– Это на какой именно?

– И действительно, он их все прошел, ни одного не миновал.

– Да, в последние годы мать Углова общалась с сыном исключительно по почте. И, – обратил внимание? – кроме ее писем, ни одного послания от женщин. Только друзья-приятели, и то не часто. А пришлось мне потолковать с одной из дамочек Углова. Сейчас он с ней не живет, но принципов придерживается все тех же. Мол, не высовываться ни при каких обстоятельствах. Отношения не афишировать…

– Ну, сейчас-то Углов на легальном положении, – подполковник покончил с обедом чуть раньше начальника угрозыска, увлеченного беседой. – Странно, что директор совместного предприятия, тем более недавно и с немалым трудом занявший эту должность, вновь полез в уголовщину, причем крайне опасную.

– Однако хорошо оплачиваемую. Наркотики – удел убогих, да только торгуют ими богатые.

– Вот видишь, все-то ты понимаешь, а еще возмущаешься – загружен, загружен… В других районах розыск побольше твоего дел тащит. Так что, от Углова тебе не отвертеться. Ну и, конечно, убийство Спесивцева. Только на тебя и надежда. А то что-то долго раскачиваешься. Не годится. Смерть мальчика такого шуму наделала… Углов… Что это у него с машиной без конца за истории? В принципе, правильно, что задерживать ты его не стал. Улик нет, а на признание рецидивиста рассчитывать… – подполковник безнадежно махнул пухлой рукой и стал подниматься. – Глупо…

* * *

Терять время нельзя было не только следствию, но и тому, на кого нацелено его острие. Дичь обязана хоть ненамного, но опережать охотника. При этом особенно туго приходится дичи, которая еще недавно была в роли преследователя. Тигр, угодивший в ловушку, труднее смиряется с положением жертвы, нежели привыкшая к тому на протяжении всей трепещущей жизни лань.

В том, что с такими уликами легко из лап следствия не уйти, Углов не сомневался. Оглядываясь на свою жизнь, он трезво сознавал, что представляет собой лакомый кусочек. Кстати, и выпустили его как-то до странности легко, без особого нажима. Будто понарошку.

Шагая по улице, Углов головой не вертел. Есть «хвост» – не велика беда. Обрубить – минутное дело. И вряд ли розыск будет в открытую присматривать – знают, с кем дело имеют. Не на малолетку-первоходчика нарвались! Ведь отпустили, пусть и под расписку, но чего стоит эта филькина грамота? Чем она может грозить? Хуже тюрьмы не будет. Да и была бы реальная опасность – уже предупредил бы свой человек из райотдела. Он все знает – большой, высоко сидит, но крепко зацеплен, шутник этот. Без него и «жучка» в квартиру не поставят, побоится он, что имя всплывет в разговорах. А Углов в одиночку чалиться не будет – подвинуться «на скамейке» дело простое. И все же поглядывать надо – шнурок там завязать, в витрину глаза скосить… Нет, вроде чисто. Засветить квартиру Алены никак нельзя. Надежное логово, причем из последних. Конечно, если деньги есть, можно и без него какое-то время продержаться, только вот какое – Бог весть. Народ нынче жадный, трусливый. Будто не один у всех нас конец.

Пронырнув узкий «собачий» переулок, где шествовали в сторону парка хозяева со своими питомцами, Углов юркнул в скрытый от неосведомленного глаза пролом в бетонной стене и исчез.

* * *

Бывшая генеральская вилла уютно тонула в зелени раскинувшегося едва ли не на гектар ухоженного сада. Строено было с размахом, дармовыми стройбатовскими руками, быстро и добротно. Стройматериалы обошлись еще дешевле, чем солдатский труд. Молодняк в защитных гимнастерках хоть и «топтал» казенный харч, но генеральша нет-нет, да и расщедривалась на бутылочку. Правда, казенный спирт был тоже бесплатным. И все то время, пока шло строительство виллы, кирпич либо какой иной материал на соседние участки завозить было не с руки. Выгруженные вечером соседские кирпичи за время ночной смены нечувствительно превращались во фрагмент стены генеральского «дворца».

– Так кто же из нас вреднее: я, который накапливает деньги и в конечном итоге их приумножает, но при этом ходит под тюрьмой, или эти воры в погонах, рискующие в худшем случае выговором по службе? – седой, подтянутый, похожий на американского профессора нынешний хозяин импозантной дачи говорил без малейшей тени превосходства.

Здесь никого не унижали пренебрежением. В острых ситуациях пуля считалась более приемлемым средством улаживания конфликта. Отвлекшись от надоевших текущих дел, хозяин дачи на минуту погрузился в воспоминания.

– Да, детство – славная пора. Давненько заложили мы фундамент жизни в Баланцево. Ну, Георгий – парень молодой, здесь без году неделю, а вот мы с тобой, дорогой… Здесь ведь не стоит тебя гражданином начальником называть? Тут мы все товарищи, одно дело у нас. Это ты у себя в райотделе начальник, все Баланцево на поводке держишь…

– Да и ты, извини меня, не бедствуешь. Не только статус повыше моего на голову – как-никак председатель районного товарищества кооперативов – а уж по деньгам…

– Зачем чужое считать? Ведь я и на общак даю, да и мало ли куда еще, – добродушно подытожил благообразный Павел Петрович. – Да и крутиться приходится как проклятому: не то что какому-нибудь твоему участковому. Тому просто: закрыл глаза – получи. А ты ведь не какой-нибудь – ты у нас большой участковый. Шучу, не обижайся.

– А мне, Павел Петрович, обижаться не на что. Одно дело, как ты говоришь, делаем. И неплохо делаем, есть молодым чему поучиться. Так, что ли, Георгий?

Крепкий, словно отлитый из светлой бронзы – «кавказской национальности», выражаясь языком протокола, Георгий сверкнул открытой златозубой улыбкой, в которой не было никакого подобострастия.

– Как могу подумать плохое об учителях, старших братьях? Меня Павел Петрович в люди вывел, кусок хлеба дал. Так вот, хлебом клянусь… – замолчал, увидев выжидательный взгляд милицейского начальника. – Разве не понимаем, без вас нам никак нельзя. Как не уважать такого человека? На добро мы всегда с добром.

Однако в его голосе скользнула и некая предупреждающая нотка. Может, и помимо воли, но не настолько незаметно, чтобы чуткое профессиональное ухо ее не различило. Ссориться, однако, никому не хотелось. И в первую очередь – Павлу Петровичу, человеку почти всесильному, но от того меньше всего склонному к конфликтам, тем более по пустякам.

– Верно Георгий подметил. Без тебя, дорогой, мы не только без рук – без глаз и ушей. Ты у нас голова, наше ЦРУ. Непросто мы сошлись, да, видно, накрепко. Вместе жить, вместе и, не приведи Господь, погибать. Ну да авось вывезет. Так что там, говоришь, с Углом?

Георгий усмехнулся, услышав кличку, от которой ее обладатель взвился бы до небес, мог бы и надерзить, не посчитавшись с авторитетом. Подал голос:

– Да, Павел Петрович, может, и ошиблись мы, когда его в дело брали. Свел он нас с другом – спасибо, но теперь не нужен уже, лишний он здесь. Да и знает много, отпускать нельзя. А в серьезное его брать – с первого же шага провалил. Деньги какие зависли!

– Ну, показаний лишних он не дал, в «источники» не просился, – проговорили «глаза и уши» успокоительно.

Георгий только скрипнул зубами, нервно поглаживая, разминая сухими пальцами длинную папиросу. Павел Петрович соблаговолил пояснить то, что для своих в разъяснении не нуждалось.

– Еще бы ему ссучиться! Лучше самому в яму зарыться! Понимает, что не впотьмах живем, есть кому помочь.

– Ну, меня он знает, тут деваться некуда. И не очень мне это все нравится. Может и позавидовать, что вы… то есть мы – высоко залетели.

– Пусть соображает, что не сержантами работаем. Вернее, и с сержантами тоже, – поправился Павел Петрович. – Неплохой диапазон: от сержантов милиции до ЦК родной партии, – заметив, что милицейский друг как бы с легким недоверием поднял густые брови, добавил: – Да чего теперь скрывать! Водились и в ЦК друзья, кровью с нами повязанные. Скажу, что были такие и в Политбюро – так вы не поверите.