Что-то похожее было, когда пролетали Юпитер. Там тоже все время чувствовалось могучее притяжение бурлящего гиганта. Но там оно было постоянным. А здесь?..

Бурмаков вспомнил, как плавно и легко кружил корабль вокруг Марса, и вздохнул. Как не похожи они — Марс и Плутон. Один — светлый, солнечный, радужный, кажущийся сейчас даже родным. Другой — угрюмый, отчего-то злящийся, и поэтому непонятный, тревожащий.

А высаживаться придется. Просто невозможно не побывать на Плутоне, предполагая его тайну. И, кроме того, без достаточных запасов горючего для обратного пути не хватит, пожалуй, и жизни, разве что Витя при благополучном исходе вернется древним стариком. Нет, об этом и думать нельзя. Он, Бурмаков, обязан найти дорогу назад, оправдать перед людьми, своей страной те надежды, которые возлагались на их экспедицию.

Досадуя на себя за эту минуту слабости и сомнений, Бурмаков добрался к креслу перед главным пультом, пристегнулся покрепче, скользнул взглядом по приборам. Разноцветные огоньки-сигнализаторы светились успокаивающе спокойно. На них не оказало воздействия ни расстояние, измеренное траекторией в сотню астрономических единиц, ни время.

Они также уверенно сообщали о курсе, температуре, уровне радиации и о многом-многом другом, что определяло положение и условия людей в космическом пространстве. Математическая уверенность умных приборов всегда словно прибавляла спокойствия самому Бурмакову.

На экране — над пультом — маленький кораблик описывал дугу над еле светящейся полусферой. Он не изменил своего направления и тогда, когда Бурмаков вдруг почувствовал, что многослойный мощный корпус «Набата» снова на мгновение напрягся. Степан Васильевич успел заметить, что стрелка, показывающая высоту относительно Плутона, дрогнула и потом опять замерла.

Вокруг планеты была обычная космическая среда, практически пустая. На пути корабля в это время приборы не отмечали никаких преград. Так отчего возникало это необычное в поведении «Набата»?

Бурмаков долго разглядывал в телескоп поверхность планеты. Но даже сильно увеличенные детали ее терялись в вечных сумерках, царивших вокруг. Солнечный свет приходил сюда ослабленным огромным мертвым пространством.

Так что же все-таки влияло на ход корабля? Степан Васильевич включил мощный локатор. Его лучи, отразившись от Плутона, рассыпались по зеленоватому экрану бесчисленными мерцающими искорками, так и не объяснив ничего Бурмакову.

Тем временем счетные машины начали выдавать первые результаты исследования планеты и ее среды. Снимки в инфракрасном свете рассказали о больших скалистых массивах, занимавших две трети площади. Анализаторы не обнаружили магнитного поля, а следовательно, и поясов радиации вокруг планеты. Лишь возле поверхности планеты сигналы радиозондов встречали какое-то препятствие и возвращались неузнаваемо искаженными.

Не в этом ли крылась причина неудач локаторной разведки? Бурмаков начал сравнивать данные, полученные двумя анализаторами, и неожиданно поймал себя на том, что не помнит, показания каких приборов он взял. Что-то настойчиво уводило мысль в сторону, беспокоило, будто упущено нечто важное. Бурмаков потер лоб и вздрогнул вместе со вздрогнувшим кораблем. Идея, еще неопределенная, но уже существующая, все более властно захватывала его. Прищурившись, он секунду смотрел на неподвижную стрелку высотометра и решительно нажал кнопку счетной машины, контролировавшей курс корабля. На выползшей голубой ленте график пути напоминал частокол, в который через определенные промежутки кто-то вбил более высокие колья.

Бурмаков составил задание запасной счетной машине, а сам взял чистый лист бумаги и стал чертить на нем два полушария, нанося на них параллели и меридианы. Получив из машины результаты вычислений, он расставил на полушариях точки. Карты стали напоминать сети с крупными ячейками, только многих ячеек почему-то не было. Еще один расчет машины, и Бурмаков определил, что ячеек нет на тех местах планеты, над которыми «Набат» еще не пролетал.

