейхсфюрером СС закончилась бы с явным перевесом Гиммлера. У Бормана было лишь одно преимущество перед Гиммлером: он был ушами Гитлера.

Борман и Гиммлер были обречены на столкновение после назначения Гиммлера в августе 1943 года еще на один пост министра внутренних дел. До этого времени Борман контролировал все дела внутри Германии с помощью нацистской партии и гауляйтеров, которые находились под его началом. Борман не собирался уступать ни каплю своей власти Гиммлеру и его СС, однако он был достаточно осторожен и благоразумен, чтобы открыто противостоять рейхсфюреру СС. Он подсиживал «дядю Генриха», играя на его слабостях. Одна из них касалась отношения Гиммлера к деньгам и детям.

Для тех, кого он считал расово чистыми, Гиммлер делал все, что мог, чтобы поощрить рождаемость. Он питал искреннюю нежность к детям, особенно светловолосым, белокожим, да и сам был отличным семьянином. Слабость, обнаруженная Борманом, заключалась в том, что у рейхсфюрера было две семьи.

Гиммлер женился на Маргарите Консежовой, медсестре польского происхождения, бывшей на семь лет его старше, еще когда владел небольшой птицефермой под Мюнхеном в 1928 году. На следующий год родился единственный ребенок от этого брака, дочь Гудрун. Когда престиж и власть Гиммлера выросли, он стал отдаляться от жены. Его официальная резиденция находилась в Берлине. Маргарите с Гудрун жили в Гмюнде на берегу озера Тегерзее в Баварских Альпах.

Во время войны личный секретарь Гиммлера стала его любовницей. Она родила ему сына и дочь[10]. Она была самой большой любовью в жизни Гиммлера. Однако из-за своей любви к Гудрун и нежелания подавать плохой пример рейхсфюрер СС не хотел разводиться с женой. Он предпочитал содержать два дома, один в Гмюнде, другой в Берхтесгадене для своей секретарши и двух ее детей. Такое положение дел доставляло рейхсфюреру СС финансовые трудности.

Генрих Гиммлер был честен до мелочей в отношении денег. Рейхсмаршал Геринг мог расходовать миллионы марок на свое баронское поместье Каринхалле. Охранники — эсэсовцы в лагерях уничтожения могли подрабатывать на прибыльном черном рынке, продавая золотые зубы, ювелирные изделия и другие вещи, изъятые у тех, кого отправляли в газовые камеры. Но Гиммлер жил на свое скромное должностное жалованье приблизительно в 9000 марок в год. Он мог бы разрешить свои финансовые проблемы по содержанию двух семей, беря необходимые суммы в одной из своих многочисленных экономических организаций СС, которые контролировали миллионы марок. Но это было не в правилах Гиммлера.

«Поэтому он попросил Бормана, своего самого большого оппонента по партии, — вспоминал позднее Вальтер Шелленберг, — о ссуде в восемьдесят тысяч марок (приблизительно двадцать тысяч долларов) из партийных фондов — совершенно уму непостижимое действие».

Борман предоставил всю сумму сразу, потребовав при этом выплаты прямо-таки ростовщических процентов. «Это было совершенно частное дело и он (Гиммлер) хотел проделать его с педантичной честностью, — пишет далее Шелленберг. — Ни при каких обстоятельствах он не стал бы и не желал обсуждать его с фюрером».

У Бормана, все обсуждавшего с Гитлером, теперь было кое-что на Гиммлера, и он ждал удобного случая, чтобы его устранить. То, что Борману хотелось бы верить, что игра стоит свеч, отнюдь не было ничем необычным. Будущее третьего рейха и тех, кто обладал в нем большой властью, зависело от способности вооруженных сил Германии выиграть войну. То, что это теперь маловероятно, после высадки сил союзников в Нормандии 6 июня, было очевидным для генералов, Альберта Шпеера, умного министра по вооружению и военному производству, и даже для Гиммлера. Спустя три недели после условного дня «Д» находилось на побережье Франции более миллиона солдат союзников, осторожно, с боями начавших продвижение к западным границам рейха.