Перед тем, как колонна тронулась в путь, начальникам постов вручили карты — почти чистые листы бумаги с редкими волнистыми линиями, обозначавшими неровности рельефа, двумя-тремя голубыми пятнышками соленых озер да заштрихованными участками солончаков. Тамцаг-Булак был показан загадочным кружком.

Ниязов, в прошлом учитель географии, по памяти нарисовал карту побольше. Впереди, начиная сразу от государственной границы МНР с Маньчжоу-Го, — хребты Большого Хингана. Андрей подумал, что, пожалуй, степь им еще вспомнится, как рай земной.

В машине он занял место у одного из двух окон, защищенных металлическими прутьями. Стекла были вынуты, и будку продувало ветерком. Дверь открыли и привязали веревкой. В нее заносило пыль, но с этим приходилось мириться.

Пожилые солдаты Елпанов и Кокорин дремали, подложив под локоть шинельные скатки и свернутые одеяла.

Кречетников, Легоньков и Федор Колобов, коренастый парень, всегда дисциплинированно стригшийся наголо, хотя под конец войны за этим строго не следили, переговаривались, вспоминали события годовой давности.

Тогда они безостановочно двигались на запад, сначала по Белоруссии, а потом по Литве. Вот это был марш! От усталости и нервного напряжения глаза у всех были воспаленные, лица темные. В час передавали по несколько «взд», да еще сообщали о работе своих штурмовиков и бомбардировщиков и наводили «ястребков», если воздушный бой завязывался в их квадрате. В Литве под Расейняем, когда немцы неожиданно перешли в контратаку, их чуть не раздавил бешено промчавшийся мимо фашистский танк…

— Как нас «тигр» тогда на долбанул? — покачав головой, спросил Колобов.

— Не заметил. Хорошо, что мы с места не двинулись, — ответил Легоньков.

— А не двинулись-то почему? «Юнкерсы» шли, Ниязов приказал передавать…

Андрей внезапно повернулся к товарищам.

— Я, братцы, в эту войну буду сачковать, — неожиданно проговорил он, как о твердо решенном. — Насколько от меня будет зависеть, другую такую же, — подцепил он пальцем медаль с голубой колодкой, — добывать не стану! Поберегу шкуру. Домой ведь скоро!

— Да, кому-то скоро домой! — завистливо вздохнул Колобов, взглянув на спящих пожилых солдат. Уже был Указ о демобилизации тринадцати старших возрастов.

— Что ты сделаешь? — усмехнулся Легоньков. — Выдвинут на передний край — и будешь как миленький!

— Соображу, как приноровиться к обстановке! — с привычной веселостью ротного балагура подмигнул Андрей.

А на душе было пасмурно.

Вспомнились товарищи, погибшие накануне Победы в Восточной Пруссии. Под Гросс-Хайдекругом пост старшего сержанта Гусева весь. Два телефониста подорвались на мине в Топиау. Радист Остапенко наскочил на спрятавшегося в фольварке немца, а лейтенант Дьяченко словил пулю в Кенигсберге… Черт возьми, хуже нет проститься с жизнью, когда почти все уже пройдено!..

— Ранение легкое надо получить, — посмеиваясь, проговорил Легоньков. Он за время войны трижды был ранен, и все легко. В последний раз, хотя ему прошило ногу, не ушел с поста и повесил на грудь орден Славы — единственный на всю роту.

Разговор затих.

Андрей вдруг заметил, что на горизонте, в той стороне, куда они ехали, темнеет туча. Это его обрадовало. Очень бы кстати дождь, сразу бы спала тяжелая духота! Он пробрался к двери и, держась за косяк, весь высунулся наружу.

Машины шли по бескрайней степи. Шли с большими интервалами, чтобы пыль, поднимаемая одной, не окутывала другую. Впереди зеленых фургонов с раскачивающимися прутиками металлических антенн бежал «додж» командира роты. Никакой дороги не было, но колонна сохраняла походный порядок.

Во все стороны степь лежала все такая же бурая, голая, без каких-либо приметных ориентиров. Только стала она, казалось, еще пустыннее.

Туча, разрастаясь, захватила четверть небосвода. Но была она какая-то странная: без курчавых краев, сплошь темная, словно на листе бумаги размазали разведенную водою тушь. Что-то в этой туче было непонятное и тревожное!

Но тут его внимание было отвлечено другим. В открытой двери шедшей впереди машины он увидел фигуры девушек. Ефрейтору показалось, что он заметил Юршину: светлый платочек и та же кофточка без рукавов. Ему вдруг страстно захотелось познакомиться с этой девушкой поближе.

Снова пробравшись на свое место на скамье, Андрей обратился к Легонькову:

— Ваня, как ты меня находишь?

Старший сержант удивленно выкатил слегка водянистые глаза.

— Мою внешность я имею в виду, — пояснил Кречетников. Он поправил на голове стиранную, с темными краями от пота пилотку и провел ладонями по груди. — Могу я женскому полу приглянуться?

— Это кому ты хочешь приглянуться? — подозрительно спросил старший сержант.

— Так, вообще, без определенного почтового адреса.

— Если вообще, так чего же… Обыкновенный парень и даже ничего из себя, — подумав, с усмешкой ответил Легоньков. — Конечно, немного нос у тебя подгулял. Но теперь девчата, наверное, не очень разборчивы. А если ты начал заглядываться на наших, — старший сержант мотнул головой в сторону передних машин, — скажу тебе сразу: не выйдет дело. Повиднее тебя мужики в роте есть. Притом они теперь тоже думают о будущем. В Сибирь с тобой ни одна не поедет.

— Так Сибирь-то сейчас лучшее место! Там война не гуляла.

— Что ж, что не гуляла. Ехали, видели: то тайга, то болота. Полдня от одной станции до другой.

— Это, Ваня, не существенно, если люди подойдут друг другу, — убежденно ответил Андрей. — Но не об этом и разговор. Я спрашивал из чистого интереса… Ничего я парень, значит, ты считаешь?

Он разбудил Елпанова и Кокорина, подергав шинельные скатки под их локтями:

— Эй, народ, дождь проспите!

Кокорин, красным от загара и ветра лицом похожий на пахаря — до войны он и был колхозным бригадиром, — открыл глаза, глянул в окно, потянулся, сказал, зевая:

— Должно, к дождю спится. Ох-хо-хо-о…

— Атмосферное давление иное: тут мы выше над уровнем моря, чем в Европе, — объяснил начитанный Елпанов — бывший радист торгового флота.

Колобов отодвинул в сторону вещмешок и шагнул к двери.

— Это что же такое, гляньте-ка?!

Повстававшие со своих мест солдаты поочередно выглянули наружу.

Андрей протяжно свистнул.

Навстречу колонне двигалась не туча, а темная стена. В ней готово было исчезнуть солнце. Степь впереди закрылась ею, словно плотной дымовой завесой. Все почувствовали, как горяч и сух воздух.

— Песок летит! — воскликнул Елпанов. — Пыльная буря! В тридцать восьмом, когда на Каспии плавал, видел такое… Старший сержант, окна тряпками надо закрыть!

— Одеяла приготовьте! — распорядился Легоньков. Он расстегнул гимнастерку, мятым платком вытер влажную грудь. Дышал прерывисто, словно продувал микрофон.

Шофер стал тормозить, и, проехав еще метров сто, машина остановилась.

Солдаты соскочили на землю, с любопытством и некоторой боязнью смотрели на надвигающуюся дымчатую мглу.

— А ветра нет! — удивленно произнес кто-то.

Вдоль колонны от своего «доджа», чуть приседая на кривоватых ногах, быстро прошел командир роты. Ремешок фуражки был у него застегнут под подбородком.

— Закрыть капоты и двери! — бросал он на ходу. — Следовать, не растягиваясь! Если понадобится, включить фары!

Андрей, сделав вид, что пытается размять затекшие ноги, как бы невзначай приблизился к машине, в которой ехали девушки. Встретившись взглядом с Ниной Юршиной, улыбнулся, пошутил с привычной солдатской развязностью:

— Небесную канцелярию по рации бы запросили, что ли? Рехнулись они там?

— Приборку делают, — откликнулась радистка. На ней была кофточка-безрукавка, и, чтобы не попасться на глаза ротному одетой не по форме, она осталась в фургоне.

— Кречетников, у вас нет сигарет? — спросила высокая, с красивым, но слегка надменным лицом, младший сержант Ангелина.

— Махру курим, — вздохнул Андрей.

Мимо торопливо прошел командир роты. Андрей поправил пилотку, в два прыжка догнал его, вскинул руку к виску: