Среди Таниных новых знакомых с каждым годом было все больше недавних приезжих, а большинство одноклассников и одногруппников оказались где-то за границей. Таксисты перестали понимать, где находится та или иная улица, — они явно были приезжими. Попав в малознакомый район, Таня очень редко могла получить у прохожих ответ, как пройти туда-то. Прохожие сами были бы рады встретить человека, обладающего такой информацией, — они явно приехали совсем недавно.

Повсюду на улицах и в переходах те же клетчатые сумки, те же чемоданы, тюки с колесиками, те же толпы, что и на вокзале. Киев, пожалуй, уже полтораста лет служил эдаким перевалочным пунктом, пересадочной станцией, транзитным пунктом, временным пристанищем, но в последние полтора десятка лет стал им в полную силу. Город-терминал. Город-вокзал.

Там, вдали-внизу, дымили заводы, сигналили в пробках осатаневшие водители, гудели забитые офисной пылью компьютеры, истекали потом кондиционеры, шла еще какая-то, не видимая отсюда, работа, сотни тысяч людей выбивали и выгадывали свои копейки.

Но здесь, в стенах дома на Батыевой горе, Таня была явственно выше городской суеты.

Она могла не думать о работе, о графиках и планах, об интригах девок из своего и соседнего отделов. Она могла жить созерцательной жизнью, всматриваясь и вслушиваясь преимущественно в то, во что приятно было всматриваться и вслушиваться. Могла ходить не по оживленным улицам в час пик, а по паркам и центровым переулкам в будни, по остаткам былого киевского уюта, вдали от офисной и уличной толкотни.

Май и июнь шли, как войска на параде: белыми шеренгами, волна за волной.

Парад буйства жизни открывали нежные белые и розовые облачка цветочных лепестков на фруктовых деревьях — вишнях, черешнях, яблонях, сливах и прочих абрикосах, наполняя улицы тонким, юным ароматом. На смену им шагали крепкие гроздья сирени в своих фиолетовых и розовых мундирах, и еще более сильный аромат лился на улицы в местах появления этих цветов. А вот показались ракеты-свечки каштанов, сначала хрупкие, но постепенно наливающиеся силой, и к середине мая каштаны окончательно торжествующе включаются, оперными люстрами, рождественскими елками, салютуют своими бело-розовыми пирамидками солнцу, висят над улицами. Не успели еще пройти цветы сирени и каштанов, как вдруг воздух улиц взорвался самым сильным, и в то же время самым тонким из лучших весенних ароматов — это финал-апофеоз весны, это по-настоящему начинается летняя знойная пора, это цветы акации вступили в свои царственные права, на ветвях из мира итальянских пейзажей. Снежные цветы вспыхнули на классических упругих спиралях и прихотливых изломах знойных южных деревьев.

И вот, завершают парад цветущие липы, медовые по запаху и по сути. Это — лето.

Таня не относилась к числу тех женщин, которые считают немногословность а-ля Шварценеггер признаком настоящего мачо. Да и вообще, классический образ мачо вызывал у Тани иронию. Интересный рассказчик был намного ближе к ее идеалу. Влад, увы, был немногословен. Впрочем, время от времени суровый властелин замка на Батыевой горе становился словоохотливым. Однако лучше бы он этого не делал: речи в такие моменты были сплошным мрачняком. Партнеры-падлы, депутаты-суки, подрядчики-уроды и прочие враги честного делового человека громоздились в его речах в периоды раздражительности, и тягостно становилось на сердце у Тани. Иногда в разгар этих приступов Владу звонили по работе какие-то, судя по всему, зависимые от него мелкие людишки: Влад в таких случаях деликатно удалялся в другую комнату, но оттуда было слышно совершенно неделикатное вытирание ног о своих собеседников, исполняемое властным тоном и категоричной лексикой.

Пару раз, когда Влада накрывало таким макаром, он даже начинал занудно придираться к Таниной стряпне и вполне невинным репликам, что уж было совсем неприятно.

К счастью, в постели с Таней он никогда не оказывался в подобном состоянии. Как-то так получалось, что, дойдя до температуры своего и Таниного кипения, Влад должен был срочно отправляться на очень важную встречу, а возвращался с нее поздно ночью. Возвращался примерно в том состоянии, о котором принято было писать в советских школьных сочинениях так: «дети вернулись с прогулки усталые, но довольные». Когда вся эта ситуация повторилась во второй раз Таня уже не на шутку заревновала, а после третьего задала прямой женский вопрос о «другой». Влад в ответ настолько искренне отмел всякую вероятность существования любовницы, что даже не очень-то доверчивая Таня поверила. Однако цикл повторился в четвертый раз, и Таня забеспокоилась.

Подозрения по поводу существования некоей женщины наложились еще и на скуку, появившуюся к концу этого, в общем-то, очень комфортного, лета. В июле они на две недели слетали на атлантический остров. Это было интересно Тане первые дня два, а потом осточертело. Море, песок и пальмы, пальмы, песок и море, море, песок и пальмы… И рестораны с бондианским шиком, осточертевшие еще по голливудским фильмам. «Ведь вся эта теплая океанская экзотика и есть предел мечтаний большинства моих подруг. Может быть, я неправильная женщина? — думала Таня. — Или просто нервничаю из-за той предполагаемой любовницы и поэтому не нахожу себе нигде места?»

А вот Влад был совершенно доволен пляжно-островным отдыхом. Он чувствовал себя на пляжном песке, как рыба в воде. И за все эти полмесяца у Влада не было ни одного приступа киевской раздражительности. Зато по приезде домой проклятый цикл вернулся на круги своя. Что было причиной его временных озлоблений — оставалось такой же загадкой, как и причина скорых умиротворений.

Через несколько недель Влад объявил: «Еду в Крым, там дела по работе на пару недель, едешь со мной?» Это было именно то, что нужно. Съездить в любимый Крым, да еще и в очередной раз отделаться (не в мыслях, так хотя бы в пространстве) от преследовавшей ее любовницы-соперницы, — именно то.

Таня много раз бывала в Крыму, изъездила почти все крымские курортные поселки, половину крепостей и монастырей, а в студенческие годы даже ходила с рюкзаком и ватагой однокурсников через леса и поляны между скалистых гребней. И с каждой поездкой влюблялась в Крым все крепче. Ей жгуче хотелось проведать ставшие родными места. Тем более, что Владов джип позволял сделать это с максимальным комфортом, а к тридцати годам Таня начала потихоньку ценить подобные удобства.

Немногословный Влад никогда особенно не распространялся в присутствии Тани о своей работе, а Таня особенно не расспрашивала. Но природная любознательность и сообразительность позволили ей, за несколько месяцев знакомства, легко собрать эдакое лего из малочисленных кусочков — фраз Влада, его профессионального чтива и прочих мелочей. Картина лего нарисовалась, — в общем, простая.

Бизнес Влада состоял в покупке и последующей перепродаже коттеджей в Киеве, под Киевом и даже в прибрежном Крыму — этой, казалось бы, окраине Украины, однако со вполне столичными ценами на недвижимость. Успех Влада в этом бизнесе основывался, как поняла Таня, на трех китах: 1) умении доставать информацию о продаваемых домах, 2) умении и смелости оперировать очень крупными суммами по безналу и кэшем, 3) боссе Владимире Петровиче.

К боссу Владимиру Петровичу Влад относился так, как, наверное, древние люди к своим языческим богам: без особой любви, но с огромным страхом, с верой в безграничное могущество. Судя по всему, львиная доля денег на торговый оборот многочисленных параллельно проводившихся Владом операций с недвижимостью выделял именно он — босс. Да и клиентов-покупателей, похоже, подбрасывал, потому что о каких-либо своих рекламных кампаниях Влад почти не упоминал, и вроде бы совсем плохо разбирался в рекламе. Чего нельзя было сказать о недвижимости — он за время знакомства поведал Тане вскользь и напрямик великое множество нюансов об участках под застройку и коттеджах: технологии строительства, влияние ландшафта, категорийность растущих рядом сосен, угол наклона участка, состояние коммуникаций, и тысячу других маленьких секретов и хитростей.