Бурмаков включил ручное управление. Корабль плавно изменил курс, Бурмаков, не отрываясь, следил за стрелкой высотометра.

— Степан Васильевич, — обеспокоенный Павел вошел в рубку. — Мы уходим?

Стрелка шевельнулась и замерла.

— Тише! — шепнул Бурмаков, словно голос мог повлиять на те неизвестные силы, тронувшие в этот миг своими щупальцами корабль.

Павел молча взял со стола графики и вопросительно взглянул на командира. Вместо ответа Бурмаков обвел красным карандашом на карте места предполагаемых ячеек и снова изменил курс. Прежнее явление повторялось: над ожидаемой ячейкой корабль вздрогнул.

— Понятно? — наконец спросил Бурмаков.

— Ничегошеньки! — признался Павел.

— И мне тоже, — рассмеялся вслух Бурмаков, поглядывая на товарища довольными блестящими глазами. — Придется задать работку приборам. Они умные, пускай разгадывают.

Однако минуло несколько часов, а приборы так и не сообщили ничего нового. В определенных, заранее известных местах корабль встряхивало, и это было все, о чем узнали пока люди.

— Сказал бы, что воздушные ямы, так ведь ничего плотного вокруг нас нет, обычная космическая среда, — говорил Павел, в который раз просматривая показания счетных и аналитических машин.

— Павел Константинович! — Бурмаков отодвинул карту плутоновых полушарий, потер правый висок, что означало у него крайнее волнение. — Все известные нам силы воздействия мы можем определить и вычислить. Но это нечто новое. Наши самые совершенные установки только фиксируют его существование и не могут уловить сущность. Так, может быть, это…

— Гравитация?! — вскочил Павел.

— Именно. Направленная гравитация. Невидимый, нацеленный луч гравитонов, — волнуясь, ответил Бурмаков. — Я предвижу множество ваших вопросов. Но говорю заранее: я знаю не больше вашего. Предполагаю и только.

— А знаете, Степан Васильевич, — задумчиво раскладывая перфокарты счетных машин, сказал Павел, — источники этих лучей расположены столь правильно, что нам и не верится в их естественное происхождение.

— Пожалуй, пожалуй, — рассеянно согласился Бурмаков, занятый какой-то своей мыслью.

Павел ожидающе уставился на него. За рассеянностью Бурмакова всегда крылся неожиданный вывод. Степан Васильевич перехватил его вопрошающий взгляд, усмехнулся и нерешительно заметил:

— Маяки? Для космических кораблей?

— Ловушки? Для непрошеных гостей? — подхватил Павел.

— Такие слабые?

— Кто знает, сколько времени они излучают свою силовую энергию в пространство, — отстаивал свою точку зрения Павел. — Может, создавших ловушки и нет уже давно в живых. Осталось лишь творение их разума — источники искусственных гравиполей, направляемые автоматами по раз и навсегда заданной программе.

— Согласен даже на вашу догадку, — сказал Бурмаков, — хоть она снова оставляет мне только следы, а не самих разумных существ. Неужели мы их не встретим?

Не ожидая ответа на свой вопрос, Степан Васильевич включил экран телескопа, нацеленного на одно из мест, излучающее неведомую энергию. Изображение было серым, невыразительным. Неясно мелькали какие-то тени, напоминавшие перистые облака, сквозь которые просвечивается черное ночное небо.

— Ничего мы отсюда не узнаем, — в голосе Бурмакова звучала горечь. — Лишь побывав на месте, можно определить, насколько мы правы в своих предположениях.

— Есть еще один способ испробовать, — нерешительно предложил Павел. Он знал, что Бурмаков очень не любил, как это ни странно для умудренного опытом космонавта, риска. А то, что Павел собирался сейчас предложить, было именно риском.

— Затормозить в зоне действия луча? — Бурмаков догадался сам о замысле Павла. — Но мы же не можем измерить силу его. Вдруг ее достаточно, чтобы уже не выпустить корабль из своих цепких объятий.

— Ага, поверили в мои ловушки, — Павел поспешил перевести все в шутку.

— Поверил — не поверил, а мне очень не хочется сажать корабль в неизвестность. Как хорошо было на Марсе!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: